Розы для проститутки

Снежана пожала плечами:

– Актер, исполнявший роль царя Креонта, хорошо играл. А вот актриса, изображавшая Антигону – не совсем справилась…

Повисло неловкое молчание. Чтобы как-то поддержать разговор – я поинтересовался насчет семинара у доцента Летунова и насчет лекций по семейному праву. Снежана отвечала лениво – как бы нехотя. Снова возникали паузы – которые я не знал, чем заполнить.

Морс был выпит, салат и круассаны съедены. Покинув кафешку – мы двинулись в сторону метро. Капал мелкий дождик. Я раскрыл над Снежаной зонт – который так удачно захватил с собой.

В метро нам надо было ехать в разные стороны. Посадив Снежану в электропоезд – я несколько минут торчал соляным столбом на платформе. В голове гудел пчелиный улей.

Вот и закончилось первое в моей жизни свидание. (Да – я настолько растяпа и лузер, что в старших классах у меня не было подружки). Как-то все прошло… не знаю… не так. Конечно – не следовало ожидать, что мы будем взасос целоваться в заднем зрительском ряду. Есть негласное правило, которому следуют порядочные дамы: не отдаваться кавалеру раньше, чем на двенадцатом свидании. Поцелуи не возбраняются – по-видимому – с шестого или седьмого свидания.

Все так. Но между мной и Снежаной не вспыхнула та самая искорка. И сейчас – стоя на платформе – я чувствовал облегчение (как все-таки вкативший камень на гору Сизиф) оттого, что Снежана уехала.

«А с Маликой было бы не так», – посмеялся надо мной внутренний голос.

Да. С Маликой было бы – наверное – по-другому. Она была для меня гурией – за родинку которой, по выражению Хафиза, не жалко отдать Бухару и Самарканд. Пригласи я в кафе Малику – я трепетал бы, как мотылек. Ловил бы каждый взмах ее ресниц. Счастливый уже от самого присутствия красавицы – любовался и любовался бы своим нежным цветком. А со Снежаной я только ерзал на стуле и боялся показаться дураком.

Быть может: сладко грезить о волшебной розе, на три четверти созданной моим пылким воображением – было для меня проще, чем общаться с реальной девушкой.

Со дня похода в театр на «Антигону» – у нас со Снежаной установились странные отношения. Как ни неопытен я был в «делах сердечных» – а понимал: это не отношения парня и девушки.

Каждый раз, когда я встречал покуривающую на замусоренном дворике университетского корпуса Снежану – та улыбалась мне. Вроде бы – по-особенному тепло. Мы – как аристократы – обменивались вежливыми репликами:

– Как спалось?..

– Да как-то не хватает сна. Ненавижу, когда лекции начинаются в восемь тридцать…

– Я тоже… терпеть не могу… Я в интернете на кинематограф.ком читал, что скоро на экраны выходит драма про вторжение Александра Македонского в Индию. Сходим в кинотеатр посмотреть?..

– Было бы здорово… Нам пора: лекция через две минуты.

Иногда нам случалось поговорить об античной или о мировой литературе. Снежана изумляла меня. Она – как свои пять пальцев – знала греческих героев: Персея, Тесея, Геракла… Так что я чуть дрожал от страха опозориться – перепутать Клио с Медузой Горгоной. Еще Снежана прекрасно разбиралась в творчестве западноевропейских писателей – от Мопассана до Голдинга. Тут я был полным профаном. И только слушал – открыв рот и хлопая глазами.

Я мог бы тоже блеснуть – заговорив о писателях тюркских и иранских. Но я удерживался от этого. Повторю: в нашем отравленном ксенофобией обществе не привечали все восточное. Даже в киосках быстрого питания продавали исконно славянские кулебяки – а не беляши, как когда-то. Вдобавок, мое увлечение стихами Навои, Физули и других – казалось мне чем-то интимным. Это был прекрасный мирок – оазис нежности и любви среди пустыни жестокости и делового расчета. Мирок, куда я не хотел пускать посторонних…

Да – не настолько меня тянуло к Снежане, чтобы я приоткрыл перед ней душу.

Мы сходили еще на четыре свидания. Я сводил Снежану в кино – на тот фильм о войне Александра с индийским раджей Пором. Побывали в театре: на «Медее» Еврипида и на водевиле современного раскрученного драматурга. Разок просто посидели в кафешке.

Я думал: пока мы полулежим на мягких диванчиках за квадратным столиком, пьем душистый зеленый чай и налегаем на крабовый салат и хрустящие булочки – мы разговоримся. Получше узнаем друг друга. Между нами установится тесная связь.

Но на деле все получилось совсем не так. Слова приходилось тянуть, как тонкие – то и дело рвущиеся – нити.

– Какой твой любимый цвет?.. Зеленый?.. А у меня – голубой. Тебе в детстве нравилось какое-нибудь животное?.. Бурундук?.. Оригинально!.. А мне тигр и – ты будешь смеяться – баран. Как тебе «Медея»?.. Да, по-моему, тоже ничего…

После каждой встречи со Снежаной – вернувшись домой – я, как верующий Библию, открывал томик Низами или Джами. И читал, взахлеб читал стихи о прекрасной тюрчанке – представляя личико Малики.

К развитию отношений со Снежаной я относился как к своего рода долгу. Так я был воспитан, что верил: жить – это отдавать долги. Ты обязан выучиться в университете, устроиться на работу, жениться на девушке своего круга.

Я видел, как на экране: мы со Снежаной обвенчаемся в старинной церкви при большом скоплении гостей. И заживем, как порядочная семья из не самой нижней прослойки среднего класса. Я буду трудиться (просиживать штаны) в какой-нибудь юридической консультации. Возможно, получу права на вождение – буду ездить на работу на взятом в кредит авто.

Снежана тоже будет работать – пока не забеременеет. Мы произведем на свет парочку глазастых спиногрызов. Дальше – стирка пеленок, приучение деток к горшку. А там и тревоги, когда чада первого сентября энного года пойдут – с цветами и пузатыми ранцами – в первый класс.

Жизнь – как сериал с заранее известным сюжетом.

А Малика?.. Она растаявший мираж. Кубок сладкого вина, который ты едва пригубил. Как я говорил: лучше синица в руке… Но мечтаешь-то даже не о журавле, а о жар-птице!..

Пусть мы со Снежаной наплодим деток. И пусть потом у нас будут пухлые щекастые внуки. Все равно – даже скрюченным дедом с дряблой кожей, у которого торчат из ушей и ноздрей седые волоски – я буду помнить Малику. Мне не надо носить на груди узорный мешочек, куда зашита мягкая черная прядь моей тюрчанки. Я сохраню образ милой в своем сердце. Может и хорошо, что мы с Маликой никогда не увидимся. Она останется в моей памяти вечно юной – подобной опрысканной росою алой розе.

В сто тридцать шестой раз перечитывая Рудаки, Низами или Джами, я – дряхлый старик – снова почувствую себя пылким молодым Меджнуном. И мне покажется, что восточные классики писали о Малике.