Русь (Часть 2)

И в то время, как Кэт, сидя на постели, укрепляла на спичке ватку, он сказал:

– Самое необыкновенное тут то, что я всего несколько часов знаю тебя, так же как и ты меня, и ты в одной сорочке сидишь около меня, заботишься о моем зубе, твоя грудь прикасается ко мне, и мы относимся к этому, как к чему-то вполне естественному. И в то же время это так хорошо, как никогда у меня не было. Тебе тоже хорошо?

Кэт посмотрела на Митеньку своими темно блестевшими глазами и молча кивнула головой.

– Ну, вот теперь скоро боль утихнет, - сказала она.

– Я уже почти не чувствую боли.

– Ты спать еще не хочешь, посиди со мной, - сказала Кэт, натягивая на плечо одеяло. Митенька помог ей одеться.

– Только надо погасить огонь, - сказала Кэт, - а то увидят. Дверь запер?

– Запер, - сказал Митенька.

Девушка протянула руку к лампе, увернула огонь.

– У меня к тебе удивительное чувство, - сказал Митенька, ощупав в темноте плечо девушки, - какая-то нежность и дружеская любовь. Ты подвинься немного, я прилягу рядом.

Девушка подвинулась, давая ему мягкое, нагретое местечко, и Митенька лег поверх одеяла, заботливо укрыв им девушку и чувствуя удовольствие от своей заботливости.

– Тебе не холодно?
– спросил он.

– Нет, прекрасно.

И так они лежали и говорили, наслаждаясь сознанием того, что у них такие необыкновен-ные отношения, совершенно, вероятно, новые, каких не было ни у кого.

Луна уже зашла за деревья парка, и ночной сумрак в комнате стал бледнеть. Уже видна была спинка постели с металлическими шишками.

– Тебе надо идти. Скоро утро.

– Да. А то мы целый день сонные будем! А ведь хорошо было?

– Хорошо, - сказала Кэт, - удивительно! Ну, прощай, ты ведь завтра не уедешь?
– спросила Кэт, приподнявшись на локте.

– Я думаю, нет. Во всяком случае постараюсь.

– Оставайся. Послезавтра Иван Купала. У нас хорошо будет. Ну, иди; до завтра.

Она обняла его за шею обнаженными руками и дружески просто поцеловала в губы. Митенька заботливо укрыл ее одеялом и даже ощупал кругом, не поддувает ли где, так как ему приятно было выказывать такую интимную заботу о ней, потом поцеловал ее в лоб и осторожно пошел в свою комнату.

В окнах уже была бледная синева рассвета...

XXXVII

Подошел день Ивана Купала. В деревне, хоть и ждали по привычке этого праздника, но проводили его уже не так, как прежде.

Нечистая сила стала уже не так, как в старину, проявлять свою натуру; меньше ли ее стало, или ушла она в другие места, - только все реже и реже напоминала о себе.

Не стало уже забавных проделок леших, водяных и домовых, о которых рассказывали в старину и с улыбкой покачивали головами над какой-нибудь выкинутой ими штукой. Подраста-ющая молодежь в городских кофтах и пиджаках все меньше верила и не почитала их, а этого они не любят. И если где они и остались, то уж какие-то дурные, которые не знали добрых шуток, не осчастливливали в Иванову ночь бедного человека несметным кладом, а только и знали, что напускали на скот болезнь, да портили девок, которые каждую обедню хлопались перед причас-тием на землю и выли по-собачьи.

Старики, знавшие это дело и натуру нечистых, говорили, что оттого они ушли, что голо на земле стало. Жить и хорониться им, как следует, негде.

И правда, не осталось уже дремучих, непроходимых лесов, где прежде на целые сотни верст мрачно шумели косматые ели, покачивая внизу седым, как борода лешего, мохом. Все почти их вырубили, повыжгли.

Все волшебные травы, росшие в глухих потайных местах, пропали.

Оставались нетронутыми только большие помещичьи угодья с заливными лугами, лесами и рыбными прудами.

И хоть посвободнело на земле от нечисти, но зато стало как-то скучнее. Вместе с зелеными чащами дремучих лесов и бездонной глубиной омутов исчезло все жуткое, о чем можно было послушать немало рассказов, собравшись зимним вечером в тесной избе при свете дымной лучи-ны. Теперь ни рассказов, ни гаданий, ни кладов - ничего не было. Да и где им было взяться на голых буграх, когда и вдоль и поперек все исхожено и изъезжено?

А прежде - чего только не было в Иванову ночь!

Молодежь уже под вечер с песнями шла к лесу. Зажигали на полянах костры, наваливая на них сухих еловых веток, за которыми бегали в темную чащу. А что еще там делалось в этой чаще, о том знала только душная июньская ночь.

Прикатывали старые колеса и, разжегши их на костре, пускали под обрыв, куда они неслись, разбрасывая искры и перескакивая через кочки, как сказочные колесницы, пока не попадали в омут и не пропадали с шипением в его темной глубине.

И все, затаив на минуту дыхание, слушали, как шипит в омуте потревоженный этими шутками зеленый водяной дед.

Но он знал, что это уж такая ночь, и не обижался и не сердился. И к самому страшному, бездонному омуту можно было подходить и заглядывать с обрыва в его темную глубину смело.

Нечистые тоже знали эту ночь и, кроме каких-нибудь самых безобидных шуток, ничего над народом не делали. Только и бывало, что заведут какого-нибудь мужичка, что поздно вечером брел от кумы, поводят его по трущобам, попугают в темной чаще зелеными страшными глазами да диким голосом, а потом сами же и выведут на дорогу.

В эту ночь никто даже и не оборонялся крестом от нечистой силы, чтобы не обижать ее, потому что знали, что, кроме шуток каких-нибудь потешных, все равно нечего было опасаться. И правда, не было случая, чтобы она кого-нибудь обидела, запугала или закатала до смерти щекоткой, если только без толку и без слова не совались в самые глухие места.

А какие клады откапывали в старину этой ночью! Сколько бочек золота видели иные!.. И старики любили вспоминать, как хорошо, вольно и обильно жилось в старину, когда места везде были хорошие, свежие, - когда степи стелились от моря до моря и ничего на них не было, кроме вековых курганов и белого ковыля.

Нечистая сила тогда, в благодарность за то, что ее почитали и справляли даже ей праздники, рада была иной раз и услужить христианскому народу, позабавить его, повеселить, а то и осчаст-ливить неожиданным богатством.

И не знали тогда скучной изо дня в день, постылой работы на тощих выгоревших нивах, которые из года в год становились, все хуже. И ни радости от них, ни веселья, а только тоска, с которой ничего больше не оставалось делать, как заливать ее водкой.

Ушла лесная нечисть, и как будто все веселье с ней ушло. И стало одно за другим выводи-ться из того, что велось от седой старины. Теперь все и веселье было в том, что мужики, напив-шись казенной водки, горланили песни на вытоптанной земле выгона у казенной лавки да шатались как чумовые, пока не ткнется какой-нибудь, как свинья, под забором.