Русь (Часть 2)

Все прислушались.

– Что ж, пироги, что ли, сами в рот скачут?
– сказал Андрюшка, никогда не пропускав-ший без возражения обсуждения вопросов, касавшихся религии.

– Этого уж я там не знаю, а сам видал таких, что после этого во всю жизнь пальцем о палец не ударили.

– Да, это хорошо.

– Цветы, что ль, такие находили?
– спросил Фома Коротенький нерешительно.

– Цветы...
– ответил неопределенно и неохотно Софрон.

– Нет, уж это кому судьба, - отозвался кровельщик, - а то бы все давно нарвали.

– Значит, не потрафляют.

– А по два цветка не находят?

– спросил кузнец.

– Зачем тебе два?

– Чтоб больше досталось.

– Тут и одного на весь век хватит.

– Может, раз десять мимо своего счастья проходил, - сказал кто-то. Какие цветки-то?

– Кто их знает? Говорили, вроде как огненные.

– В покос целыми возами косим их, цветы-то, а все жрать нечего.

– Эх, мать честная...

Все задумались.

Вечерело. Небо вверху было спокойно-голубое, а к закату золотилось и пронизывалось расходящимися солнечными лучами из-за огненно-золотых краев облака, неподвижно стоявшего на западе, над далекими полосами лесов, с которых уже поднимался вечерний туман.

– Всегда счастье в эту ночь находили, - сказал опять Софрон, - хоть разрыв-траву эту взять.

– Тоже на Ивана Купала?
– спросил Фома.

– Тоже на него.

– А это на манер чего будет?
– спросил Николка-сапожник.

По всем лицам проскользнула нерешительная усмешка. Софрон, не взглянув на спрашивав-шего, усмехнулся на наивность вопроса.

– Разрыв-трава-то?.. С ней никакой замок для тебя ничего не значит; приложи его со словом, - всякое железо в куски разлетится. Вот она какая разрыв-трава-то эта.

Лица всех опять стали серьезны.

– Черт ее знает, везде чудеса, где нас нет.

– Тебе бы эту траву-то, Антон, - сказал Сенька кузнецу, - как раз бы подошла, у всех монополок двери бы настежь.

– И значит, воровать прямо смело ходи?

– Смело... известно, смело.

– Да... это получше угодников будет. Там лбом стучи, да еще неизвестно, посмотрят они за скотиной или хлебом либо нет, а тут цапнул сколько надо вот тебе и счастье.

– Трава, говорят, такая была, - сказал тихонько Афоня Сидору, воровать без опаски можно было.

– Сколько ж, скажи на милость, на свете чудес всяких, - сказал Федор, покачав головой, - беда. И все мимо идет, хоть бы краешком зацепило.

Теперь, когда отказались от борьбы за землю и перед глазами у всех в настоящем были только тощие поля, почерневшие избы с худыми крышами да непочиненные мостики и колодцы, - приятно было сидеть и говорить о том, какие чудеса бывали прежде. А может быть, какие-нибудь есть и до сих пор.

– Это и я с каким-нибудь угодником в пай вошел бы, - сказал Андрюшка, сняв рваный картуз и почесав голову, - он бы траву эту доставал, а я бы воровал. Угоднику много ли нужно: свечку потолще поставил, с него и буде...

– Тьфу!.. Как только господь терпит?
– сказали старушки с негодованием. Молодые засмеялись.

– Будет оскаляться-то, тут об деле говорят, - крикнул Иван Никитич, который слушал очень внимательно.

– А деревянные запоры тоже разбивает или железо только?
– спросил он у Софрона.

– Железо...
– ответил неохотно Софрон.

– Только бы железные разбивала, а деревянные-то мы и сами разобьем, сказали дружно все.

Солнце садилось. Трава на выгоне около церкви засырела, и по ней, отфыркиваясь, ходили спутанные лошади. Вечер тихо спускался над деревней, и на противоположной от заката стороне неба уже мерцала бледная, еще не осмотревшаяся звезда.

– Нет, видно, сколько лбом об землю ни бухайся да травы ни ищи, ни черта от этого толку не будет, - сказал, поднимаясь, Захар Кривой. Дождемся того, что хуже побирушек будем. А вот повыпотрошить бы хорошенько кого следовало, - это дело верней бы было.

– Правильно... И свечек ставить не нужно.

XL

Баронесса Нина Черкасская была в тревоге. Валентин, уезжая к Владимиру для продажи земли, сказал, что вернется к вечеру, так как профессору нужны были лошади. Но прошло уже пять суток, а ни его, ни лошадей не было.

В фантастической голове баронессы рождались самые страшные предположения и догадки. Андрей Аполлонович тоже был встревожен долгим и странным отсутствием их общего друга. Сам точный и аккуратный, он, собравшись вечером в день отъезда Валентина ехать в город, надел дорожное пальто и шляпу и даже вышел на подъезд в перчатках и с палкой, чтобы ехать, как только в назначенный час Валентин подкатит к крыльцу.

Но Валентин не подкатывал. И профессор тщетно напрягал зрение, защитив рукой глаза и вглядываясь с подъезда против заходившего солнца в даль дороги.

И когда оказалось, что профессору не на чем выехать, что тройка была только одна, это подействовало на баронессу как неожиданность, приведшая ее в состояние ужаса.

Как всегда, во всех тревожных случаях жизни, она поехала в маленьком шарабане к Тутол-миным.

То обстоятельство, что Павел Иванович был юрист, внушало ей безотчетную уверенность в его неограниченных возможностях разрешать всякие трудные обстоятельства.

– Знаете, чем все кончилось?
– спросила Нина, входя в дом.
– Кончилось тем, что он пропал. Она безнадежно развела руками.

– Вы скажете, что ожидали этого? От этого не может быть легче. Я сама ожидала этого. Но он пропал с тройкой лошадей, и, благодаря этому, профессору не на чем выехать.

– Да кто пропал?
– спросила Ольга Петровна.

– Как кто?
– спросила в свою очередь удивленно баронесса Нина.
– Он, Валентин. Он уехал уже пять дней тому назад продавать эту ужасную землю. Вы знаете его страсть - прода-вать земли. И он не может никогда удержаться от этих фантазий.

– Все-таки что же тут страшного? Поехал и заехал куда-нибудь. Разве ты не знаешь Валентина?

– Да, я знаю Валентина: он поехал и заехал. Но куда он заехал?
– вот в чем вопрос. И потом я не могу сладить с собой. Меня столько раз обманывали, что в голову приходят самые нелепые вещи. Они сами виноваты, что мне приходят в голову такие вещи.

– Какие же именно вещи?
– спросил Павел Иванович, несколько закинув голову назад и глядя на баронессу сквозь пенсне.

– Меня мужчины очень обманывали. От меня уезжали с деньгами, с моими бриллиантами, даже кто-то уехал, кажется, со столовым серебром. Но никто еще не уезжал с тройкой лошадей и с кучером. Куда он кучера денет?
– спросила баронесса, в возбуждении и тревоге глядя на Павла Ивановича.
– И что мне теперь вообще нужно делать?