Рубеж веков-2

Именно здесь, глядя на бывших боевых соратников, многих из которых он видел в жизни и в сражении, его накрыла мысль — «выжил!»

Она захлестнула его такой радостью и горечью — ведь умерев, он бы не видел всего этого, не стоял бы перед вопросом, а что собственно теперь делать? Прикрыл на время глаза, отдав себя на волю Гоплита и течения, погрузился почти по самые глаза, утягиваемый в холодную глубь.

Он выжил, и что-нибудь придумает. Эта мысль была главной.

Они плыли какое-то время вдоль берега, пока не стал замерзать. Конь легко, несмотря на рану, нес двоих, порой громко фыркая уже не на тела, которые они обогнали, а успокаивающе, точно предсказывая Теодору что всё будет хорошо. Представив, что с ним будет на территории, которую контролирует враг, если он вдруг заболеет, он начал искать куда бы им выбраться. Надеясь на всё лучшее, и тут же чуть не отчаиваясь, Теодор всматривался в уже рассветный час прибрежные кусты, воду, открытые места, опасаясь на них увидеть сарацин, которые могут его заметить. Лично он бы им вряд ли был нужен, но вот Гоплит.... Сарацины очень любили коней, как все знали, и вряд ли бы упустили ничейного коня. В крайнем случае, эти подлецы могут просто съесть коня.

Совсем озябнув, он выбрался на берег, да так неудачно, что утопил аркебузу. Сил нырнуть за оружием уже не было. Зуб на зуб не попадал, мышцы и пальцы свело. Немного легче стало, когда натянул сухую одежду, и запалив фитиль, с помощью него развел небольшой костёр в яме выворотня. Место по-видимому был совсем диким. Вряд ли бы сарацинам было до него дело. Протер сухим мхом коня — бедняга наверняка тоже околел.

Лемк попил из фляги, съел сухое мясо и сухарь, что были у него с собой на короткие перекусы в пути. Поделился с Гоплитом.

— Ну что, друг... Пора нам определяться, как быть. Я буду искать людей, и какие опасности меня будут поджидать — одни боги знают. Отправлюсь повыше в горы, в леса, и через них попытаюсь выбраться к своим. К остаткам прежних или новой армии. Равнина для меня опасна, а тебе в горах будет неудобно. Придунавье сейчас заполонили враги. Потому тебе я предлагаю отправиться в путь самостоятельно. Перед тобой открыты все стороны. Кто знает, может у тебя все сложится гораздо лучше.

Конь продолжал смотреть.

— Смотри, решай сам. Пока, Гоплит. Еду ты найдешь. — Он погладил коня, погладил гриву, хлопнул по крупу и конь, фыркнув, двинулся куда-то в кусты.

Сам же Теодор, набрав воды из мелкого ручейка, прикинув примерное направление (от реки — на возвышенности), тоже неторопливо отправился на поиски людей. Ведь наверняка кто-нибудь должен был спастись. Да ведь те же самые местные жители... Болгары, вкрапления сербов, македонян, аромунов и прочих народов. довольно плотно населяли эти земли. Главное не попадаться осевшим на землю сарацинам, да их местным помощника, да принявших их веру местных.

Первое время он был очень осторожен. За каждым кустом казалось, что таится засада.

Болела голова. Пока плыл с Гоплитом, она как-то не слишком беспокоила, а вот позже отросшая шишка раскалывала голову, в глазах порой прыгали звездочки на самом краю сознания.

Он очень бы хотел встретить сейчас солдат-ромеев. Он хотел бы, чтобы это оказался сулиот Федос, который каким-либо образом отстал от своей части. Сулиот ему нравился, так как он чувствовал, что на Федоса Зарбаса можно положиться. Или ещё лучше — он хотел бы, чтобы тут появились его друзья. Вот вместе они точно не пропадут. Неплохо было бы, чтобы тут оказались и его войнуки. Тот же Бойчо, Вылко... Хорошие парни. Он бы хотел, чтобы тут оказались и другие солдаты из Сицилийской турмы. Эх, если бы можно было спасти тех, кто погиб. Сколько хороших парней полегло... Он хотел, чтобы выжили все.

У него сжалось сердце за всех погибших солдат, и за тех, что бежали с поля проигранного боя.

Ничего, для империи это ещё не конец. Империя не раз терпела поражения, но каждый раз поднималась, поднимется и сейчас. Есть ещё Кавасил, что где-то в Добрудже. Есть гарнизоны в городах, которые можно собрать воедино, есть мужчины в освобожденных селениях. Будет новая ромейская армия, что отомстит за проигрыш, отомстит подлым итальянцам.

Болгар в этих местах должно быть много, да... Это перед армией они разбегались. Но потом ведь возвращались в свои родные места, к домам, полям да садам. Эти земли были лакомым кусочком для любых захватчиков, несмотря на горы, выступающими природными укреплениям в некоторых местах. Только в некоторых, так как значительная часть страны была представлена равнинами. Здесь было много одиноких хуторов, мельниц, террасных полей, где растили розы, пшеницу, виноград. Хотя сами войнуки говорили Теодору, что болгары давно приучились не попадаться на глаза сарацинам без нужды, подобно собаке, которая в любую минуту ожидает пинка.

Обычно болгары тихо и мирно жили в соседстве с турками- если, конечно, они выполняли все ограничения и что они вовремя платили все налоги, а на все вопросы отвечали со смирением и к ответу ещё добавляли взятку. Но всегда было достаточно было малейшего повода, чтобы вызвать ярость исмаилитского фанатизма, который испепелял окрестности как лава, оставляя после себя лишь слезы, тела убитых и пепел жилищ. Никто не мог гарантировать местным жителям жизнь и безопасность имущества от господ. Не раз бывало, что вышедшего в поле на работу крестьянина находили с раскроенной головой, а местных женщин в городах похищали идущие мимо сарацины для своих утех или чтобы продать в рабство, потому как у них закончились деньги. И если родичи жаловались на сарацин, их дома могли сжечь в случайную ночь. Или же — отправиться на галеры.

Он так задумался, что чуть не переломал себе ноги, поскользнувшись на камнях. Что же, если он сломает себе шею или ногу, то не сможет принять в этом никакого участия. А это Теодора не устраивало.

Сколько он не оглядывался — никто из сарацин не гнался за ним. Рядом вообще никого не было. Отсутствие людей давало ощущение небывалой свободы воли.

От ходьбы и свежего воздуха молодой организм начал требовать пищи. Только сухарей и мяса больше не было. Чем дальше — тем больше сводило болью желудок. После пережитых опасностей тело требовало награды, питания для заживления всех ссадин и синяков, ему нужно было топливо, чтобы поддерживать тепло в организме.

Высматривая по пути следы зверей, мечтал и о том, чтобы зверье тут было совсем непуганным. В мечтах он руками ловил зайца, и запекал его на углях. Да даже если выйдут волки — то он готов был вступить в схватку с парочкой из них, а одного позже -непременно съесть. А можно ещё у болгар взять немного хлеба, если встретит их. Вернее, не если — а когда. Он прямо осязал во рту этот хлеб, грубый и очень вкусный. Круглые плоские хлебы выпекали на противнях над углями, а потом подвешивали к потолку — от мышей, наверное, и накрывая тканью, чтобы они не черствели.

Слюна от таких мыслей ещё сильнее разъедала урчащий живот.

По пути ел ягоды из тех, что знал (а знал немного). К тому же — весна... Ягоды только из тех, что за зиму не съели птицы и прочие звери. Потому — шиповник, скукоженные ягодки с колючих кустов, что нещадно рвали одежду. От зерен начали болеть язык, губы и небо. Позже наткнулся на вроде как заброшенный сад. Там он наелся остатками кислющих сморщенных груш, от которых сильно разболелся живот.

В саду он и провел вечер, не рискуя разжигать огонь, так как вокруг лес был весьма редким, а невдалеке им была замечена дорога. Солнце уже довольно быстро клонилось к горизонту. В углу старой осыпанной ограды он соорудил себе лежанку, где и попытался уснуть. Не слишком успешно: головой все еще владел образ пережитого сражения, в котором полегло столько добрых людей. Во сне прямо на него мчалась вражеская конница, а он стоял против них один с пикой наперевес.

В холодном поту он проснулся, сдерживая крик. Но глухой стук копыт никуда не делся — вместе с ним доносился уверенные голоса нескольких мужчин. Ромеи то были, латиняне или сарацины — было не разобрать.

Теодор думал, что сейчас несколько всадников проскочут дальше, и в общем так и было. Только всадники удалились совсем недалеко.

Стараясь как можно меньше шуметь ветками и прочим природным мусором под подошвами, он двинулся в сторону голосов.

И удивился. Он не дошел футов семьсот — восемьсот до довольно большого каменного строения, в котором светилось одно окошко неровным светом маленькой лампады.