Розовый слон

Вилкс хлопнул огромной ладонью по столу и начал декламировать:

— Вы сказали: "Маленькие щенки слепы, но небо они видят". Поэт Улдис Берзиньш до вас это выразил лучше: "Слепые, как щенки, но видят небо".

Касперьюст подозрительно поглядел на Скродерена и лязгнул зубами, а Вилкс продолжал:

— В другом стихотворении вы сказали: "Тысячу лет назад я низвергал скалы, но сейчас, в эту эпоху, у меня работа другая". Дорогой товарищ, Айвар Нейбарт то же самое сказал раньше и лучше: "Прежде я горы валил, но переквалифицировался".

Все навострились. Вилксу этого только и нужно было.

— Может, вы еще прочли бы какую-нибудь свою строфу?

Скродерен покраснел и налил себе водки из бутылки Касперьюста.

— Стихотворение про металлы, — начал он. — Хотя и мягкое, но все же над другими металлами царит золото. Железу это кажется смешным…

— Стоп! Варне Лейкарт эту мысль выразил лучше: "Золото царит над своими братьями металлами. Разумеется, железо усмехается над этим".

— Совпадение, это только совпадение! — воскликнул Скродерен. — У меня есть еще стихотворение про хулиганов. Начинается оно так: "Как только бросаю взгляд на этого типа, челюсть у него выдвигается вперед…"

— Правильно, челюсть не может выдвигаться назад, только Арвид Григулис, рассказывая об американских полицейских, написал это лучше: "Если кто-нибудь взглянет, челюсть еще больше выпячивается".

— Но я не списывал! Это ложь! — закричал Скродерен, хватая, как апельсин, большой узел своего галстука.

— Наверняка не списывали! — согласился Вилкс. — Вы много читаете новых стихов?

— Абсолютно все! По радио слушаю только новые стихи. Езжу на все дни поэзии.

Вилкс пронзительно посмотрел на Скродерена, держа ладони на столе.

— Скажите, не идет ли у вас стихотворение лучше, если вы прочли какую-нибудь новую книгу стихов?

— Точно, тогда… тогда я начинаю нервничать, иду на берег реки, хожу, думаю и тут же записываю. Больше всего записано на том месте, где мы купаемся.

— Вот видите, вы ничего не воровали, только немножко попадаете под влияние, потому что вы любите поэзию. Я тоже попадал под влияние, когда ходил в коротких штанишках.

— Под влияние Байрона, — добавила Калада.

— Да. Байрона, Пушкина, Порука и Эсенбергу Яниса, — согласился Вилкс. — Но это проходит, у некоторых уже лет через десять.

— Как-то так… исключительно! Значит, вы полагаете, что он начнет по-настоящему писать стихи только через десять лет? — спросил Касперьюст.

— Может быть, и через девять, — согласился Вилкс.

— Это значит, что дом Культуры должен искать другого поэта, — решил Касперьюст. — Иначе кто-нибудь может подать в суд за кражу авторских прав.

Скродерен угрюмо пускал дым в пустую кофейную чашку, пока та сама не начала дымиться, как вулкан. Чтобы прервать тишину, вызванную падением гения, Анни спросила, вставая:

— Кому кофе?

Бертулу стало жаль Скродерена. Слабый поэт все же в десять раз ценнее сильного хулигана. Однако Скродерен не был из тех, кто удары судьбы принимает безропотно, как первые христиане, брошенные на растерзание львам на арене римского цирка. Сначала он тряс головой, пока длинные волосы окончательно не спутались и не покрыли его большой лоб. Он встал и опять сел. Потом опять встал и крикнул Вилксу:

— А если бы я не читал новейшую поэзию, но все-таки писал стихи, тогда бы вы поверили, что я могу самостоятельно писать?

— Тогда я прочел бы то, что вы написали.

— Ладно. С этого дня я не стану читать никаких стихов и докажу, что могу…

— Докажете, что можете обойтись без поэзии тысяча девятьсот семьдесят третьего года? — с серьезным лицом паясничал Вилкс. — Наши предки уже пытались это доказать. И померли. Ну, так за это! — И поднял рюмку с коньяком, налитым из бутылки, принесенной Скродереном.

Скродерен молча оглянулся по сторонам. Затем резко согнулся. От переживания бывает разрыв сердца. Окружающие струхнули. Но нет. Подняв с пола подаренную товарищами по работе корзинку, Скродерен, сохранив сердце здоровым, выбежал на улицу.

— Связать веревками! — прошептал ошеломленный Вилкс.

— Все же он будет поэтом — гонорар не забыл, — заметила Калада.

Тут в дверях появился длинный бледный юноша в черной шоферской куртке.

— Или сейчас же поедем, или топайте пешком, — заявил он.

Гости немедленно встали. Оказалось, что и поведение писателей, так же как и Бертула, определяет администратор, не имеющий никакого отношения к искусству.

— Заполняйте! — шофер положил перед Бертулом путевку. В соответствующих графах Бертул записал, что все прочитанные произведения были "на высоком художественном уровне", "вызвали живой интерес и дебаты" и "состоялась плодотворная дискуссия", и все это слушало… Так, продано примерно 150 билетов. "Слушало — 273". Кто станет доказывать, что те 123 человека, которые билеты не покупали, на самом деле не стояли за окном и не слушали?

— По коням! — коротко скомандовал шофер.

Вилкс и Калада еще дважды выпили с Бертулом посошок на дорожку.

— Радушно, редко где так радушно, как в Бирзгале, — сказал поэт, залезая в "Волгу".

— Мы будем очень ждать вас снова! — В зеленовато-золотистом свете лампочки под акациями прощально поднялась гибкая женская рука: Азанда печально посылала привет. Карета покатит в Ригу без нее…

— Мы будем очень ждать вас снова! — Бертул тоже ненужно подтвердил это, хорошо понимая, что лжет. Сколько же раз могут смотреть бирзгальцы того же Вилкса или ту же Каладу?

Ночную тишину вдруг нарушил жалобный визг свиньи.

— Бирзгальцы отнюдь не вегетарианцы. — Бертул закурил.

— До чего ж все-таки наш городок мал — если на окраине режут свинью, слышно всему городу… — загрустил Бока. — В тысяча девятьсот сорок девятом году как-то раз приехал Янис Грот… В то время учительницы были еще молодыми… В садоводстве роз еще не было, там выращивали только капустную рассаду. Мы достали целую охапку тигровых лилий. И коньяк в то время был намного дешевле… — вспоминал Бока. — И когда он со слезами на глазах уезжал, мы вот на этом самом месте, где сегодня, все хором декламировали его "Письма к Сольвейг", "Уж годами кукует кукушка…".

Затем Бертул записал в журнале учета работы, что состоялось два мероприятия: литературный вечер и антиалкогольная беседа.

В этот же день после обеда Алнис навестил Пентес, сторговал у старушки вросшую в крапиву рессорную коляску, а у часовенки подкараулил Инту Зилите, когда она, одетая в рабочие брюки, на своем мопеде возвращалась с работы домой. Девушка вроде бы немного оттаяла и сказала:

— Может быть, Мунтис и сам немножко виноват в том, что сломал ногу. Он мне как-то вечером звонил и сказал, что как следует дал вам прикурить. Кстати, надо будет посмотреть, нет ли на чердаке колеса от прялки… Когда-то валялось там эдакое гладкое, блестящее…