Рукопашная с купидоном

Но ничего не сказал, а обхватил ладонью ее затылок и наклонил голову. Ее руки оказались между ними, и она сильно надавила ему на грудь, как будто отталкивала. Мелькнули широко открытые глаза, полыхнувшие ведьминым костром. Влажные разомкнутые губы показали краешек зубов, словно в приоткрытом пиратском сундуке матово блеснули жемчужины.

На вкус она оказалась совсем не сладкой. Капля горькой миндальной эссенции, добавленная в коньяк. Рот пылал, словно его сначала обожгли, а потом залили ароматным маслом. Внутри этого огненного удовольствия возник и окреп яростный вихрь, который ударил ему в голову.

Она оторвалась от него, глубоко вздохнула и сказала:

— Как хорошо, что вы напали на меня сегодня.

Села в машину, завела мотор и поехала прочь. Он стоял посреди дороги, засунув руки в карманы, и провожал ее сосредоточенным взглядом.

* * *

Вместо того чтобы ехать в Тарасовку, Лайма отправилась домой. Вошла в пустую, задохнувшуюся от духоты, измученную дневным солнцем квартиру, скинула туфли, швырнула сумочку в кресло, распахнула окно и упала животом на постель — руки и ноги в разные стороны. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Смеяться как-то не получилось, а слезы хлынули сами. Все это время она загоняла поглубже внутрь боль потери. Она потеряла Соню, конечно, потеряла. И Ника Елецкова — такая молодая, такая живая — никогда не вернется к маленькому мальчику, который ждет ее под Ярославлем.

Лайма заснула, всхлипывая. Усталость утянула ее на дно глубокого колодца, из которого она вынырнула через несколько часов, на рассвете. Подсознательно она была настроена на Бондопаддхая, как чуткий радар на вражеский самолет. Ей нужно появиться в Тарасовке к утру, и странно, что никто из ее команды не позвонил и не поинтересовался, куда она делась.

Она достала свой секретный мобильный, но потом снова спрятала обратно. Наверняка они спят, оставив часового, и ее звонок никого не обрадует. «Поеду так, — решила Лайма. — Если бы группа переместилась в другое место, меня бы поставили в известность».

Перед тем как отчалить, она влила в себя две кружки кофе без молока и сахара и разжевала безвкусную булку с сыром, скорчившимся в целлофановом пакете. После вчерашних приключений на руке осталась пара синяков, а в душе — убежденность в том, что она каким-то образом виновата в гибели Сони Кисличенко и Ники Елецковой. Вслух Лайма не стала бы этого утверждать, но в душе была уверена, что обе погибли. Вряд ли Соня и Ника когда-нибудь встречались. Единственное, что их связывало, — это знакомство с ней, с Лаймой. Но кто преступник? Зачем он это делает? И при чем здесь она?

Размышляя, Лайма вела машину на довольно большой скорости, надвинув на глаза солнцезащитные очки. Вдоль шоссе пролетали черные кособокие деревеньки и коллективно засеянные поля — иллюстрация непрезентабельной сельской жизни. Время от времени в их длинную серую вереницу вторгались дачные поселки богачей, похожие на розочки с праздничного торта. Они утопали в мясистой зелени и пышных цветах, точно растительность интенсивнее и веселее росла именно за наличные.

Вот наконец нужный поворот. Несколько километров узенького рваного асфальта, испещренного буграми и подозрительными выпуклостями. Казалось, его положили прямо на дерн, оставив внизу шишки и камни. Лайма аккуратно сползла на проселок, который убегал в зеленые дебри, раздвигая кустарник и теряясь в подлеске. Массивные сосны торчали из земли слишком часто, словно свечи, воткнутые в именинный пирог пенсионера. Жиденькое серое утро здесь, под их кронами, казалось мрачным, солнце никак не могло вырваться из-за горизонта, чтобы смести всю небесную грязь на задворки.

Еще немного, и должно появиться жилье. Лайма снизила скорость, потому что увидела впереди знакомый микроавтобус. Он был оставлен прямо посреди дороги. Вернее, в конце дороги, потому что передними колесами стоял уже на траве. Дальше начиналась тропка — такая узкая и хилая, точно ее протоптало семейство ежиков, курсирующих от норы до соседнего прудика.

Не выходя из машины, Лайма достала мобильный и набрала номер Медведя. Телефон оказался выключен. Тогда Лайма позвонила Корнееву. Тот же результат. Она почувствовала себя ужасно неуютно. Медведь носил мобильник на поясе штанов, а Корнеев в кармане рубашки. Что могло заставить их отключиться?

Лайма стала ругать себя за то, что не позвонила еще вчера, перед тем, как лечь спать. Как она могла поступить столь легкомысленно? Она никуда не годный агент. Достав из «бардачка» пистолет, завернутый в тряпицу, Лайма развернула его и спрятала под футболку, заткнув за пояс юбки. Может, и зря она не надела штаны, но в юбке было привычнее. Холодный металл коснулся голой кожи, и появилось ощущение, что в живот дышит зверь, способный в любую секунду отгрызть кусок ее тела. Лайма аккуратно прихлопнула дверцу машины. Вышла на тропинку и крадучись двинулась вперед. Глаза ее шныряли по сторонам, словно у американского поселенца, опасающегося нападения индейцев.

Домик, описанный бабушкой Розой, стоял на пригорке — хорошенький, ухоженный, с высоким крылечком. В окнах было темно, вокруг — тихо. На всякий случай Лайма решила обойти его по кругу и приблизиться со стороны двора. Несколько раз из зарослей папоротника с гортанными криками вылетали птицы, и тогда она приседала, ожидая самого худшего. Но ничего не случилось, и ей удалось подобраться к дому живой и невредимой. Подойдя к задней двери, Лайма поскребла ее ногтями, потом постучала согнутым указательным пальцем.

Дверь открылась неожиданно. Медведь одним стремительным движением обхватил Лайму за плечи и втянул внутрь. Корнеев, стоявший тут же, заперся на засов. Глаза у обоих были горячечные, будто они только что участвовали в знатной потасовке. В глубине мрачной и убого декорированной комнаты на продавленном диванчике рядком сидели Бондопаддхай и Пудумейпиттан, напоминая испуганных детей, которых родители оставили на вокзале сторожить чемоданы.

— Как тебе удалось сюда пробраться?! — шепотом спросил Медведь, глядя на Лайму с недоумением.

— А что? — не поняла она. — Здесь гадючье болото, и меня должны были закусать до смерти бешеные змеи?

— Мы так надеялись, что ты не приедешь. Нас окружили, — сказал Корнеев. — Их так много, что мы даже растерялись. Боюсь, пророку живым отсюда не выбраться. Мы, конечно, будем защищать его до последней капли крови, но у них автоматы.

— У кого? — Лайма позеленела.

— Полагаю, это и есть неоатеисты. Они одеты в защитные костюмы и маски. Залегли вокруг дома. Не представляю, почему тебя не сцапали.

— Вероятно, решили, что она не представляет для них никакой угрозы, — высказал предположение Медведь. — Или хотят положить всех сразу. Может, подожгут дом.

— Но как они вас выследили? — Лайма задрожала мелкой дрожью.

Закончить жизнь в избушке возле Тарасовки, отстреливаясь от неоатеистов, не казалось ей таким уж заманчивым. Она собиралась отправиться на тот свет лет в девяносто, в окружении внуков и правнуков, с любимой кошкой в изголовье кровати.

— Вот! — вскинул брови Медведь. — Зришь в корень. Думаю, у нас проблемы со связью. Дело в том, что ночью позвонил босс.