Рожденный Грешником
Шрифт:
– Ты когда-нибудь по-настоящему заботилась обо мне, или это все уловки, только чтобы схватить и, в конечном счете, убить меня?
Не моргнув глазом, Лили просто отвечает:
– Да.
– Да - заботилась? Или "да" - это все было инсценировано.
– Да... и то, и другое.
Без всяких слов, я поднимаюсь на ноги и осторожно беру сумку. Затем иду в ванную с растоптанным сердцем в моем горле.
* * *
Ненавижу признавать это, но душ оказался именно тем, что мне так было необходимо. Я не понимала, как ужасно выглядела,
В ванной безупречный порядок, как и в спальне, и также холодно. Из туалетных принадлежностей только кусок мыла и бутылка шампуня. Я намыливаю, тру, смываю и повторяю, отчаянно пытаясь смыть останки погибших русских и события прошлой ночи с себя.
Хотя и сложно было это сделать с шишкой размером с мяч для гольфа, но я все же добилась серебристо-сияющего цвета. Кончиками пальцев я касаюсь ужасного на вид комка и вздрагиваю. Он, должно быть, ударил меня рукояткой пистолета.
Или возможно я перепутала холодную сталь с его кулаком. В любом случае, этот ублюдок вырубил меня, словно я была не больше, чем грязным, бешеным животным. И без единого грамма раскаяния.
При воспоминании, глаза слезятся, и я быстро смахиваю злостные слезы.
После того, как вытерлась небольшим и на удивление мягким полотенцем, я открываю сумку с вещами. И ожидаю увидеть стандартные вещи: невзрачные брюки, футболку и какое-нибудь нижнее белье.
Но чего я не ожидаю, так это увидеть свои собственные вещи. Вещи из моей комнаты. Моей квартиры. Вот дерьмо. Они были у меня дома. У нас дома.
Я оставляю включенную воду в душе, создающую завесу пара в замкнутом пространстве, пока роюсь по шкафам и ящикам.
Ничего - ничего, чтобы я смогла использовать в качестве оружия. Ни намёка на моего похитителя. Даже нет бритвы или булавки. Пусто, холодно и строго. Нержавеющая сталь против кирпича.
Я прекращаю искать и с неохотой выключаю воду, а затем покидаю временное убежище ванной комнаты. Лили ушла, и что-то зашевелилось в моей груди. Я ненавижу ее. Ненавижу за то, что лгала.
Но также знаю, что она нужна мне. Она мой лучший шанс выбраться отсюда.
Она призналась - что заботилась обо мне. И если в её сердце все еще живет привязанность, возможно, я смогу заставить ее отпустить меня. Это займет время, и каждую унцию желания, но если я смогу надавить на маленькие трещины в ее совести, то возможно, смогу выбраться отсюда живой.
Как можно тише, я обыскиваю комнату сверху донизу, в поисках чего-нибудь лишнего. Дверь заперта - не удивительно.
В ящиках ничего нет, кроме мужской одежды, здесь кажется, нет никаких косметических средств по уходу или ювелирных изделий.
Есть шкаф, но он закрыт, а за ним стальная дверь. Вот что мне нужно. Возможно она мой билет на свободу. Или может как раз наоборот. Самурай сказал, что Ли не любит беспорядок. Возможно там, они планируют убить меня.
Здесь одно окно, на котором стоит решетка. Кончиками пальцев я касаюсь матового стекла и смотрю вниз на улицу, наблюдая, как мир проносится мимо меня, словно черно-белое немое кино.
Я все еще в Чикаго. От этого мне должно быть легче. Но вместо этого осознание
душит меня, я отхожу от окна, не желая ничего больше видеть.Тихо. Двадцать два года жила в этом городе и в нем никогда не было тихо. Никогда. Окна звуконепроницаемые. Кричать о помощи бесполезно.
Побежденная, измученная и напрочь опустошенная, я плюхаюсь на кровать. Я в жизни не видела такой огромной кровати.
Одеяло стального цвета, кажется удивительно мягким под ладонями, и подушки массивными и мягкими. Это странно и не вписывается в суровость интерьера комнаты.
Поднос с едой по-прежнему стоит на прикроватной тумбочке, мой живот сводит спазмами от голода, поэтому подойдя к подносу, я поднимаю металлическую крышку. На тарелке гамбургер и картофель фри.
Еда, которую можно есть без ножа и вилки. Умно. С волчьим аппетитом я съедаю половину гамбургера и запиваю бутылкой воды.
Хоть еда и остыла, но она вкусная. Наверное, лучшее, что я когда-либо пробовала, учитывая то, что я не ела уже почти сутки. Может быть даже дольше. Я не уверена, сколько прошло времени.
Онемение начинается с моего языка, затем медленно скользит по горлу, как токсичный слизень. Я выплевываю картофель-фри и руками сжимаю шею в безнадежной попытке вырвать яд из онемевшего пищевода.
Я глотаю воздух, вбирая жизнь, чтобы смыть смерть, которая душит мои беззвучные вопли. Захлебываясь слезами, я кричу о помощи, но вырвавшейся голос из горла был едва слышен.
Я захлебываюсь собственной слюной, барахтаюсь в море простыней цвета грозовых облаков. Я борюсь остаться на поверхности, но падаю все глубже... глубже... на дно к собственной кончине.
Перед широко раскрытыми глазами, в ярких цветах мелькают кадры из моей жизни, и вдруг в поле зрения появляется знакомое лицо. Ухмыляющееся. Ждущие. Оно наблюдает… как я умираю.
Глава 4
Я не одна. Я чувствую это. Ощущаю их безжалостные взгляды на себе, ожидающие меня для потехи над моей упрямой смертностью.
– Ты очнулась, - произносит голос с акцентом. Думаю, это французский. Французский... и что-то ещё.
– Замечательно. Мы уже заждались.
Мой пульс трепещет, словно я выскакиваю из кожи. С непослушными и вялыми конечностями я стараюсь изо всех сил сесть и перетащить свое тело на другую сторону кровати.
Темнокожий человек с медовыми глазами сидит не более чем в футе от меня, его лицо выражает любопытство – возможно, его даже позабавило мое барахтанье.
Я поднимаю взгляд и вижу другого мужчину с кожей цвета высушенного солнцем песка пустыни, стоящего у подножия кровати, и молчаливо наблюдающего за мной радужкой оттенка сажи.
– Что вы хотите?
– хриплю я, сдавленным горлом. Мужчина с кожей цвета ночи протягивает мне бутылку с водой. Я пытаюсь схватить ее, но потом останавливаюсь, вспоминая себя.
– Вы одурманили меня.
– Это сделал не я, но да, тебя одурманили. Я прошу прощения за неудобства.
Он ставит воду на тумбочку, с которой убрали остатки отравленной еды.
– Мы не хотели рисковать, ты могла пострадать во время медицинского осмотра. Но уверяю, ты была в безопасности. Это не было насилием. И вода чистая.