Рулетка еврейского квартала

Сона потянулась, зевнула сладко, после поднялась с удобного анатомического сиденья, вышла на балкон-террасу, тянувшийся вдоль внутренней стороны дома. Жара расслабляла, и делать что-либо неохота было совсем. Но уж она-то сможет себя перебороть. К тому же остро стоял перед ней один вопрос, требовавший скорого разрешения, и вопрос тот выходил уж очень препротивным, но и откладывать его Соне не хотелось.

Внизу творилось безоблачное веселье. В большом, чистейшей воды бассейне плескались и ныряли для забавы ее муж и Димка, а нанятая недавно гувернантка-француженка бегала вдоль бортика и неодобрительно размахивала руками. Видимо, ее звали купаться тоже, и звали по-русски, а Димке в ее присутствии запрещалось говорить на каком-либо ином языке, кроме французского.

Димка за три прошедших года вырос изрядно, даже слишком для его возраста, и по развитию, умственному и физическому, явно обгонял сверстников. Чем сильно радовал Сону, и причем бескорыстно. Потому что был именно ее сыном – а вовсе не для хвастовства перед посторонними. Сона довольно быстро научилась его любить по-настоящему, может, оттого, что больше не приходилось играть в мамочку и сыночка, а дело взаимной симпатии между ними получалось на добровольных началах. И еще ей необыкновенно приятно было знать, что Димка, несомненно, предпочитает ее общество компании отца, хотя Лева и проводил с сыном несравненно больше времени. Но в их семье именно мать выполняла нелегкую роль настоящего мужчины, и чуткий Димка это понимал. Хотя Сона порой кричала на него и одна обладала правом наказания, зато и все блага, и настоящие заботы, и нерушимая безопасность исходили тоже от нее. Димка ее любил, но и с нежностями не лез, словно считая при их взаимных чувствах лишней всякую слюнявую сентиментальность. Соне такой стиль общения с Димкой особенно был по душе. И нечего растить традиционного еврейского маменькиного сынка, только портить парня. Она и Леве запрещала телячьи нежности, хотя, как с удовольствием отмечала в последнее время, Димка не очень-то уважал своего папашу. Да и был уже сейчас куда умнее. Семь лет, а знает два иностранных языка, английский – будто второй родной, французский чуть похуже, но недавно нанятая с первосортными рекомендациями мадемуазель Ромешуа это скоро поправит. А с осени Димка пойдет в частный парижский лицей, на все время начальной школы. Так что Сонины проблемы заключались отнюдь не в умнице сынишке.

Ее главная проблема плавала рядом с Димкой в бассейне, фыркала, отдувалась от воды, вот, увидела на балконе Сону, подобострастно улыбнулась и замахала с сумасшедшей радостью рукой. Эх, Лева, Лева! Нет, все эти три года он исправно нес свою службу и получал за то щедрое вознаграждение. И предметами роскоши, и наличными деньгами. И всегда при веселом выражении лица, каждый жест полон услужливости. Да только не такая она наивная идиотка, чтобы купиться на мишуру. И службу безопасности Сона имела нешуточную. Та и донесла. Надо же, каков гаденыш! Завел себе в Штатах подружку. Из эмигрантской еврейской семьи, «порядочную» тупоголовую дочку зубодера. И когда успел? Хотя в Америку приходилось летать часто и за всем не уследишь.

Но то было бы полбеды. И без Левки бы прожила, как говорится, «говно вопрос». Пусть бы шел на все четыре стороны. Однако и зубодер Ашерович оказался не лыком шит. Совратил будущего зятька замутить гриб-поганку. Дескать, в Калифорнии имеется имущество, и зачем его доченьке муж без штанов. А коли правильно подать на развод, да с хорошим адвокатом, можно наложить лапу на половину. А там не один миллион, а целых тридцать. Вот Левка и выпрыгивает усердно из бассейна как цирковой дельфин, показывает свою лояльность. И невдомек его щенячьим мозгам, что Соне все давным-давно известно. Еще когда три дня назад до отлета ее муженек тайно подал в Москве на развод. И теперь ему даже ума не хватило самому купить билет до Лос-Анджелеса, а заказал через ее тревэл-сервис. И через пару недель собирается в бега. За океан под крылышко семейства Ашерович и их адвоката. Впрочем, чего-то такого Сона и ожидала рано или поздно. Для Левки это не жизнь. Домашний котик, только банта не хватает, и женился на тихой евреечке, и в прошлой их бедности все же счастливее был, чем теперь, со всеми бассейнами и лимузинами. И вдруг, вот-те нате, все изменилось вмиг. Ему бы курицу домашнего копчения под бочок и смирный быт, вот Левка не выдержал и нашел. Тем более что Сона его не ставила ровным счетом ни во что, и он это видел, и ему было горько.

Но все это лирика. Насильно ведь мил не будешь. Только приди, скажи, как человек. И после – хоть на все четыре стороны. Сона бы и денег дала на пропитание и даже более. Вместо пенсии по инвалидности. Но киска вообразила себя тигром и решила скушать кус не по зубам. А это уже нож в спину. Этого Сона, конечно, не могла стерпеть или простить. И самая великая глупость, что калифорнийский суд действительно бы присудил ее комнатному придурку половину местного имущества. Это в России можно схитрить, обмануть, свести на подставное лицо, в Европе тоже у Соны капитал совместный и партнеры не подведут. Но калифорнийский филиал чисто ее. А это значит, как только Левка предъявит в Калифорнии свидетельство о том, что суд принял его дело к рассмотрению, на имущество будет положен адвокатский надзор.

Стоя на балконе и разглядывая фальшивку, которую сейчас подавал ей муж, Сона тут же и приняла решение. У нее есть две недели. И этого более чем достаточно. Закон Сорвино-Бертон. Просто Левка не должен добраться до Калифорнии. Во сколько могут оценить голову никчемного бездельника и вечного постояльца богадельни? Пятнадцать, от силы двадцать тысяч. Больше он не стоит. Ну, положим, с нее сдерут все сто. Но тут торговаться неуместно. К тому же ребята у нее знающие, и вместе еще работать и работать. Надо только дать знать в Москву кому следует. И срочно. А там – скоропостижный несчастный случай, желательно во время ее вынужденного рабочего визита в Барселону. Все же сто тысяч – это много, много, много, много меньше, чем пятнадцать миллионов долларов. Много, много меньше того.

Никколо Макьявелли. Флоренция, 1513 г.

Человек сам по себе ни хорош, ни плох, но скорее склонен к тому, чтобы быть плохим.

Поэтому не нужно бояться показаться устрашающим, а следует принять необходимые меры, дабы держать в страхе.

Я знаю также, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять.

И, однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям.