Рулетка еврейского квартала

Соня своего выхода нимало не пугалась, французского языка никто кроме нее из присутствующих не знал, можно было пропускать фразы и нести отсебятину. Вероятно, именно поэтому Соня всегда читала Рембо одинаково превосходно. Жаль лишь, что некому получалось оценить стихи по достоинству.

Когда Соня, отбыв положенное на виду и потешив самолюбие всех Гингольдов, села на свое место, разговор бабушки, Раечки Полянской и ближней к ним Лары Берлин как-то сам собой завертелся вокруг Сони. Уже доедали остатки фаршированного индюка, и поглощение пищи теперь допускало вольную, нецентрализованную беседу.

– Как Сонечка выросла за последний год! – свысока, желая выглядеть как более зрелая дама, отпустила замечание Лара Берлин, уже начинающая полнеть шатенка со змеиными, в синеву, глазами и хищным, прямым носом. – Конечно же, Эсфирь Лазаревна, я имею в виду облик познавательный.

– Наша Соня круглая отличница в институте, учит три языка, плюс латынь, плюс древнегреческий, хотя для диплома достаточно двух! – не упустила случая похвалиться бабка. Впрочем, любая из присутствующих за столом женщин, да и не только женщин, сделали бы то же самое.

– Сколько ей осталось? – поинтересовалась Раечка Полянская, чуть глуховатая, но самая доброжелательная из всей старорежимной компании.

– Три курса, а там Годя уже будет стараться с распределением, – живо откликнулась бабка.

Молодая мадам Берлин, гордясь своим замужним статусом, тут же задала самый животрепещущий для нее вопрос:

– Эсфирь Лазаревна, дорогая, а как вы полагаете поступить с Сонечкой в дальнейшем? Ну, вы меня понимаете. Есть ли у вас на примете кто-нибудь? – и Лара Берлин кокетливо, со смыслом хихикнула, прикрывая плотоядно пухлый рот ладошкой, одновременно не упустив случая сверкнуть превосходным солитером на пальце, подаренным ей щедрой свекровью Фаиной Исааковной.

– Нет, Ларочка, пока нет, – притворно вздохнула бабушка, – ты же знаешь, само собой, наша Соня никуда не выходит. А в педагогическом почти одни девочки.

– Лара, ты что, забыла, у нас товар с примесью, – не преминул уколоть мстительный Кадик, перехвативший обрывок дамского пересуда. – Разве кто-то из присутствующих согласится?

Соня покраснела, хоть и против воли. К публичным унижениям она все никак не могла привыкнуть. И ведь дело было не в согласии. А только ни у Берлинов, ни у Вейцов, ни у Полянских, не говоря уж об Азбелях, не имелось в семьях ни одного юноши, подходящего ей по возрасту. И вообще среди внуков только у Раечки Полянской оставался неженатый мальчик Яша двенадцати лет.

– Да, это, конечно, проблема, – поджала губки Лара Берлин, урожденная Азбель.

– Никакая не проблема, – вдруг откликнулась Раечка, – вот, к примеру, взять Фонштейнов, да вы их знаете, мой Ося лежал у Ромы Фонштейна в «Бурденко» с язвой. И надо сказать, тот хирург от бога, до сих пор все тьфу-тьфу! Так у них есть сын подходящих лет.

– Это какие Фонштейны? Не те, чья двоюродная сестра замужем за племянником Фаины? – уточнила бабушка.

Тут откликнулась и сама Фаина Исааковна:

– Те самые. Старинная семья, с достатком, не так чтобы очень, в смысле, не то что у нас или у вас, но весьма приличные, – подтвердила старая мадам Берлин.

– Фаечка, душа моя, надо как-нибудь устроить так, чтобы Фонштейны заглянули к нам на обед, лучше с этим их сыном. Ты можешь нам помочь? – поинтересовалась бабушка.

– Ах, зачем беспокоить мамочку, – вмешалась немедленно капризная Лара Берлин, предвкушая занятное сватовство. Всем давно было известно, что Фаина Исааковна ее баловала и, как невестке, многое позволяла. Еще бы, Азбели ведь куда богаче всех Берлинов вместе взятых! – Я и сама все устрою в лучшем виде. С Евой Фонштейн, Ромочкиной женой, я, можно сказать, на короткой ноге.

– Вот и чудесно, – повеселела бабушка, понимая, что ей выпадает шанс решить разом все проблемы с Соней. – А как, кстати, зовут их мальчика?

– Лева. Лев Романович. Не правда ли, красиво? Ему скоро двадцать один, и он милый, – охотно пояснила Лара и возвышенно закатила глаза.

Так Соня впервые в жизни услышала имя Левы Фонштейна и заочно, еще не зная его в лицо, познакомилась со своим будущим мужем.

Поселок Кратово. 1990 год. В ночь на 5 февраля.

Напрягая мускулы в последнем усилии, Инга почувствовала, что веревка поддается. Хоть и врезается в запястья со все возрастающей «ослепительной» болью, наверное, до кости. Впрочем, свои завязанные за спинкой стула, посиневшие руки она увидеть не могла. Примотанная рядом на таком же алюминиевом барном стульчаке Катька Рудникова перестала подвывать и всхлипывать и сквозь сопли зашептала Инге:

– Ты что делаешь, дура ненормальная? У тебя уже пальцы все в крови!

– Тише ты! Надо сваливать отсюда, любым способом, – оборвала ее шепот Инга.

– С ума сошла! Не вздумай! Поймают, хуже будет! – захныкала Катька с того места, где остановилась.

– Хуже не будет, а ты плачь громче, чтобы эти козлы ничего не заподозрили, – подучила подругу Инга.

– Я боюсь! – захлебнулась сразу всеми жидкостями Катька.

– Я тоже! Ну, ничего, выберемся, я с тобой поговорю! – зловеще пообещала Инга подружке.

И снова рванула в отчаянном бешенстве веревки – да и не веревки даже, а скрученную вдвое обыкновенную рыболовную леску. Боль, конечно, случилась адская, но на то и леска, чтобы ее можно было растянуть. Инге удалось высвободить большой палец. Затем еще один и еще. Липкие от кровоточащих ран руки противно терлись друг о друга. Распутать, растянуть леску на ногах получилось меньше чем за минуту. Инга слезла со стула, потерла оплывшие запястья. Хотя девушки и были заперты наглухо в туалетной и одновременно ванной комнате, но включить воду Инга побоялась, промокнула порезы полотенцем. Потом занялась освобождением Катьки. Та плакать перестала, но смотрела без надежды, как глухой на телефон, видимо, не верила в успех предприятия. С Катькой оказалось проще, на полочке нашлись почти новые маникюрные ножницы, достаточно острые, чтобы перепилить окаянную леску.

Дверь ванной, конечно, Богдан и Анатоль заперли снаружи. Но нет такого замка, который нельзя было бы открыть. Да и речь ведь шла не о сейфовых запорах и даже не о простых английских, а всего-навсего о задвижке без ключа с блокирующей кнопкой. Инга довольно быстро расковыряла устройство все теми же маникюрными ножницами. Катька жалась у нее за спиной.

– А что теперь? – спросила Катька с траурным сомнением, когда дверь удалось побороть.

– Теперь надо пробраться к входной двери. Забор здесь одно название, и бегом до шоссе, а там, что бог пошлет, – кратко изложила план побега Инга.

– Ну да, бегом, у меня же полусапожки лаковые на шпильке! Я не смогу!

– Надо будет, босиком добежишь! Глупая курица! – выругалась в сердцах Инга.

– А будешь обзываться, я с тобой не пойду!

– И не надо. Оставайся. Хочешь, я тебя обратно свяжу. Для правдоподобности. А что будет дальше, ты знаешь. Не знаешь? Догадайся!

Катька будто испугалась не на шутку опасностей побега. А возможно, восприняв Ингину угрозу всерьез, попыталась помириться, выбрав именно сейчас самый подходящий момент, но Инга велела ей заткнуться. Она слушала.