Рубедо
Шрифт:
Когда в окне забрезжили лучи утреннего солнца, к Генриху пришли с докладом, что операция пришла успешно и Андраш в сознании.
Он был похож на подстреленную птицу — взлохмаченный, худой, с заострившимся носом и пуговичными глазами. Пуля прошла на вылет через легкое, и теперь из бинтов торчала дренажная трубка, а возле изголовья кровати возвышался штатив с привешенными к нему стеклянными колбами, от которых спускалась резиновая трубка и пряталась заостренным концом в локтевом сгибе адъютанта.
— Ваше… высочество! — просипел Андраш прежде, чем Генрих успел открыть рот. — Вы… в порядке?
Генрих
— Ты поступил по-геройски, друг мой. Я винил бы себя, если б…
Андраш кашлянул и со свистом втянул воздух.
— Пустяки, ваше высочество… Царапина.
— Больному нельзя много говорить, ваше высочество, — мягко вмешался один из медиком. — Необходим покой…
— Конечно. — Генрих понимающе кивнул. — Надеюсь, он поправится к нашему отъезду, потому что в Авьене я сразу же в торжественной обстановке представлю его к железному кресту героя!
— Ваше… — Андраш привстал и ухватил Генриха за запястье.
Прикосновение разбередило раны, но Генрих сумел улыбнуться через боль:
— Все хорошо. Ты заслужил. Подумать только, как причудливо складывается жизнь! — он покачал головой. — Всего два месяца назад я сам лежал в постели, а ты молился о моем выздоровлении. Теперь… — вздохнул, выпростал руку и обратился к медикам: — Долго ли?
— Будет зависеть от организма больного, — ответили ему. — Сейчас необходим покой и инфузионная терапия.
— Что? — Генрих непонимающе сдвинул брови, и один из медиков тронул штатив.
— Физиологический раствор поступает прямо в кровь, а благодаря такой системе возможно за один раз ввести довольно большой объем лекарства и снизить вред на стенки сосудов.
— Прямо в кровь? — повторил Генрих и поднял глаза на сосуды.
В солнечных лучах они золотисто поблескивали, и кружащаяся в воздухе пыль походила на вспыхивающие и гаснущие искры.
Как холь-частицы под микроскопом.
Вспомнилась последняя встреча с Натаниэлем: изможденный, дышащий хрипло и болезненно, время от времени отхаркивающий кровью, он говорил, что опыты не увенчались успехом. Эликсир, настоянный на крови Спасителя, не дает никаких результатов, пить ли его однократно или несколько раз на дню.
И Генрих был убежден, что формула не полноценна. Что требуется что-то еще, о чем не знает ни он сам, ни доктор Уэнрайт.
А, может, дело было не в формуле?
Некстати зуд от ладоней перекинулся выше, к локтевому сгибу, где долго заживали шрамы от иглы.
Догадка пронзила молнией.
Генрих качнулся и оперся о изголовье кровати. Перед глазами расплывались золотые круги.
— Бумагу мне, — вытолкнул он.
— Что, ваше высоч…
— Бумагу быстро!
Андраш смотрел на него из-под полуопущенных век. Он тоже не понимал, но объяснять не было времени.
Генрих надеялся, что телеграмма долетит до Натаниэля гораздо раньше, чем он сам вернется в Авьен.
И он писал:
«Мой друг!
Не падай духом! А лучше обратись к инфузионной терапии и моему горькому опыту, о коем ты знаешь лучше прочих. Не все лекарства нужно пить как микстуру. Иные требуют внутривенного
вливания. Пробуй! И пусть удача улыбнется всем нам…»Сейчас мечта о панацее казалась как никогда реальной.
Глава 3.3. Брожение
Авьен. Апрель.
Покидая Авьен, Марго не могла поверить, что спустя три месяца ей придется вернуться.
Она боялась, что город встретит ее болезненными воспоминаниями: вокзалом, где она прощалась с прежней жизнью, держа в руках урну с прахом Родиона; многолюдными узкими улицами; набережной Данара; театром, где она подстерегала Спасителя; Ротбургом, похожим на склеп…
Марго боязливо опиралась на локоть Раевского, который с неуемной энергией отчитывал носильщика за оброненный чемодан, и глядела на изменившийся город с удивлением впервые приехавшего сюда человека.
— Я помню Авьен совсем другим, — слабо призналась она уже в экипаже. И безостановочно крутила помолвочное кольцо, чтобы ни дай бог не притронуться к занавескам на окнах — так рекомендовали всем прибывшим военные медики.
Патруль обходил вагоны на границе, и уже там Марго заметила перемены.
Военные носили шинели с высокими воротниками, перчатки и каски. Лица до глаз скрыты повязками. На плече каждого — походная сумка с набором перчаток, повязок и футляров с двумя пузырьками спирта и ватными тампонами, и с маленькой иконой Спасителя. Все это раздавалось немногочисленным приезжим.
— Соблюдайте меры предосторожности, господа, — приглушенно доносилось из-под повязок.
Раевскому почтительно козырнули: карточка промышленника и владельца фармакологических фабрик делала его желанным гостем. Его живые глаза внимательно изучали столицу Священной империи — теперь здесь было пусто, стерильно, в воздухе висел явственный запах гари и медикаментов.
— Не думал, что все настолько серьезно, — заметил Раевский, провожая взглядом патрули. — Возможно, вам не стоило возвращаться, Маргарита.
Не зная того, он высказал вслух опасение Марго, и она, чтобы не подать вида, выпрямила спину и холодно ответила:
— Это мой крест, Евгений. Должна помогать болеющим в память о брате.
Действительно, говорить о нем было все еще больно, будто каждое слово снимало кровяную корочку с раны, и она раскрывалась вновь.
Вон крыша университета, где Родион постигал науки под присмотром доктора Уэнрайта.
Вот любимое кафе с нежнейшим штруделем.
А там вздымается ввысь шпиль собора Святого Петера.
Экипаж повернул, и грудь Марго обложило огнем: на Лангерштрассе между розовым и голубым особняками зияла дыра — уцелел только фундамент, а обгорелый верх сняли, и вдалеке просвечивала зелень парка Пратер и обод колеса обозрения.
Будто нарочно, экипаж замедлил ход, и Марго удалось рассмотреть тонкие ростки, пробивающиеся сквозь фундамент бывшего особняка барона фон Штейгер. Обугленные кирпичи фундамента торчали из земли точно стариковские зубы, и Марго подумала: старик так настойчиво цепляется за память, что не только поселился в ее собственной голове, но и не желает оставлять даже свой старый сгоревший особняк.