Руфь

Она взвинчивала себя, преувеличивая слова, сказанные отцом.

— А я-то думала, как он прекрасен, как я его недостойна! Но теперь я все поняла. Теперь я знаю, что вы всё делаете только из расчета. Вы добры, потому что от этого увеличивается ваш кредит. Вы произносите высокие слова о принципах, потому что это хорошо звучит. Но главное — вы подыскиваете себе жену, как выбирают ковер, чтобы стало удобней и чтобы выглядеть посолидней. Но я не буду такой женой! Вы еще меня узнаете, я вам покажу такое, что вы забудете о своей фирме!..

Горько заплакав, Джемайма не могла продолжать свои рассуждения. Спустя некоторое время, сумев взять себя в руки, она сказала:

— Только час тому назад я надеялась… Не знаю, на что я надеялась. Я думала… О, как я обманута!.. Мне казалось, у него правдивое, любящее, мужественное сердце, которое Господь помог мне покорить. Но теперь я знаю, что у него есть только холодная и расчетливая голова.

До разговора с отцом Джемайма гневалась и злилась, но все же это было лучше, чем та безмолвная сдержанность, с которой она стала встречать теперь мистера Фарквара. Он хорошо чувствовал ее холодность, и никакие рассуждения не могли смягчить ту боль, которую он испытывал. Он пытался заговаривать о ее любимых предметах и ее любимым тоном, пока наконец не обозлился сам на себя за эти безуспешные попытки.

Несколько раз он выражал перед ней и ее отцом мнения, явно противоречившие высказанным им ранее. Мистер Брэдшоу продолжал восхвалять самого себя за превосходное ведение семейных дел, но одновременно давал почувствовать Джемайме, что его снисходительность и терпение обусловлены только присутствием мистера Фарквара. Однако Джемайма — дрянная, испорченная Джемайма — за это еще больше ненавидела мистера Фарквара. Она испытывала гораздо больше уважения к отцу, когда он бывал непреклонен, чем когда он снисходительно соглашался с мягкими возражениями мистера Факвара, касавшимися ее лично. Даже мистер Брэдшоу был смущен таким поведением дочери и задумался о том, как же надо поступать с Джемаймой, чтобы она поняла его желание и собственную выгоду. Он никак не мог нащупать почву для дальнейшего разговора с ней. Джемайма казалась покорной, почти унылой и исполняла все, что желал отец, делая это поспешно, если мог вмешаться мистер Фарквар, — очевидно, она не желала ни в чем одолжаться перед ним.

Поначалу, после памятного разговора с отцом, она покидала комнату, как только входил мистер Фарквар. Но если мистер Брэдшоу просил ее задержаться, она оставалась, молчаливая и равнодушная ко всему происходящему, или, по крайней мере, сохраняла самый рассеянный вид. Она так усердно занималась своим шитьем, словно зарабатывала им на жизнь. Когда ей приходилось отвечать на какой-нибудь вопрос, она неохотно поднимала погасший взор, и часто у нее на ресницах блестели слезы.

Но за все это ее нельзя было обвинить. Она всегда выполняла распоряжения мистера Брэдшоу и вообще в последнее время стала очень покорной.

Хорошим доказательством влияния, приобретенного Руфью в семействе Брэдшоу, служит то, что его глава после долгих размышлений решил попросить ее переговорить с Джемаймой и выяснить, какие чувства так переменили дочь.

Он позвонил в колокольчик.

— Миссис Денбай здесь? — спросил он вошедшего слугу.

— Да, сэр, она только что пришла, — ответил слуга.

— Попросите ее зайти ко мне, как только она сможет оставить молодых леди.

Руфь явилась.

— Садитесь, миссис Денбай, садитесь. Я хотел бы с вами кое о чем поговорить. Но не о ваших ученицах, хотя они делают под вашим руководством прекрасные успехи. Поверьте, я часто поздравляю себя за то, что сделал такой выбор. Теперь же я хочу поговорить о Джемайме. Она очень любит вас, и, может быть, вы возьмете на себя труд заметить ей… Ну, словом, сказать Джемайме, что она ведет себя очень глупо, отвращая от себя мистера Фарквара, которому она очень нравится. Как только он оказывается рядом, Джемайма становится замкнутой и мрачной.

Мистер Брэдшоу замолчал и посмотрел на Руфь, ожидая от нее согласия. Однако Руфь не совсем поняла, что от нее требовали, хотя первое впечатление от этого поручения было крайне неприятным.

— Я не совсем вас понимаю, сэр, — ответила она тихо. — Вам не нравится обхождение мисс Брэдшоу с мистером Фаркваром?

— Ну, не совсем так. Да, я огорчен ее поведением: она угрюма и порывиста, особенно в его присутствии. И я желаю, чтобы вы поговорили с ней об этом.

— Но я никогда не имела случая заметить этого. Сколько я ни видела ее, она всегда была мила и благосклонна к нему.

— Я полагаю, вы поверите мне, если я скажу, что заметил другое, — сказал мистер Брэдшоу, выпрямившись с гордым видом.

— Разумеется, сэр. Прошу прощения, если я неудачно выразилась. Должна ли я сказать мисс Брэдшоу, что вы беседовали о ее поведении со мной? — спросила Руфь.

Она была удивлена, и ей все меньше хотелось выполнять это поручение.

— Если вы позволите мне докончить мысль, не перебивая, то вы поймете, чего я от вас желаю.

— Прошу прощения, сэр, — повторила Руфь покорно.

— Я хочу, чтобы вы как-нибудь случайно присоединились к нашему кружку. Миссис Брэдшоу пошлет вам приглашение на тот день, когда мистер Фарквар, по всей вероятности, будет у нас. Поскольку я вас проинструктировал, вам несложно будет заметить примеры того, на что я указал. А в дальнейшем я полагаюсь на ваш собственный здравый смысл. — Тут мистер Брэдшоу поклонился. — Надеюсь, вы найдете случай наставительно поговорить с ней.

Руфь хотела было что-то сказать, но он замахал рукой, требуя молчания:

— Послушайте еще немного, миссис Денбай. Я понимаю, что моя просьба поприсутствовать на этом вечере, заставит вас тратить время, которое для вас драгоценно. Но будьте уверены, я не забуду этого маленького одолжения. И вы можете объяснить все, что я вам тут сказал по этому поводу, Бенсонам.

— Боюсь, я не смогу… — начала Руфь.

Пока она пыталась подобрать выражения поделикатнее, чтобы объяснить свое нежелание делать то, о чем он просил, мистер Брэдшоу поклонился в знак окончания разговора. Он полагал, что Руфь просто слишком скромна и недооценивает свои возможности, и потому прибавил уже любезным тоном:

— Вы справитесь, как никто другой, миссис Денбай. Я замечал в вас много прекрасных качеств, которых вы, может быть, сами в себе не осознаете.

Если бы он понаблюдал за Руфью в это утро, то заметил бы в ней рассеянность и уныние, не делавшие ей чести как наставнице. Она не могла убедить себя, что имеет право вмешиваться в чужие семейные дела с намерением выявить чьи-нибудь недостатки. Если бы Руфь увидела что-либо дурное в Джемайме, которую искренне любила, она сказала бы ей об этом наедине. В то же время Руфь сомневалась, что имеет право вынимать соринку из чужого глаза, хотя бы и самым нежным образом. Ей нужно было победить саму себя прежде, чем решиться сделать это. Но в просьбе мистера Брэдшоу заключалось нечто отталкивающее для Руфи, и она решила не принимать приглашения, которое поставило бы ее в такое фальшивое положение.

По окончании уроков Руфь вышла в переднюю; завязывая ленты на шляпке, она слушала, что говорили ей на прощание ученицы. Вдруг Руфь увидела Джемайму и поразилась тому, как та внешне переменилась. Большие, некогда блестящие глаза погасли. Лицо потеряло свой обычный цвет, стало тусклым и приобрело желчное выражение. Углы рта были опущены и выдавали горькие думы.

Джемайма подняла глаза и увидела Руфь.

«Как ты прекрасна! — подумала Джемайма. — Какое божественно-спокойное лицо! Что можешь ты знать о земных искушениях? Смерть лишила тебя твоего возлюбленного, но это была блаженная скорбь. Мое же горе точит меня и заставляет презирать и ненавидеть всех и каждого — кроме тебя, разумеется».