Рубедо

Обратно она шла, не оборачиваясь, как на дагерротипе запечатлевая в памяти увиденное. Вернувшись в приемную, присела, справляясь с головокружением и благодарно принимая поданный сестрой Наталией стакан воды — в нем плавал подтаявший кубик льда.

Эта без малого тысяча заболевших — только верхушка айсберга. В скором времени будут и еще: за бедняками — купцы, за купцами — дворяне. Никто не спасется от vivum fluidum, уже просыпающимся в их крови, уже готовым плодиться и размножаться и приносить новые жертвы на алтарь Смерти. Справится ли они с этим здесь, в Славии? Справится ли доктор Уэнрайт? Может, он умер от чахотки, и нет никакой надежды, и бедный измученный Генрих не выстоит один против этой голодной твари, пожирающей весь мир — за Авьеном Турулу, за Турулой — Славию.

Марго не заметила, как растаял весь лед. Отставив стакан и поблагодарив сестру Наталию, она поднялась, уже совершенно прекрасно зная, что скажет Евгению Раевскому по возвращению. И надеялась, что он выслушает и поймет, ведь лечить всегда надо первопричину. И, когда фабрика будет отстроена, Марго — уже не просто баронесса, а совладелец фармацевтической компании, поставляющей лекарства на экспорт, — вернется в Авьен.

Буда, столица Турулы.

В Будайское медье Генрих въехал по мартовской оттепели: у дорог еще лежал ноздреватый снег, сахарно сверкающий в лучах полуденного солнца, возле гранитных набережных Данара истончался и трескался лед, а на столичных улочках из-под копыт летела сухая пыль. Бегущие за экипажем мальчишки в расстегнутых тулупчиках бросали в воздух шапки, а девицы любопытно глядели из-под ярких весенних шляпок и заливались румянцем под пылающим взглядом Андраша.

— Выискиваешь будущую невесту? — усмехался Генрих, наблюдая, как в свою очередь румянится адъютант.

— Скорее, потенциального террориста, — отвечал Андраш. — Внимательность не бывает лишней, ваше высочество.

И украдкой за спиной Генриха улыбался слишком близко вставшей у дороги турулке.

Прибытие Спасителя на Площадь Героев ознаменовалось многократной пушечной пальбой. Встречающая знать — все как на подбор пышноусые, в мехах, в каракулевых шапках с перьями, — походили на бронзовых кавалеристов, застывших в центре площади. За несколько прошедших веков не поменялся ни крой одежды, ни прически, ни особая техника плетения грив у коней — турульцы чтили традиции, а, может, слишком скучали по лихим временам и славным победам.

Генриху почтительно кланялись, украдкой ощупывая его взглядами, точно гадали: достоин ли он быть Спасителем? Взгляд Белы Медши был особенно остер.

— Мы счастливы, ваше высочество.

В его голосе — спокойная хрипотца и уверенность. — Ходили слухи, будто вы хвораете…

— Легкое недомогание, — ответил Генрих, выдерживая взгляд турульца. — Как ваше собственное здоровье, граф?

— Осип горлом после охоты. Но все пустяки. Ваш приезд — настоящий праздник для Турулы!

Генрих думал: скорее, возможность, наконец, осуществить давно лелеянную надежду на независимость. И сердцем вполне понимал это желание: оно долгие годы пылало в его собственной груди, подавляемое железной волей отца, его неприятием и отстраненностью. И так же, как Генрих на отца, турульцы смотрели на него самого с надеждой, настороженностью, а порой и с ненавистью — да! Генрих отчетливо видел ее отпечаток на лице Медши.

Не подав вида, ответил с улыбкой:

— Рассчитываю, что эта встреча будет полезна для всех нас.

Но понимал, что разговор будет малоприятным.

Обед накрывали роскошно: крахмальные скатерти сияли до рези в глазах, в хрустале перемигивалось мартовское солнце. Вино — из знаменитейших Агарских погребов, — рубиново густело в бокалах. К вину подавали паприкаш из курицы, гусиную печень, паштет из овечьего сыра, голубцы с копченым мясом и, конечно, короля кухни — густейший, пряный и острый гуляш, от одной ложки которого на глаза Генриха наворачивались слезы, и он не поскупился на похвалу поварам, отчего суровое лицо Медши, казалось, слегка смягчилось.

— Все это просто знаменитое турульское гостеприимство, ваше высочество, — проговорил граф, наклоняя кудлатую голову в знак почтения и провожая Генриха в кабинет для переговоров, где уже ждала турульская знать.

Все как один привстали, зашуршав фраками, звякнув орденами, зашелестев бумагами. Все как один ждали, пока Генрих опустится в подставленное ему кресло и поднимет в знак приветствия ладонь.

— Я польщен, господа, оказанным мне приемом, — проговорил Генрих, обводя присутствующих взглядом. — Я с живейшим удовольствием любовался величественным парадом и искренне благодарю вас, господа, за поразительное зрелище, которое вы мне доставили по прибытии. Я счастлив видеть представителей лучшего сословия, съехавшихся для заявления верноподданнических чувств мне и моему отцу, ныне болящему императорскому величеству.

— Доброго здравия его величеству! Вива, Спаситель! Авьен будет стоять вечно! — раздалось в ответ, и Генрих, подняв лицо, увидел портрет отца — еще моложавый, опирающийся на саблю, он глядел ясно и величественно, точно говорил: не подведи, сын!

Генрих сплел пальцы в замок и ответил:

— Благодарю вас, господа, и верю в искренность ваши верноподданических чувств. Не сомневаюсь, что турульская знать всегда будет, как и была, опорой престола Священной Империи. Вам известно трудное время, сейчас переживаемое всеми сословиями. Болезнь не щадит ни стариков, ни младенцев, эпидемией поражены регионы Равии, Бонны и Далмы. В пути я ознакомился с заключениями министра по сохранности здравия нации о положении дел в Туруле. И мне неясно, отчего до сих пор в Буде не предприняты меры по снижению численности заболевших.

— Позвольте доложить, ваше высочество, — с кресла поднялся седоусый старик. — По нашим последним данным обстановка весьма благоприятная, и…

— Обстановка теперь меняется ежечасно, — перебил его Генрих. — Каких-то пару месяцев назад Авьен не понимал всей угрозы, а императорский двор проводил приемы и балы. Теперь люди вынуждены прятаться по домам, госпитали не справляются с наплывом чахоточных, а город оцеплен гвардейцами. По самым простым подсчетам, беда придет к вам быстрее чем через месяц.

На этих словах собравшиеся побледнели, тайно переглянулись, откуда-то донесся вздох. Сидящий по левую руку от Генриха граф Медши глухо барабанил пальцами по столу.

— Настоятельно рекомендую вам, — продолжил Генрих, — как можно скорее принять карантинные меры. Со мною прибыло несколько ученых медиков, они готовы поделиться опытом и курировать ведущие госпитали Буды. Прошу отнестись к этому со всей серьезностью.

Медши дернул плечами, вскинул орлиную голову и небрежно заметил:

— Позвольте, ваше высочество! Народ нельзя волновать! Поднимется паника, затем бунты… Политическая обстановка и без того накалена.

— В Буде достаточно военной силы, чтобы сдерживать недовольства, ваше высочество, — подал голос генерал, весь в орденах, с косым шрамом через щеку. Выправкой он походил на учителя Гюнтера, и Генрих вновь поднял взгляд, ища у отца поддержки.

— Необходимо усилить пропаганду, — сказал он. — Выпускайте газеты, листовки, кричите об этом с площадных трибун, пусть поэты пишут гимны, а драматурги ставят пьесы. Расскажите людям, что меры необходимы, и что в трудные дни не может быть никаких разногласий, пока мы все сражаемся против этого невидимого общего врага.

— Ваше высочество, — снова подал голос Медши, и от звука его голоса у Генриха к горлу подступила желчь. — Позвольте снова заметить, что Турула с почтением и радостью перенимает опыт Авьена, но в свою очередь предлагает собственные способы сдерживания эпидемии.

— Говорите, — сквозь зубы процедил Генрих, нутром чувствуя, к чему сведется речь Белы Медши.

— Всем было бы лучше, — продолжил граф, — если бы Турула дистанцировалась от Авьена. Не сочтите за дерзость, но открытые границы предполагают распространение болезни, и…