Румянцев-Задунайский

Умывальник находился в саду, недалеко от того места, где вчера пили за здоровье императрицы. Раздевшись до пояса, Румянцев долго, с удовольствием освежался холодной водой. Растерев тело полотенцем, оделся и направился к парадному подъезду в надежде встретить кого-нибудь из своих, сопровождавших его в Мариенвердер. У подъезда никого не оказалось, если не считать двух солдат, которых фельдмаршал вчера возвел в офицерские чины. Они молча поглядывали на массивные двери, видимо, подкарауливая кого-то.

— Чего вам, хлопцы? — обратился к ним Румянцев таким тоном, каким начальство дозволяет низшим чинам держаться с ним свободно.

— Его сиятельство изволили приказать явиться, — отвечал тот, которого звали Прошкой. — Мы явились, а к кому, в какие двери идти, не знаем.

Глядя на его плутоватое плоское лицо, Румянцев невольно заулыбался:

— За чинами пожаловали? А не подумали вы, хлопцы, что без грамоты офицеру быть не можно?

— Как не подумать, ваше превосходительство, — вскинул взгляд сметливый Прошка. — Нешто мы не понимаем? Офицером быть — дело барское, а мы мужики, нам и в солдатах хорошо.

— Выходит, имеете прошение оставить вас в солдатах?

— Так точно, ваше превосходительство. — Прошка ткнул локтем товарища, недовольный его молчанием. — Нешто мы не понимаем? Его сиятельство доброту великую имеет, особливо когда выпить изволят. Мы все понимаем. В офицерах служить дело господское, не мужицкое это дело.

— Тогда вот что, — подумав, сказал Румянцев, — пойдемте к его сиятельству, я сам доложу о вас.

Появление в кабинете солдат, сопровождаемых Румянцевым, привело фельдмаршала в великое смущение. Он густо покраснел и как-то глуповато заморгал, не зная, что говорить. Дернул же вчера черт за язык! Наобещал — теперь выкручивайся…

Поняв его состояние, Румянцев поспешил на выручку.

— Эти хлопцы, — сказал он, — пришли отказаться от чести быть офицерами, которой вы изволили их удостоить.

— Так точно, ваше сиятельство, — подхватил Прошка. — Нешто мы не понимаем? Офицерская служба — дело господское, не мужицкое это дело. Наше дело в солдатах ходить.

— Ну и хорошо, братцы, хорошо!.. — шагнул им навстречу фельдмаршал, обрадованный, что все так благополучно разрешилось. — Служите государыне и отечеству так же, как и доселе служили. А чтоб помнили мою доброту, вот вам по рублю на водку.

С благодарностью приняв деньги, гренадеры ушли, а Бутурлин, оправившись от минутного смущения, принялся расхваливать Румянцева за его «Учреждение», которое читал все утро.

— Похвально, очень похвально. Сие «Учреждение» может всей армии примером послужить. Особливо касаемо обозов, порядков на марше… — Фельдмаршал открыто льстил ему, как бы желая искупить вину за вчерашние обещания, которые не собирался выполнять. «Видишь, я отношусь к тебе с открытым сердцем, — как бы говорил он, — и ты не должен судить меня строго». — Похвально, зело похвально, — продолжал восторгаться Бутурлин. — Только, — дружески подмигнул он Румянцеву, — думается мне, слишком строг ты к обозникам. Вот тут, я тебе подчеркнул. — Он взял со стола нужный лист рукописи и стал читать: «В самом движении, чтоб иногда один другого не обгонял на гатях или мостах, чтоб через то замешательства и беспорядков делано не было, весьма смотреть, когда своевольных и дерзких, буде запрещение послушания не сделают, несмотря на то, чьи б люди ни были, наказывать палками или батогами, не исключая военных чинов от рядового до извозчика, а выше тех, хотя б и офицер случился, взяв на караул, представлять ко мне, дабы ему по степени и штраф чувствительно сделан был…»

Бутурлин положил бумагу на место и торжествующе посмотрел на собеседника:

— Как прикажете понимать, дорогой Петр Александрович? С одной стороны, запрещаете офицерам бить солдат на учениях, с другой — палки, батоги…

Румянцев отвечал, что одно дело экзерциции, другое дело действия в боевой обстановке. На войне всякое своеволие может стоить многих человеческих жизней, даже успеха операции, поэтому со своевольниками следует обращаться самым строжайшим образом.

— Впрочем, — добавил он, — мы можем вернуться к обсуждению «Учреждения» несколько позже, если на то будет ваша воля. Мне бы хотелось сейчас продолжить вчерашний разговор.

Бутурлин досадливо поморщился. Нет, отделаться от такого гостя не так-то легко!

— Не могу дать столько, — угрюмо сказал он. — Пять полков! А что же мне останется? Мне же с самим Фридрихом воевать нужно!

— Осмелюсь напомнить, ваше сиятельство, — перешел на официальный тон Румянцев, — вчера вы изволили обещать десять полков.

— Побойся Бога, Петр Александрович! — взмолился Бутурлин. — Пусть обещал, ну и что? То вино во мне обещало. Ты же знаешь мой характер. Десять полков не дам.

— Я и не прошу столько. Выделите хотя бы еще тысяч пять добрых солдат да малость полевой артиллерии…

Фельдмаршал упрямо замотал головой:

— Ни к чему тебе все это. Не предвижу я баталий в Померании. Поверь мне, Кольберг сдастся тебе раньше, чем подойдешь к его стенам.

Они торговались до самого завтрака. В конце концов главнокомандующий согласился выделить Румянцеву дополнительно несколько пушек, а в случае угрозы нападения на него королевских войск с юга послать на помощь с легкими полками князя Долгорукова. Для прикрытия корпуса во время марша был выделен отряд генерала Тотлебена.

Румянцев вернулся к себе, в Грауденц, к концу дня и тотчас приказал готовиться к выступлению. Утром 15 мая барабанщики вместо обычной побудки пробили генерал-марш, и корпус двинулся на Кольберг.

2

О том, что русские намерены захватить Кольберг, Фридрих Второй узнал на военном совете, созванном им для обсуждения плана действий в летнюю кампанию. Докладывая о возможных намерениях враждебных армий, генерал-квартирмейстер сообщил, что для овладения приморской крепостью фельдмаршал Бутурлин выделил корпус численностью около десяти тысяч человек, который должен быть усилен за счет подразделений, расположенных близ Померании, а также за счет свежих батальонов, прибывающих на кораблях из России.

— Не напутали, генерал? — строго посмотрел на докладчика король.

— Сведения не вызывают сомнений, ваше величество, — с достоинством отвечал тот, — они получены от подкупленного нами русского генерала.

Король наклонил голову в знак одобрения действий главной квартиры. Он знал того генерала, немца по происхождению, имел не один случай убедиться в его верной службе.

— Какие приняты меры для защиты крепости?

— В Померанию маршировал корпус принца Виртембергского.

Унимая возбуждение, король прошелся по палатке.

— Мы должны отстоять Кольберг во что бы то ни стало, — жестко заговорил он. — Такова воля немецкого народа.

Совет проходил в королевской палатке. От тесноты было жарко и душно. Генералы заливались потом и, не думая о приличии, обтирались носовыми платками, как полотенцами. Неуютно чувствовал себя и сам король. Правда, лицо его, исхудавшее, состарившееся после Кунерсдорфской битвы, оставалось сухим, но дышал он с трудом, словно ему не хватало воздуха.

Палаточная жизнь доставляла много неудобств. Король мог остановиться в любом городе, на худой конец, в приличной деревушке, но он этого не хотел. Он хотел быть ближе к солдатам. Пусть все видят, что государю приходится так же трудно, как и его подданным. Он был уверен, что солдаты его любят, и дорожил их любовью.