Рожденный Светом
Шрифт:
Дворец почти осязаемо подрагивал, испуская волны страха, порожденного ощущением незащищенности, и ненависти к тем, кто представляет угрозу всеобщему благополучию. Первое мешало Гиму думать, заставляя его то и дело возвращаться мыслями к нему, второе же слепило глаза и толкало к поспешным, необдуманным действиям. Если кареглазая амазонка все еще была жива, от нее должно было исходить нечто совершенно иное.
Любопытство, усиливаемое жалостью, заставило Гима стараться уловить эмоции, отличные от основных резонирующих друг с другом волн. Энергетический организм делал чудеса – он мог настроиться
Ин была жива. Откуда-то из глубин подземных помещений дворца пробивались волны страдания – физического, вызванного страшной болью, и душевного – от сознания бессмысленности этих мучений и безысходности положения, безвременного конца молодой, полной соков жизни.
Гим сразу понял, что желание обнаружить эмоции девушки было, мягко говоря, ошибочным – теперь он не мог ни отвлечься, ни терпеть, ни оставаться в стороне. Повод для вмешательства нашелся быстро. «Я – начальник охраны! Герцог обязан поделиться со мной полученной информацией!» Рассуждая таким образом, Гим отправился к герцогу.
– Чего тебе надо?! – грубо спросил Ронтонте, когда Гим нашел его в рабочем кабинете сидящим перед большим голографическим панно видеосвязи.
– Хочу узнать, что с девушкой, – решительно заявил Гим.
– Это не твое дело! – огрызнулся герцог. – Убирайся!
– Я так не думаю, мой герцог. Я отвечаю за вашу безопасность, и я – советник эльтаров.
Герцог хотел что-то ответить, но захлебнулся яростью и какое-то время лишь шевелил губами. Совладав, наконец, с собой, он закричал:
– Ты ничего не понимаешь, Церон! Тебе кажется, что ты хочешь помочь мне, а на самом деле тобой движет сочувствие нормального мужчины красивой женщине! Амазонки так устроены, понимаешь?! Их специально растили, чтобы такие, как ты, слюнтяи не могли подавить свои животные инстинкты! Чтобы у вас текли сопли, а голова думала только о том, как добиться от девочки расположения и взаимности. «Ах, а что, если я спасу ее от смерти? Ах, а что, если я выручу ее из беды? Может, она клюнет на мое благородство и доброту?» Что, угадал? Забудь про Ин! Выкинь ее из головы! Не лезь, куда тебя не просят!
– Вам нужна помощь, – упорствовал Гим.
– А я говорю, что справлюсь сам! Убирайся вон!
– Я не уйду.
– Тогда тебя выбросят!
– Интересно – кто? Кто сможет меня выбросить? Герцог пожевал губами:
– Идиот! Ладно, садись, смотри...
Гим приблизился к экрану. На медицинской кушетке лежала прикованная повышенным тяготением обнаженная девушка. Рядом стояли две вооруженные амазонки. Аппарат с капельницами медленно вводил что-то в кровь и лимфу пленницы. Герцог показал на амазонок:
– Ты видишь, я вынужден работать с ней с помощью женщин – мужчины не смогли бы совладать со своими инстинктами.
– Я смогу, – уверенно произнес Гим. – А что значит «работать»?
Ронтонте помолчал, мрачно глядя на панно. Он был явно недоволен бесцеремонным вмешательством телохранителя-советника.
– Ей вводят «сироп боли», – сказал он наконец.
– Что это за дрянь?
– Не выражайся
в моем присутствии! Ей делают очень больно. Так понятнее?У Гима перехватило дыхание. Он никогда не понимал жестокости по отношению к тем, кто не мог защититься или ответить.
– Мне нужно знать, кто ее послал, где готовили, как внедрили, – объяснил герцог. – Пока не узнаем, нет никакой гарантии, что они не попробуют еще раз.
– Почему же вы попросту не просканируете ее мозг? – с трудом скрывая свое возмущение, спросил Гим.
– Господин умник... – проворчал Ронтонте. – Без тебя бы не разобрались... У девчонки в мозгу предохранительная программа. Любая попытка считывания – и мозг атрофируется быстрее, чем мы успеваем что-либо сделать. У нас на руках останется взрослое тело с сознанием и информационной базой новорожденного!
– Не обязательно сканировать сами нейроны, – предположил Гим. – Можно задавать наводящие вопросы и изучать реакцию клеток...
– Не получается. Информация не может извлекаться насильно. Только на добровольных началах.
– А это, по-вашему, «добровольные начала»?!
– Да, Гим. Причинение боли не имеет непосредственного отношения к задаваемым вопросам. Девушка должна принять решение, говорить ей или нет, – через боль, само собой разумеется. А вот говорить она станет сама, без принуждения, добровольно.
Гим посмотрел на экран. Карие глаза Ин были открыты, и в них стояла такая боль, что видавший виды сержант не мог на это смотреть. Он отвернулся.
– Давно она так? – пробормотал Гим. Герцог устало вздохнул:
– Да уже с ночи.
– А если превысите болевой порог?
– Следим, чтобы не превысили. Держим на самой грани.
– Что она уже сказала?
– Ничего. Молчит, как истый патриот своего дела...
Какое-то время они молчали. Гим снова посмотрел на экран. Было видно, что Ин изнемогает, что она борется с болью и отчаянием из последних сил, но Гим ясно понял – она не допускает и мысли о том, что может прекратить пытку, рассказав врагам о своих заказчиках.
– Она ничего не скажет, – проговорил Гим.
– И я так думаю, – согласился герцог. – Но ничего, у нас с тобой много времени...
Гима передернуло от этих слов, к горлу подступил комок.
– Остановите процедуру, – решительно сказал он. – Я сам попробую.
– Ты? – удивился герцог. – Ты что-то умеешь или сдурел от избытка гормонов? Смотри, я...
– Умею. Меня учили, – быстро и уверенно соврал Гим. – Я умею читать мысли и эмоции.
– Сработает защита! – напомнил герцог. – Откуда мне знать, может, ты хочешь ее убить, чтобы избавить таким образом от страданий?
– Не сработает... Где девушка?
Ронтонте размышлял, не сводя с Гима внимательного изучающего взгляда. Он не доверял телохранителю, но при этом очень хотел поскорее разобраться с пленницей.
– Ладно, тебя проведут. Уже уходя, Гим спросил:
– Когда она все расскажет, что ее ждет?
– Повышение дозы! – зло ухмыльнулся герцог.
– Что? – оторопело переспросил Гим.
– Это МОЯ амазонка, понял, кавалер? Я за нее заплатил, ее для МЕНЯ вырастили, ее бы не было во Вселенной, если бы не МОЕ желание! Все! Иди работай!