Румянцев-Задунайский

Сообщение главнокомандующего было воспринято генералами так, словно это таило в себе для армии большую опасность, чем фирман визиря. Всем было ясно, что с переходом в наступление польских конфедератов обстановка на театре войны может резко усложниться. Сами по себе конфедераты с их разоренными мелкими отрядами не представляли большой опасности. Но заодно с ними были французы, на их стороне могли выступить также австрийцы, враждебность которых к России становилась все более очевидной. Наконец, на их сторону могли перекинуться польские коронные войска, верность которых королю Станиславу внушала серьезные сомнения.

По поводу последней опасности генерал-поручик Эссен доносил, что в местах расположения его войск сторону конфедератов готовы принять до 40 тысяч поляков, способных владеть оружием.

— Может быть, стоит укрепить наш польский корпус новыми войсками? — осторожно предложил Ступишин.

— Пока не вижу необходимости, — возразил Румянцев. — Войска нам понадобятся здесь. К тому же к Кракову направляется с отрядом генерал Суворов, а Суворов сражений еще не проигрывал.

— Мне кажется, — снова перешел с русского на немецкий язык Боур, — свои действия польские конфедераты соизмеряют с планами визиря.

— Не только визиря, — подхватил его слова Румянцев. — Мне думается, не последнюю роль тут играет Венский двор. Так или иначе, — продолжал он, — мы не должны оставаться в бездействии. Надо возобновить наступательные действия, чтобы не дать противнику перехватить инициативу.

— Но хватит ли сил, чтобы иметь верх?

— А разве в прошлую кампанию мы были сильнее? Наступать, только наступать. Лучшего решения я не вижу, — закончил Румянцев с решительным видом.

В тот же день поздно вечером состоялся военный совет, а через сутки барабанщики пробили генеральный марш, и армия, снявшись с зимних квартир, выступила в поход.

Глава III Беда границ не признает

1

В центральную Россию пришла моровая болезнь — чума. Нежданно. Пришла и засвирепствовала со всей своей сатанинской лихостью. И застонал, заохал от горя российский народ:

— Уж не Бог ли нам наслал такое за грехи тяжкие?

Екатерина II, отдыхавшая в Царском Селе, сначала не видела в моровой болезни большой опасности. Ей почему-то думалось, что чума имеет южную природу и в северные места не пойдет. Но оказалось, что север чуме тоже доступен. И когда императрице донесли, что в Москве от этой болезни стали вымирать целые улицы и там случился даже в связи с той болезнью настоящий бунт [36] , она выехала в Петербург обсудить положение на военном совете.

36

Так называемый «чумной бунт» произошел в Москве в сентябре 1771 г., во время эпидемии чумы. Взрыв был вызван голодом и полицейским произволом. Восставшие убили архиепископа Амвросия, пытались ворваться в Кремль. Бунт был подавлен войсками.

Более полной информацией о распространении чумы владел граф Григорий Орлов. На заседании совета он доложил, что по всей Москве вводятся карантинные запреты. В одном из монастырей открыта чумная больница. За городом для погребения умерших устроено десять кладбищ. Горожанам запрещено носить покойников в церкви для отпевания. Все запреты учинены в интересах самих же жителей, в интересах избавления их от страшного бедствия. Тем не менее чернь им воспротивилась, подняла бунт, разгромив Чудов монастырь и убив архиепископа Амвросия…

— А где был в это время генерал-губернатор?

— Граф Салтыков еще до бунта уехал в свою деревню. Покинули Москву также губернатор Бахметьев и обер-полицмейстер Юшков. Один генерал Еропкин остался, на него теперь надежда.

Императрица обратила взор к князю Голицыну:

— Может ли чума поразить армию?

— Боюсь, ваше величество, что сия болезнь там уже злодействует. Доктора Румянцева называют ее заразной лихорадкой. Она уже унесла сотни жизней.

— Почему же молчит граф Румянцев?

— Им открыты новые госпитали, вводятся разные строгости. Кстати, граф ходатайствует об увеличении жалованья медицинским чинам.

— Ежели сие считаете разумным, надобно увеличить.

— Нужна апробация вашего величества.

— Считайте, что она уже есть.

После небольшой паузы императрица снова заговорила с Орловым.

— Граф, — сказала она, — я прошу вас самому выехать в Москву и на месте принять меры, кои найдете необходимыми для пресечения чумы. Нельзя допустить, чтобы сия зараза дошла до Петербурга.

— Слушаюсь, матушка, — тотчас отозвался Орлов. — Постараюсь выехать сегодня же.

Когда о чуме и возможностях ее искоренения было сказано все, что можно было сказать, наступил черед говорить первому министру Никите Панину. Члены совета пожелали услышать от него правду о переговорах с европейскими странами, согласившимися содействовать России в деле заключения мира с Портой. Мир! Никогда еще он не был так нужен, как сейчас. Необходимость его заключения диктовалась тяжелейшим положением в стране. Два неурожайных года кряду, а теперь еще это новое бедствие — чума… Если войну не остановить, кто знает, во что она может обернуться.

— Что слышно нового из Вены?

— Пока ничего, — отвечал Панин. — Кауниц по-прежнему противится одобрению наших условий договора с Портой. У меня складывается впечатление, что он готов даже пойти на заключение с Портой союза, лишь бы та не шла нам на уступки.

— И как же нам теперь быть?

— Придется отказаться от прежних требований, предъявить самые умеренные. Иначе мы не сможем заключить мира.

— Как отказаться? — возмутился Орлов. — Ради чего тогда мы кровь солдат своих проливали?

— Нам нечего смотреть на австрийцев, — поддержал его граф Чернышев. — Австрийцы ищут для себя выгоды. Я их еще по Семилетней войне знаю.

— Воодушевленный поддержкой Чернышева, Орлов заговорил с еще большей решительностью:

— Надо продолжать войну до победного конца. Никакие посредники нам не нужны. Будем воевать до тех пор, пока турки сами не запросят мира на наших условиях.

— Но против нас почти вся Европа, — начал горячиться Панин, что на него, отличавшегося похвальным хладнокровием, было не похоже. — За спиной Турции стоят Австрия, Франция, могут выступить также Испания, Швеция, Дания. Я уже не говорю о польских конфедератах.

— О конфедератах не стоит говорить, Суворов их разогнал.

— Не скажите. По сведениям графа Сальдерна, против нас готовится выступить маршал Огинский. Мы не можем забывать и о том, что в польскую войну с каждым месяцем все больше втягивается Франция.

— Все равно, поляков нечего страшиться.

— И французов тоже! Что до мира, то надобно нам не на Вену, а на Румянцева надеяться.

Императрица попросила тишины.

— Не будем спорить, господа, доверимся опыту Никиты Ивановича. — Она с миротворящей улыбкой обратилась к первому министру: — Составите, граф, по сему вопросу обстоятельный доклад, чтобы мы могли определить новые пути к миру.