Ругань. Пляски. Кулаки

Раковский внимания остальных не замечал. Ему была важна только реакция Кукоякина, странная, хотя чего взять с забулдыги. Он и не узнал его сначала. Только пригляделся, разжимая руку на своём скованном горле и облегчённо выдохнул, скатываясь по стене прямо на грязный пол:

– Раковский, слава богу.

– У вас странная реакция, Евгений Саныч. Словно вы рады меня видеть и верите в бога.

Имажинист на его слова ничего не ответил. Жутко бледный, он пытался прийти в себя.

Раковский решил, что у того белая горячка, поднял его с пола, всего грязного, помятого и рваного. Как будто котёнка на помойке подобрал. Обязательно надо написать стих про котёнка-Кукоякина.

Он, правда, вёл себя, не как милое животное. Новый шаг – новое матерное слово. У него даже частушки матерные. Последнюю тот еле наспех договорил, пока товарищ не вытащил его из сартира.

– Да придите вы в себя! Никому неинтересно, что у вас там в штанах! – обозлившись Раковский вышвырнул пьянчугу в зал. Тот, как ломанная кукла, держался на ногах только по воле чужих рук.

– Половине столицы интересно было!

– А не надо по бабам так шляться!

– А вам завидно что ли, Раковский?! – спросил Кукоякин, оглядываясь на полуобнажённую мадам у лестницы. Он стрелял ей глазками, словно блудница. Так открыто флиртовать было для мужчины тошнотворно.

– Противно, – прошипел Николай сквозь зубы, хватил покрепче мужчину за предплечье и потащил к выходу. Место было незнакомое, но его словно само провиденье вело туда, куда надо.

Им не слепил глаза яркий дневной свет. Была ночь. Морозная. Идя по подворотне, они поглубже кутал ись в пальто, пытаясь понять, куда их занесло. Раковский сглупил. Так хотел поскорее сбежать из этого проклятого места, что и не спросил, где оно собственно находилось.

Зато товарищ Кукоякин отлично знал, но молчал, как партизан, то ли от обиды, что его так быстро нашёл Раковский, не дав продолжить своё пламенное выступление (а он ему, между прочим, водки заказал!), то ли от холода. У него стучали зубы, и он только что и мог, как дышать спешно и перебирать ногами по тёмной ледяной дороге.

Поэт образов резко свернул, заставив прыгнуть за ним в подворотню и своего спутника. Тот не понимал, куда несёт этого хулигана. И он хотел уж было послать того куда подальше, но стоило пройти квартал, как в глаза им засветила широкая улица в цветных фонарях, и футурист понял: «дальше некуда». Это, вероятно, уже край мира.

Докатился. Канул вместе с Кукоякиным в спиртовую яму. А ведь с юности и капли крепче вина в рот не брал. Должно быть, его одна такая пьянка и подкосила. В голове всплывают смех, танцы, звуки стекла. А потом всё – тьма. И вдруг он здесь. И где здесь? На Америку похоже, но смутно. Хотя он ведь не всю знает эту заграницу. Страшнее то, что он на чужбине один на один с вот этим вот зимородком. Женю он давно с этой птицей сопоставил. Пёрышки пшеничные да голубые, чисто волосы и глаза этого негодяя. И ещё нос. Такой же длинный, чтоб его везде совать, только Кукоякин курносый, а так, копия.

Любопытный поэт уже гулял по центру, не боясь заблудиться в буйственной толпе. Ночь. А люди не спят, и бродят, и смеются. Смеётся и Евгений Адександрович. Как безумец не может сдержать смешинок, заполонивших вдруг рот и душу, разглядывая цветные витрины, огромные гирлянды и прямоугольные экраны, похожие на плакаты, но светящиеся прямо в темноте. Он ведь не любит город, но праздник обожает. А всё вокруг только им и кипит. Всё, кроме Раковского, который мрачно идёт следом. Растерянно, не понимая, куда они ведут путь, не узнавая дороги у прохожих, страшась их отчего-то. Хотя он никогда раньше не боялся людей.

– Я его себе не таким представлял, – остановился наконец имажинист, чувствуя, как снег падает ему на шею. Он застыл в моменте, зная что такого не повторить. Снежинки цветными пылинками кружили перед лицом, падали на нос. Голубые глаза уставились на самый кончик, так что Кукоякин и вовсе стал похож на дурака. Раковский тяжело вздохнул рядом.

– Кого его? – спросил тот удручённо, сложив руки на груди.

Париж? Нью-Йорк? Дублин? Где они, чёрт возьми?

По глазам Кукоякина видно, что тот знает. Они у него влажные и сияют ярче звёзд в чистом небе. Ужасно красиво и страшно, как у безумца.

– Вернее, я и вовсе его не представлял. Не думал, что оно наступит.

– Оно? Что это оно, товарищ? Вы о чём? – не стерпел Раковский и тряхнул его за плечо.

Голубые глаза оставили в покое высокие стеклянные здания и взглянули в чёрные колодцы, словно уже и не страшась. Бояться наступила очередь Раковского. Он ещё не видел такого Евгения.

Полные слёз глаза, шмыгающий нос, дрожащие кончики губ. Онемевший. Он словно бога увидел. Непослушными губами, он слабо, словно те замёрзли за одно мгновение, выдавил из себя сиплое:

– Будущее.

С минуту Раковский смотрел на него, ожидая что-нибудь этакое, что выдаст шутку. Кукоякин любит веселье. Но ничего не дрогнуло в насмешке. Весь он был серьёзнее обыкновенного и преисполнен каким-то благоговением.

– Вы бредите, – заключил футурист.

– Вы это тоже видите, бредить вдвоём нельзя, – отрицательно покачал кудрявой головой младший, оглядываясь по сторонам. – Это точно здесь и сейчас. Вы ведь видите это?

Кажется, Кукоякин начал бояться, что это всё плод его воображения, вцепился Раковскому в плечо, заглянул в самые зрачки, в душу, чтоб получить тихое: «да».

– Слава богу…

– Хватит божиться, сельчанин. В Союзе нет бога.

– Мы возможно и не в Союзе.

– Но когда вернёмся…

Евгений, собственно, не знал, как они будут возвращаться. Но говорить об этом высоченному мужику с ледяными покрасневшими кулаками не хотелось. Нет, он не боялся удара. Просто отключаться сейчас совсем не хотелось. Ему нельзя было потерять то, что он только что отыскал. Будущее. Новую жизнь.

Глава 2.

Раковский продолжал настаивать, что им нужно в аэропорт, сообщить Совету, что они здесь. Правда, пока неясно, где здесь, но там разберутся.

– Да послушайте, Николай, мы уже на Родине, как вы не поймёте? – раскрасневшийся от волнения, Кукоякин едва ли мог смотреть на дорогу, чтоб не спотыкаться. Вид города никак его не отпускал.

– И где мы по-вашему? – потянулся к карману Раковский. Сигареты, на удивление, и сейчас были при нём. Он с ними не расставался. Затянувшись, поперхнулся и закашлялся, когда Раковский заладил, что они в Ленинграде.

– Вы бредите и пьяны, – вновь, уже с нажимом, ответил старший. Сказал и выронил сигарету изо рта, стоя перед зданием, на котором широкими красными буквами было начертано «Кипарис».

Это была известная ленинградская гостиница на пересечение В-cкого проспекта и Малой М-cкой. Раковский слишком хорошо знал этот город, и то ли его обманывали глаза, то ли водка была отравлена, то ли сигареты палённые.

Кукоякин проследил за его взглядом, обернулся и тоже замер. С губ слетело почти блаженно «Кипарис».