РrоМетро

Сбил с ног. У него четыррреноги. Это Кентенок.

Пррравильно?

Кто-то выскочил откуда-то сзади, больно толкнув Глагла в плечо. Замер, как будто рассматривая и давая рассмотреть себя. Много пальцев на руках, они шевелятся. Глагл взглянул на свою руку. Да, слишком много. Кажется, Учтитель говорил, их шестьдесят. Хотя теперь уже меньше. И кровь все еще вытекает в том месте, где недавно был палец. И капает на землю. Глагл улыбается.

– Вавилонец?

– Вылевные вубы! – взвизгивает Вавилонец и странными боковыми скачками уносится прочь. Туда, где ничего не светит. Трус!

Глагл идет в сторону поезда, глядя на мир вокруг прищуренным глазом. Подглядывая за ним. Постигая.

Почему они кричат? Чего боятся? Это, конечно, странно, все тут… Но его же так интеррресновидеть!

– Ты кто? – спрашивает Глагл у человека, неподвижно застывшего у стены, с закрытыми глазами и вытянутыми вдоль тела руками.

Человек молчит. Тогда Глагл говорит: «Эй!» и легонько толкает человека в плечо. Он не отвечает, только медленно заваливается на спину и, не издав ни звука и не пытаясь смягчить удар. Падает в пыль и лежит в ней.

Ну и лежи! Тоже мне, молчаливый…

– Эй, а ты кто? – спрашивает Глагл у сгорбленной спины другого человека.

Человек оборачивается, прикрывая обеими руками лицо.

– Ты – из выродков? – спрашивает Глагл и на всякий случай улыбается. – Тебе страшно? Это ничего. Мне тоже сначала было немножко…

Человек убирает руки от лица. Глагл вздрагивает.

Он такой… У него такие… И его так плооохо-виидеть!

Глагл не мог не ударить его. И ударил. Кулаком, сильной рукой и со всей силы. Прямо в лицо, как раз между этими… торчащими вперед зубами, которые… как-то назывались. Человек – нет, существо! – взвывает и падает. Кулак болит, он тоже весь в крови.

Это бивни. Учтитель рассказывал, будто бы раньше у каких-то зверей были вот такие зубы. Глагл снова вздрагивает и отворачивается от корчащегося на земле существа. Их называли бивни. Это была исторррия.

– Пррридурррок, – хрипят сзади.

Глагл не слушает, он идет к поезду.

Большая толпа впереди. Странные люди, они не кричат, не дерутся, не мечутся… Люди ходят по кругу, положив руки друг другу на плечи. В нескольких местах круг разорван – у кого-то не хватает рук. Идут, молчат, спотыкаются, падают, снова встают и идут в ту же сторону.

Глупые! Почему они не открывают глаза? Так же проще…

В центре круга – Глагл пока не видит его, но как же его не слышать? – старый Ауэрман. Он пррроповедует.

– Ибо ежели кто ослушается и хучь бы одним глазком взглянет на огненную колесницу – сей же миг ослушник этот… э-э-э… да на этой же самой колеснице в геенну огненную отправится! И будет там гореть в семи огнях-полымях и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь? Аминь, я вас спрашиваю? Или есть желающие принять на себя муки вечные?.. А раз нету, тогда, значит, слушайте меня, дети мои богом любленные, боголюбивые. Слушайте мою диспозицию-рекогносцировку. Эту колесницу огненную, это адское исчадье-порождение надобно немедля, не дожидаясь третьего трубного гласа…

Глагл, обходя стороной кружащую толпу, заглядывает через разрыв в круге и видит старого Ауэрмана. Старый Ауэрман стар, худ, лыс, сильно бородат. И еще у него нет глаз. Ни одного.

– Ну так идите! Идите в ту сторону, куда больно становиться лицом. Сделайте, что должно! И да прибудет с вами Ласковый Ми! А главное – запомните, если кто-то, пусть даже всего одним глазком осмелится…

Глагл не слушает дальше, он уже в нескольких шагах от поезда.

Слишком ярко светит. Глагл уже почти привык, но здесь – слишком ярко. Глагл зажмуривается.

Вот он, поезд. Зря Учтитель боялся, он совсем не страшный. Такой прочный, гладенький… и горячий! Но это ничего, за Дальним Разломом бывает горячее. А это – ничего, можно терпеть. Даже приятно.

Глагл приближает лицо к поезду и нюхает его. Пахнет пыльным металлом. Нос Глагл расплющивается обо что-то особенно гладкое. Вот теперь можно открыть глаз и посмотреть, что же там, внутри, так светит. Главное – открывать глаз не постепенно, а сразу, целиком, чтобы не успеть испугаться. Вот так!

Свет поезда входит в глаз, пронзая насквозь невыносимой болью, и остается в нем огромным светящимся пятном. Слезы брызжут во все стороны. Глагл вскрикивает. Но не от боли – от боли он как раз кричит редко – а скорее от удивления. Потому что он вдруг видит… Видит сквозь светящееся пятно, сквозь резь и слезы в глазах, сквозь стену поезда, которая почему-то совсем не мешает видеть… Видит самку. Совсем молодую. Девушку. Она сидит внутри поезда и у нее такие глаза… Их два и они светятся зеленым цветом. И ласковостью.

Там, внутри, рядом с девушкой находятся еще какие-то люди. Они тоже сидят и смотрят на Глагла, испуганно и удивленно, особенно один из них – тот, что прямо напротив. Он царапает свое лицо ногтями и вопит. Еще один пррридурок!.. Но Глагл не обращает на людей внимания. Все они сейчас – посторрронние.

А потом девушка закрывает глаза. Ладошками. И только теперь Глагл кричит по-настоящему. И плачет.

Потому что он больше не может без этих глаз.

Потому что видеть их было необыкновенно хорошо. Не хорошо-есть или хорошо-от-самки, и даже не хорошо-когда-прохладно, а лучше. Горрраздолучше. Хорошо-видеть.

Такого не было раньше, но Глагл отчаянно хочет, чтобы такое стало теперь. Теперь и всегда.

Крррасивозвучит, говорил Учтитель про слова, которые хорошо-слышать.

« Крррасиво… Крррасота…» – думает Глагл и ныряет в сторону, в тень. Сзади приближаются тоцкие.