Рубины леди Гамильтон
Шрифт:
– Хочешь, я на каникулы здесь останусь? Во время твоего последипломного отпуска мы сможем жить вместе. Твой сосед уедет, он об этом говорил. Или я могу с тобой поехать, куда тебя распределят. Я переведусь на заочное, и мы будем вместе.
Эмма с надеждой заглянула в глаза любимого – любимый их отвел. Как же ему не нравился ее пронизывающий, словно рентгеновские лучи, взгляд! Леша ловил себя на мысли, что боится его. Он, здоровый парень под два метра ростом, боится взгляда этой маленькой девочки!
– Не надо таких жертв, солнышко. Что за учеба на заочном – так, одно название. Я, может, еще никуда и не уеду. Здесь останусь.
– Тебя оставляют в Ленинграде?! Вот здорово! – она от радости захлопала в ладоши.
– Пока еще ничего не решено. Да, и вот еще что.
– Ну, почему?! Документы настолько займут все твое время, чтоб ты не сумеешь выкроить часть для меня?!
– Эммочка, дорогая, не все так просто. Есть обстоятельства…
– Что ж… Понятно. Я пойду. Провожать не надо.
– Подожди. Но как же…
Эмма ушла прочь. Она не стала оборачиваться, чтобы Леша не увидел на ее лице капельки горьких слез.
– Да не переживай ты так, – успокаивала ее Надя, отпаивая Эмму свежезаваренным чаем с бабушкиным вареньем. – Он тебя не стоит! Что же это за любовь такая, от которой одни страдания? Если бы он тебя любил по-настоящему, не причинял бы тебе боль.
– А тебе-то откуда знать? У тебя и парня нет.
– Ну и что, что нет? Любовь не только при наличии парня бывает. Она – внутри, живет в тебе, в твоей душе, сама по себе. И если она живая, сама не допустит, чтобы тебя обижали.
– Ты права, у меня в душе сейчас ничего нет. Не душа, а черная дыра, – разрыдалась Эмма.
– Ну что ты! В тебе любовь есть, просто ты о ней забыла, и она спряталась в самый дальний уголок твоей души, сидит там и ждет, пока ты о ней вспомнишь.
– Это тоже твоя бабушка сказала?
– Нет. Мама.
– А у меня мамы нет, – с грустью сказала Эмма.
Весь табор гулял на свадьбе Левы и Златы. Давно Карпаты не видели такого веселья – с танцами, песнями, катаниями на тройках лихих лошадей с бубенчиками. Невеста сияла ярче весеннего солнца, жених светился от счастья, и не было красивее пары во всей Западной Украине. Молодым выделили комнату в бараке, а потом, в пятьдесят шестом году, когда проводилась политика борьбы с бродяжничеством, они получили от государства дом. Лева к тому времени работал пчеловодом, а Злата родила Эмму. Права была Мира, из ее зятя вышел толк – другой такой пасеки, как в Червонном, нигде больше в округе не было, и все благодаря Леве. Скитаясь с табором, Лева научился понимать природу, он разбирался в травах и цветах, умел обращаться с пчелами. Уже взрослым Лева окончил вечернюю школу и пошел на заочное в аграрный техникум. Все было ладно в этой семье, в ней всегда царили мир, любовь и достаток. Эмма росла сообразительной, веселой девочкой; ее одевали, как куклу, в разные наряды, любили, баловали сластями и игрушками. Но однажды эта идиллия оборвалась. В последнее время Мира часто болела, она страдала от язвы желудка. И вот, во время очередного обострения, ее увезли в больницу. Эмма почти не помнила свою бабушку. В ее памяти остались только ее черные, с болезненной поволокой, глаза на землистом лице и странные слова, сказанные ею однажды: «Ты будешь жить долго, пока не коснешься камней». Эмма тогда заплакала и убежала, и больше она никогда не видела свою бабушку, ее даже не взяли на похороны, оставили дома. Когда хоронили Миру, Эмме приснилось, будто бабушка берет за руку маму и уводит ее за собой. Видение было таким отчетливым, будто все это происходило наяву, Эмма чувствовала все, что ей снилось: дуновение ветра, капли дождя, прикосновения… Сон оказался вещим. Не прошло и сорока дней, как Злата стала таять на глазах. Раковая опухоль в считаные дни превратила молодую цветущую женщину в безнадежно больного человека. Она ушла из жизни следом за своей матерью, ровно на сороковой день.
Лева с горя запил и чуть не погиб от укусов пчел. Пчелы, не выносящие запаха алкоголя, встретили пасечника агрессивно. Отлежавшись в больнице, он решил сменить профессию, даже какое-то время не пил. Лева нашел себя в столярном деле. Кому скамейку смастерит, кому стол или шифоньер справит – кусок хлеба всегда для него находился. Тем временем Эмма росла без пригляда,
кочуя по сердобольной родне. Закончились гостинцы и наряды, как у куклы, – из всеобщей любимицы девочка превратилась в обременительную сиротку.Сложно вычеркнуть из жизни человека, с которым тебя еще совсем недавно связывали близкие отношения и нежные чувства. Хоть он – трижды гад и последняя сволочь, мгновенно забыть его невозможно. Эмма изводила себя думами о том, как хорошо было им с Алексеем когда-то и как счастливо они могли бы жить вместе. Вопреки всем доводам подруги и собственного разума в ее сердце еще теплилась надежда. Надя твердила: открой глаза – он никогда тебя не любил, не любит и любить не будет! Эмма и сама это понимала, ведь если парень никогда тебя не любил или делал это только на словах, такое всегда чувствуется. Эмма чувствовала, что нелюбима, но не хотела самой себе в этом признаться – признаться, что она так мало значит для человека, который для неё значит все!
– Наденька, я хочу тебя попросить… Обещай мне: если я соберусь пойти к Леше или он ко мне придет, ты меня не пустишь. Спрячь мою обувь, обзывай меня последними словами, только не позволяй мне оказаться с ним рядом и в сотый раз начать все по-новой! И вообще с этого дня, с этой минуты и с этой секунды все разговоры о нем прекращаются. А если я вспомню об этой скотине – грубо меня прерывай!
– Вот и правильно. Не будем больше об этом. Ты уже все зачеты сдала?
– Что? – удивилась Эмма внезапной смене темы и, сообразив, что так и надо (Надя правильно уловила ее мысль), ответила: – Один остался.
Утром Эмму затошнило. Нехорошее предчувствие закралось в ее душу. «Нет, только не это!» – испугалась она и ринулась искать заветный календарик. Она его стеснялась, поэтому прятала подальше, среди личных вещей. Так и вышло – задержка! Эмма старалась не падать духом: задержка – это еще не показатель, мало ли от чего она бывает, не в первый раз, а тошнота… может, она съела что-нибудь подпортившееся.
– Надя, ты себя нормально чувствуешь? Тебя не тошнит?
– Нет. А тебя тошнит? – встревожилась подруга.
– Я, наверное, в столовке что-то съела.
– Ты у врача была? Сходи немедленно!
– Ты думаешь, я беременна?
– Это ты так думаешь. А раз есть причины так считать, нужно сходить к врачу. Если ты боишься идти одна, я могу пойти с тобой.
– Спасибо, Наденька. Я очень боюсь! Если все подтвердится, то я не знаю, как мне жить дальше! Я же первый курс едва окончила! В Ленинграде я одна, и дома, в Червонном, у меня никого нет. Ни мамы, ни бабушки – никого! Отец пьет, поэтому помощи от него я никакой не дождусь, скорее, наоборот. Как же я хочу, чтобы все обошлось!
– Не причитай. Не надо себя накручивать. Сходим к врачу, а потом подумаем обо всем. Если будет о чем.
Грязно-желтые стены городской поликлиники нагоняли тоску и уныние. На информационной доске висели заметки о венерических заболеваниях, дополненные жуткими иллюстрациями. Эмме казалось, что в поликлиниках специально создают такую атмосферу, чтобы окончательно морально добить пациентов. Они с Надей сидели на жестких деревянных стульях в хвосте длиннющей, медленно ползущей очереди. Чем дольше они так сидели, тем больше Эмма паниковала и тем бледнее становилось ее лицо. Когда, наконец, подошла ее очередь, на ватных ногах она вплыла в кабинет и чуть живая опустилась на стоявший перед столом врача стул.
– Я вас разве приглашала присесть?! – рявкнула пожилая сухонькая врачиха с лицом гиены.
От неожиданности Эмма вскочила.
– Сумку на вешалке оставьте, – произнесла врач уже чуть тише. – Теперь садитесь. Да не сюда, в кресло садитесь. Господи! В первый раз, что ли?!
Эмма побывала у гинеколога в районной больнице, когда в десятом классе девочки проходили медкомиссию, и представляла, что ее ждет, но врачиха-гиена своим криком превратила ее в беспомощное существо. Эмма прижимала к себе снятое белье, не зная, куда его положить, растерянно переминалась с ноги на ногу и нарвалась-таки на новую порцию унижений. Кое-как устроившись в кресле, она вскоре услышала приговор: