Рук
Шрифт:
Зачеркните это. Он чрезвычайно твёрдый. Его эрекция как камень. В тот момент, когда я трусь об него, должно быть, что-то внутри него щёлкает. В глубине его горла начинает зарождаться глубокий, напряжённый рык. Он вскакивает на ноги, а затем раздевается, сбрасывая туфли, расстёгивая пуговицу на штанах и дико сбрасывая их с ног. Я ожидаю увидеть нижнее бельё, но ничего нет. Он в полной готовности. Его член вырывается на свободу, и затем я замираю на месте, глядя на него как лунатик. Он огромный. Нет, огромный в стиле вау-тебе-лучше-подготовить-меня-к-этой-огромной-штуке. То есть, огромный в плане ты-доведёшь-меня-этой-штукой-до-больницы.
— Не переживай, красавица. Будет не больно, — говорит он.
— Ты понимаешь, что я ростом метр пятьдесят восемь? Я не могу... Я никак не смогу...
— Сможешь, — он срывается в сторону гостиной, открывая дверь одним сильным пинком. Затем ложится на спину на пол, укладывая меня на себя сверху. — Несколько минут мы будем делать это так. Это всё, что ты получишь, Саша. Мгновение ты будешь всё контролировать, пока твоё тело учится принимать меня. Как только я окажусь внутри, это будет всё. Ты моя.
Через меня пробегает трепет паники. Боже милостивый, это чистое безумие. Как? Какого чёрта я должна...
Мой разум пустеет, когда я седлаю его. Рук направляет меня на место, и я чувствую, как он практически проталкивается в меня. Я уже мокрая, в смысле, чертовски мокрая, но он никак не проскользнёт в меня сразу. Пальцы Рука впиваются в мои бёдра, когда я медленно, осторожно опускаюсь на него.
— Чёрт, Саша. Чёрт!
Я сама могу сказать то же самое. Моя голова откидывается назад, пока я пытаюсь дышать на нём. Я чувствую себя невозможно полной. Думаю, мне придётся остановиться, но затем Рук приподнимается на локтях и берёт в рот мой сосок. Он кладёт руку между нашими телами и начинает тереть мой клитор маленькими кругами, и внезапно моё тело пылает. Я начинаю медленно раскачиваться на нём, теряясь в головокружительном ощущении, которое охватывает меня, и мало-помалу моё тело делает так, как сказал Рук. Оно учится принимать его.
В тот же момент, как оказывается во мне полностью, он сдерживает своё слово. Он переворачивает меня на спину, с резкой, неровной улыбкой на лице.
— Не стесняйся кричать.
Он толкается в меня, и я замираю. Внутри моей чёртовой головы взрываются фейерверки. Он везде: окружает меня, внутри меня, на мне, его руки скользят по всему моему телу, в моих волосах, его губы на моих губах. То, как он целует меня, жизненно необходимо, будто его наполняет та же отчаянная нужда, которую прямо сейчас испытываю я. Нужда поглотить его, быть частью него, быть частью чего-то ещё. Чего-то, чем мы с ним не можем быть по отдельности, только вместе...
Он трахает меня до тех пор, пока я не забываю своё грёбаное имя. Он невероятен. Он двигает бёдрами под идеальным углом, так что каждый раз, когда толкается в меня, он трётся о мой клитор, подводя меня ближе и ближе к оргазму с каждым толчком. Я держусь за его плечи, и это так, как я представляла раньше: я чувствую себя уязвимой, но в то же время в безопасности.
— Сейчас ты кончишь для меня, — говорит мне Рук, произнося слова прямо мне на ухо. — Я чувствую это. Я чувствую, что ты всё крепче сжимаешься вокруг моего члена. Ты кончишь на мой член, Саша?
— Чёрт. О боже, да. Да, я сейчас кончу.
— Хорошая девочка. Хорошая девочка, вот так. Покажи мне. Покажи мне, какая ты красивая, когда кончаешь.
Мой оргазм именно такой, как если тебя высасывает из шлюза в космос. У меня такое чувство, будто я вырываюсь из собственного тела, из собственной кожи, и я не могу дышать. Я впиваюсь ногтями в спину Рука, и он врезается в меня, а затем рычит, стискивая зубы, когда кончает вместе со мной. Он прижимает меня к себе, и мы оба будто таем, каким-то образом исчезая. Я чувствую
оцепенение.— Чёрт, — Рук перекатывается, чтобы я оказалась на нём сверху. Он по-прежнему внутри меня, по-прежнему твёрдый, по-прежнему вызывает во мне дрожь каждый раз, когда дёргается, что, кажется, веселит его. Он заправляет локон моих волос мне за ухо, затем собирает их все в свои руки, держа за моей головой. — Видишь, — говорит он. — Теперь твоё тело знает. Оно знает, что оно моё. Ты никак не можешь этого отрицать.
Глава 15
Помощь
Жизнь в Манхэттене означает, что я не так уж часто наслаждаюсь видом горизонта. Пожалуй, правильнее назвать это жизнью на Луне; все остальные могут оценить тишину, свечение и призрачную красоту твоего дома, наблюдая за ним издалека, и всё же для тебя он состоит из пыли, камней и мало чего ещё. Манхэттен, изнутри, такой же, как и любой другой город — грязный, переполненный людьми и перенасыщенный разнообразными звуками, запахами и цветами. Но это великолепное место. В этом городе есть что-то, что отличает его от других городов, что населяет землю и живёт внутри бетона и железа, которые образуют здания. Такая магия, что даже самый хладнокровный и бесчувственный человек сразу же почувствует её, ступив на границу города. Мысль, что люди покидают Нью-Йорк, что собирают вещи и переезжают жить в другие места, совершенно лишённые любой магии, не покидает меня ни на день.
Я всё ещё восхищаюсь уличными торговцами. Моя кровь по-прежнему гудит от восторга каждый раз, когда я иду по Бродвею. Внутри меня по-прежнему растёт гордость, когда я поднимаю глаза на высоту Эмпайр-Стейт Билдинг. И каждый раз, когда я прохожу через двери музея, моё сердце пропускает удар.
Ещё рано. Моё тело немыслимо болит от того, как Рук изгибал меня в миллионе разных поз, пока мы занимались сексом прошлой ночью. Каждый раз, когда ноют мышцы, это самое прекрасное напоминание о часах, которые мы провели вместе. Я не хотела идти на работу. Я бы с радостью осталась в постели и позволила бы ему остаток дня исследовать и использовать моё тело так, как он посчитает нужным, но у него была встреча, которую, видимо, он не мог пропустить.
Единственные другие люди, которые уже работают в музее, это охранники. Аманда, женщина около сорока лет, которая работает в музее практически столько же, сколько и я, проверяет мою сумочку у входной двери.
— Хорошая работа, мисс Коннор, — говорит она мне. — Никакого оружия. Никаких бомб. Никакого лака для волос. Можете идти.
Она говорит одно и то же каждый раз, когда проверяет мою сумку, и я всегда притворяюсь, что смеюсь, хоть эта шарада длится уже несколько лет. Я знаю наверняка, она говорит одно и то же каждой сотруднице, которая здесь работает. Я беру у неё свою сумку и прохожу в главный холл музея, но я делаю всего три или четыре шага, прежде чем резко останавливаюсь.
Рождественская ёлка.
Я всегда ошеломлена, когда вижу её в первый раз. Я понятия не имела, что её установят так рано в этом году. Я стою в удивлении, разглядывая высокие, пышные ветви и медленно мигающие бледно-золотистые огоньки. Мои чувства переполняет насыщенный запах сосны, и внезапно мои глаза наполняются слезами. Рождественское время. Как и у любого другого шестилетнего ребёнка, декабрь был любимым временем года Кристофера. Мы с Эндрю перебарщивали, украшая дом, покрывая каждый дюйм остролистом и венками, статуэтками щелкунчика и искусственным снегом из банки. С тех пор, как умер Кристофер, Рождество кажется ножом, воткнутым глубоко мне в спину. В это время года семьи повсюду, ходят по магазинам, едят в ресторанах, навещают тёть и дядь, мам и пап, катаются на коньках в Рокфеллеровском центре, стоят в очереди на сеанс «Короля Льва». Ненавижу это.