Ругань. Пляски. Кулаки

Раковскому идти было долго. Да и заплутать боялся. Ориентировался по знакомым домам, а вокруг налеплено куча незнакомых. Наконец не вытерпел холод, зашёл в кафе погреться. Чая купил с каким-то трепетом. Никогда не приходилось покупать чай с такой опаской, разве что заграницей, когда впервые долларом расплачивался. Держа в больших пальцах тонкие борты чашки, стал пить. Вкусно. С холода всё вкусно. Поесть бы. Но только жадно обошёл взглядом прилавок, ничего не купил. Старается экономить бюджет, а то неизвестно ещё сколько они тут пробудут.

У первого прохожего, который неспеша курит и ничем не занят, спрашивает, как добраться до Н., 23. На него смотрят с непониманием. Потом вступается прохожая женщина с ребёнком, говорит, что улицы такой уже нет.

– А какая есть? – спрашивает, улыбаясь тепло, этот великан, от всей души радуясь, что ему пришли на подмогу.

– Переименовали её. Раковского она теперь.

Улыбка сползает с лица, на её место приходит удивление.

– Как это Раковского? – хлопает он глазами.

– А вот так, в честь советского поэта, жил он там, знаете его, наверно… – неуверенно продолжает она, видя расстерянность на чужом лице.

– Знаю. Конечно, знаю. Это у которого «голубыми полосами…»?

Он всё ещё не верит, что говорят про него. Но женщина утвердительно кивает.

– И ещё «красноглазый орёл над столицей…»

– А вот этого я ещё не знаю… не написал пока, – буркает себе под нос, благодарит и прощается.

Мужчина, который всё это время наблюдал за ними, предлагает подвести бродягу, ему всё равно на Раковскую надо.

Это название всё ещё крутится на языке странно, словно какое-то зарубежное название, которое никак не запомнить, а между тем, это его собственная фамилия, знакомая до чёрточки до точки.

Пока едут, Николай собирается с духом и спрашивает, знает ли его спутник про Раковского.

– А как же не знать. Поэт-революционер. Стихи у него честно скажу… – на этом моменте сердце поэта замирает, – странные, не все понимают.

Мышца в груди падает обухом ниже селезёнки. Не понимают. До сих пор не понимают. А он со сцены постоянно кричит, что пройдёт вот лет двадцать – и его все станут понимать. Сто лет прошло, а они всё ещё не понимают. Глупый народ. Или всё-таки он сам глупый.

И всё-таки огорчение мешается с радостью. Не понимают, но знают и помнят. Это уже больше, чем много.

Конец ознакомительного фрагмента.