Румянцев-Задунайский

Члены совета ушли. Спустя некоторое время они передали через адъютанта рапорты с прощением предоставить им отпуска по болезни. Румянцев понял: это протест, но наложил резолюции, не задумываясь.

— Пусть уезжают. И без них обойдемся.

К осуществлению своего плана Румянцев смог приступить только 11 октября. Оставив против укрепления принца Виртембергского отряд пехоты под командованием князя Долгорукова, он с большей частью корпуса перешел на западный берег реки и атаковал стоявшие здесь неприятельские посты. Один пост в составе двух офицеров, восьмидесяти семи унтер-офицеров и рядовых сдался в плен, другие бежали в Кольберг под прикрытие крепостных пушек.

От пленных Румянцев узнал, что несколько опоздал со своим маневром: Платен уже успел уйти из Кольберга в сторону Штеттина, оставив для защиты коммуникаций отряд под начальством генерал-майора Кноблоха. Пленные утверждали, что в Кольберге совсем не осталось фуража, продовольствия же могло хватить только на месяц.

— Где Кноблох?

— Засел в Трептау.

До крепости Трептау было всего несколько верст. Не теряя времени, Румянцев взял с собой два пехотных полка с батареями, несколько эскадронов гренадер и двинулся на неприятеля.

Окружив город, Румянцев послал к Кноблоху парламентера с предложением сдаться со всем гарнизоном.

Время клонилось к вечеру. Когда парламентер вернулся, по земле уже расползались сумерки.

— Это, ваше сиятельство, не человек, а сущий дьявол, — доложил парламентер. — Он сказал, что еще не нашлись такие силы, которые могли бы его заставить сдаться.

— Смотри-ка какой! — усмехнулся Румянцев. — Уверовал в непобедимость прусского духа. Посмотрим, чей дух крепче, — и приказал бомбардировать город.

Загремели пушки. От первых же снарядов в городе вспыхнули пожары. На дружную канонаду противник отвечал одиночными выстрелами из крепостных пушек, которые, кстати, не достигали цели: русские не несли никакого урона.

Канонада продолжалась всю ночь. Утром Румянцев, прекратив огонь, вновь послал в крепость парламентера.

— Да предупреди этого строптивого генерала, — напутствовал он его, — не шутки шутить пришли. Пока не насчитает пятьдесят наших пушечных выстрелов, еще может выбросить белый флаг. После пятьдесят первого надежды на спасение не будет.

Ответ Кноблоха был прежний: сдаваться не намерен, будет сражаться до последнего…

Полки начали готовиться к штурму. Румянцев пришел на батарею и приказал дать по городу первый предупредительный выстрел. Выпущенный снаряд перелетел через стену и грохнулся где-то среди строений.

Через какую-то долю минуты за ним последовал второй, затем третий, четвертый, пятый…

— Ваше сиятельство, — вдруг закричал бомбардир, показывая рукой в сторону крепости, — человек с флагом! Должно быть, к вашему сиятельству!

Вне всякого сомнения, это был парламентер.

Подъехав и соскочив с лошади, всадник обратился к Румянцеву, в котором по генеральской шляпе еще издали признал главного военачальника.

— Адъютант его величества Фридриха Второго, — представился он. — Генерал Кноблох поручил мне просить ваше превосходительство прекратить огонь. Гарнизон крепости сдается на милость победителя.

Румянцев облегченно вздохнул. Хотя и уверен был в успехе штурма, а все ж лучше, когда без кровопролития. Штурм непременно обошелся бы ценой многих солдатских жизней, а солдаты нужны были ему для схватки с главным противником — генералом Платеном.

Осада города закончилась. В плен сдалось около двух тысяч человек. В качестве трофеев победителям достались пятнадцать знамен, семь пушек и много другого оружия и снаряжения.

Лишив неприятеля последней его опоры на коммуникациях к Штеттину и оставив за рекой Презанту достаточное количество войск на случай, если Платену вздумается силой пробиваться с транспортом продовольствия в осажденный Кольберг, Румянцев вернулся в свой лагерь. В тот же день вечером прибыл курьер главнокомандующего и передал Румянцеву пакет с сургучными печатями. Фельдмаршал приказывал снять осаду и уйти с корпусом на зимние квартиры.

Ордер главнокомандующего привел Румянцева в великую досаду. Ретироваться в такой момент, когда соотношение сил снова стало в пользу осадного корпуса? Нет, с его стороны это было бы просто глупо.

До глубокой ночи писал он рапорт о нецелесообразности снятия осады. Пытаясь как-то оправдать нежелание подчиниться приказу, он напомнил фельдмаршалу о рескрипте императрицы, требовавшей продолжения активных действий. Румянцев давал понять, что увод корпуса на зимние квартиры означает поражение, а за поражения еще никого никогда не хвалили…

«Фельдмаршал, конечно, вознегодует, — подумал Румянцев, подписывая рапорт, — но ничего, он человек добрый, долго дуться не станет».

4

Наступил ноябрь. Приближалась зима. Уже не дожди лили сверху, а валил настоящий снег. В солдатских палатках замерзала вода, и пить ее приходилось со льдом. Число больных резко увеличилось. Лазареты были забиты не столько ранеными, сколько простуженными, многие из которых находились в таком жару, что лекари не ручались за их жизнь.

Воевать зимой — такого еще не бывало. Генералы роптали, не оставляя надежды убедить упрямого командира увести войско на теплые квартиры. Но Румянцев никого не желал слушать. Осунувшийся, с сильным, давно уже не прекращавшимся насморком, он с утра до вечера разъезжал по позициям, заходил в лазареты, солдатские палатки, старался поднять у людей боевой дух.

— Когда же на штурм? — спрашивали его в полках.

— Терпение, хлопцы, терпение. Подождем, когда лед окрепнет, по льду обойдем неприятельский ретраншамент с флангов, разделаемся с принцем, а потом за саму крепость возьмемся.

Румянцев говорил о принце, а сам думал еще и о Платене. Эскадроны этого генерала, изрядно потрепанные, поредевшие наполовину, кружили где-то рядом, теша себя надеждой стремительным ударом очистить от русских кольбергскую дорогу и тем самым обеспечить доступ в осажденную крепость транспорту с продовольствием, идущему из Штеттина. Румянцев требовал от Берга, командовавшего русской кавалерией, наступательных действий, таких, какие предпринимал в его бригаде отряд Суворова. Не ждать неприятеля, самим искать его, искать и нападать — таков был смысл его приказов.