Румянцев-Задунайский

Немного успокоившись, король принял решение отделить от конца наступавшей колонны два полка, обойти высоту и ударить по противнику с тыла, поставив его меж двух огней, не допуская подхода подкреплений. Выполнение этой задачи он возложил на дежурного генерала, находившегося в свите.

— А вам, мой друг, — сказал он генералу с перевязанной рукой, — поручаю вместе с графом Левальдом возобновить атаки на основном участке. Противник должен быть подавлен. Это мой приказ. Так и передайте графу.

Он еще верил в победу, в то, что сумеет сломить сопротивление русских. Важно, думал он, не упускать инициативы — все время атаковать, атаковать, атаковать…

Ему подвели другого коня, и он поскакал к подножью высоты Шпицберген, с которой только что палили по нему русские артиллеристы. Оттуда доносилась непрерывная орудийная и ружейная стрельба.

Когда король подъехал поближе, он увидел на склоне десятки убитых. Раненые, спасаясь от пуль, сползали в опоясавший высоту глубокий овраг. Их крики, и стоны не могла заглушить даже пушечная канонада.

— Это сущие дьяволы, — сказал, показывая на высоту, генерал, невесть как появившийся перед королем. — Четыре штурма — и никаких результатов. — На лице его запеклась кровь, перевязанная рука висела как плеть, и было просто удивительно, что он мог еще держаться на ногах.

Подошел генерал Левальд, тоже раненый, и сказал, что продолжать атаки нет смысла, что люди голодны, изнеможены до крайности и, пока не поздно, надо отступать.

— Отступить? — вскричал король, словно ужаленный. — С ума сошли! Отступить, когда мы отбили у противника почти всю артиллерию, захватили тысячи пленных?! Русские обескровлены. В своем ли вы уме, генерал?

— Ваше величество, наши потери тоже немалые. У русских еще много батарей…

— Вы трус, Левальд, — прервал его король. — Я приказываю атаковать. Атаковать!.. — Не желая больше никого слушать, Фридрих пришпорил коня и поскакал прочь. Вслед ему просвистело несколько пуль…

Никогда не приглушается так сильно человеческий рассудок, как во время боя. Пушечные залпы, треск ружейных выстрелов, крики, стоны, запах порохового дыма, вид крови — все это приводит многих в состояние, подобное опьянению, то состояние, когда человек не способен трезво оценивать свои поступки. Именно в таком состоянии находился сейчас прусский король. Он безрассудно метался по полю сражения, не боясь быть убитым, движимый только одним желанием — победить. Победить во что бы то ни стало! Но одного желания для победы мало. Сломить русских оказалось не так-то просто.

Большие надежды король возлагал на отряд, посланный для удара по противнику с тыла. Но и из этого ничего не вышло: отряд попал под сильный артиллерийский и ружейный огонь русских полков, направлявшихся для подкрепления левого фланга, и был быстро рассеян. Колонна прусской армии не только не продвинулась, но даже попятилась назад. Напор русских усиливался.

Пули свистели все гуще и гуще. Одна пробила мундир короля, и, если бы не золотая готовальня в кармане, быть бы ему на том свете. Адъютанты советовали Фридриху отъехать в тыл, но какое там! Он никого не хотел слушать. Когда под ним была убита вторая лошадь, он в исступлении бросился на землю и заколотил по ней кулаками:

— Боже мой! Неужели ни одно ядро не поразит меня?

Генерал Ведель старался утешить его, уверяя, что ничего еще не потеряно, что враг вот-вот будет сломлен.

— Прикажите выпустить на поле кавалерию, — говорил он, — и вы увидите, как русские покажут нам спины.

— Я верю вам, мой друг, — сказал король, беря себя в руки. — Кавалерия в вашем распоряжении. Действуйте. Да поможет вам Бог!

День клонился к вечеру. Зной заметно спал. К подножьям высот стала оседать синяя дымка. Много пыли было поднято в этот день, но еще больше сожжено пороху. Даже солнце заметно померкло, как меркнет оно во время пыльной бури. А бой продолжался. Генерал Ведель, желая показать королю, что он не из тех, кто бросает слова на ветер, повел кирасир прямо на русский ретраншемент. Король с надеждой следил за атакой. Сейчас кирасиры достигнут русских, затопчут их копытами или обратят в бегство. Задержать ружейным огнем такую лавину, казалось, невозможно.

Но вот из-за пригорка показалась еще более густая лавина. Посмотрев в подзорную трубу, король узнал в той лавине русскую конницу. Впереди скакал широкоплечий генерал. Неприятельская конница резко отличалась от кирасир Веделя. У тех за плечами висели ружья, металлические латы делали их похожими на средневековых рыцарей. У русских же, кроме сабель, которыми они угрожающе размахивали, не было ничего. Если не считать сабель, они были безоружны, и казалось безумием с их стороны таким образом идти в бой. «Столкнувшись с моими кирасирами, они просто разобьются, словно о скалы», — подумал король.

Ведель, заметив опасность с фланга, вовремя развернул свой отряд. Еще минута, и одна лавина ударилась о другую.

Нет, русские не разбились, не попадали с лошадей, столкнувшись с вооруженным до зубов противником. Налетев, словно орлы, они молниеносно клевали врага, ловко увертываясь от ответных ударов. Трудно было определить, что кирасирам мешало больше: то ли ружья, закинутые за спину, то ли тяжелые доспехи, только, они намного уступали русским в изворотливости. И это губило их.

На поле уже металось множество испуганных лошадей без седоков, а кирасиры все еще никак не могли поверить, что побеждают не они, а русские. Некоторые пытались воспользоваться ружьями — главным, как им казалось, преимуществом перед русскими, но сабли настигали их раньше, чем они могли спустить курки.

Со стороны леса, подступающего к высотам, показалась еще одна лавина. Австрийская конница! Король узнал ее сразу по мундирам и кирасам кавалеристов. Стало ясно: Веделю не устоять. Да тот и сам, видимо, это понял и стал отступать под прикрытие прусской артиллерии.

С досады король бросил подзорную трубу. Рушились его последние надежды. Чаша весов все заметнее склонялась в пользу противника.

Ободренные успехом кавалерии, русские полки ударили во фланг еще недавно наступавшей неприятельской колонны, угрожая расчленить ее на части. Прусская пехота не выдержала и обратилась в бегство. Русские погнались за ней по пятам.

Надо было остановить эти русские полки. Но как? Чем? Ведель со своими кирасирами скрылся с глаз. В распоряжении короля оставались только два эскадрона под командованием подполковника Бидербе.

— Друг мой, — обратился король к подполковнику, — ударьте по тем полкам, что вторглись в лощину, остановите их, иначе они наделают много бед.

Последний резерв — последняя надежда.

Подполковник Бидербе, опытный офицер, пропахший пороховым дымом многих сражений, понимал нелепость этого приказа, но не осмелился ослушаться. Его люди устремились в атаку. Однако не успели они доскакать до лощины, как дорогу им преградили русские кавалеристы. То был Чугуевский казацкий полк, посланный Румянцевым. Схватка продолжалась всего несколько минут. Оба эскадрона были истреблены, а их командир взят в плен.

— Убейте меня, я не вынесу этого позора! — в отчаянии закричал король.

Адъютанты, окружавшие его величество, понуро молчали. Вскоре они заметили, как от русского кавалерийского полка, только что расправившегося с эскадронами подполковника Бидербе, отделился небольшой отряд, взяв направление в сторону наблюдательного; пункта короля.

— Ваше величество, — встревожились адъютанты, — через минуту русские будут здесь! Надо уходить.

Король не двигался, словно окаменев. Адъютанты взяли поводья его лошади и, ни о чем больше не думая, как о спасении его величества, поскакали в тыл. Прусская армия отступила, и остановить ее было уже невозможно.