Русь (Часть 2)
Шрифт:
– Когда будете ложиться спать, зайдите ко мне, я вам дам на ночь ватку с кокаином, - сказала Кэт.
Она держала себя так дружески просто, что, когда Митенька, идя с нею, обнял ее за талию, Кэт не отстранила его руки и только опять повернула к нему голову и, медленно улыбнувшись, взглянула на него... Потом вбежала в дом, пробежала впереди Митеньки по коридору, по лест-нице наверх и выбежала на балкон.
Луна стояла уже посредине неба. Внизу у подъезда виднелись оседланные лошади и коляска. Около лошадей ходили какие-то белые фигуры, потом долго садились на нестоявших лошадей, что-то смеясь кричали и наконец тронулись
XXXVI
Митенька и Кэт долго стояли на балконе, смотрели на туманные дали полей и лугов. Хотя Митенька стоял очень близко к девушке, она не отстранилась. Но прикосновение к ней не было жутко, как к Ирине, для которой это прикосновение значило бы многое.
Здесь было что-то совсем новое: чувство приятной странности и необычности оттого, что они, очевидно, оба чувствовали в своих отношениях полную свободу и отсутствие всякого стеснения и стыдливости.
– Так не бывает?..
– спросил Митенька, стоя близко за спиной девушки.
Она, оглянувшись, помотрела на него.
– Чтобы так просто?..
– спросила она, поняв смысл его вопроса.
– Да...
– У меня было только один раз так.
– Как странно, - сказал Митенька, - у меня даже нет ревности к тому, что ты сказала.
Потом пошли спать. Митенька проводил Кэт до двери ее комнаты. Она остановилась около порога и посмотрела в полумраке на Митеньку, держась за ручку двери. Он едва различал ее вышитый костюм и бусы на груди и чувствовал еле слышный аромат ее волос.
– Ты никогда не любил?..
– спросила она тихо. И Митенька, почувствовав, какого она ждала ответа, сказал:
– Никогда...
– Вот это мне нравится. Я тоже не понимаю этого. Когда нет любви, то остается только одно приятное и нет ничего тяжелого вроде мучений ревности. Зуб не болит?
– Нет, сейчас не болит, - ответил Митенька, которому показалась очень приятна эта ее заботливость о нем, о человеке, в сущности почти незнакомом для нее.
– А то я дам ватку. Ну, будем спать?
– Да, пора, - сказал Митенька.
Он прошел в отведенную ему комнату с низкой постелью красного дерева с отлогими загнутыми спинками. Ощупал на столе спички, но ему не захотелось зажигать огня. Спать он не мог.
Он подошел к раскрытому окну, сел на подоконник и стал смотреть в окно.
Ночь была тихая. По светлому небу над сонными, смутными далями стояли прозрачные перламутровые облачка. Луна была по другую сторону дома, и от дома падала тень на песчаную дорожку и росшие у окон кусты сирени. Дальше виднелись какие-то строения, а за ними все терялось в мягком, туманно-серебристом свете. Митеньке вдруг пришло в голову, зачем он так поторопился идти спать, когда он мог быть сейчас с этой девушкой. И какой бес его постоянно толкает сделать что-нибудь с неосновательной, бестолковой поспешностью, а потом через пять минут раскаиваться в сделанном?
Он соскочил с подоконника, подошел к двери и, приоткрыв ее в коридор, долго прислуши-вался и напряженно смотрел в ту сторону, где была комната Кэт.
Там было темно и совершенно тихо.
Выйдя из комнаты и осторожно притворив за собой дверь, чтобы она не скрипнула,
он пошел в темноте вдоль коридора, ведя рукой по стене. Подойдя с бьющимся сердцем к двери комнаты девушки, он увидел в щель двери свет. Очевидно, она еще не спала.– Дайте, пожалуйста, ватку, у меня опять зуб заболел, - сказал он в дверь негромко.
– Как же быть, я уже легла. Ну, ничего, входите сюда, - сказал из-за двери женский голос.
Митенька с еще более забившимся сердцем приоткрыл дверь. Девушка лежала в постели и читала книгу с лампой на ночном столике. Она прикрыла голые до плеч руки одеялом, прищури-вшись от падавшего на нее света лампы, смотрела на дверь, куда падала тень от абажура, и ждала, когда Митенька войдет совсем в комнату.
– Я вам не дал спать, - сказал он, чувствуя, как от волнения у него пересох рот и что, от этого волнения и от охватившей его вдруг нерешительности, он потерял свой прежний тон с ней.
– Дверь закройте, - тихо сказала Кэт, кивнув ему головой на дверь. И своим тоном, спокойным и товарищеским, сразу вернула его прежнее отношение к себе.
– Ну, как же быть с ваткой, я раздета совсем...
– сказала она, беспомощно улыбнувшись и кивком головы показав на свою закрытую до подбородка одеялом фигуру.
– А где она?
– спросил Митенька, как бы совсем не придавая никакого значения тому, что он стоит в комнате девушки ночью и она перед ним лежит раздетая под тонким одеялом.
– В том шкапчике.
– Ну, я достану сам.
Он подошел к шкапчику и открыл его. Но там стояло несколько одинаковых флакончиков, и он не знал, какой ему взять.
Кэт, приподнявшись на локте, отчего одеяло соскользнуло и открыло голое полное плечо, указала ему:
– Третий слева.
Митенька подошел с флакончиком к ее постели и достал ватку.
– Сами не вложите?
– спросила девушка.
– Должно быть, нет, - сказал Митенька, нарочно делая неумелые попытки.
– Ну, как же быть...
– Кэт беспомощно посмотрела на свою фигуру, до подбородка закрытую одеялом.
– Пожалуйста, не стесняйся, что за вздор, - сказал Митенька искренно и просто.
– Ну, все равно...
– сказала вдруг Кэт. Она, подтянувшись на руках, села на постели, привалившись спиной к подушке. Одеяло соскочило и открыло ее полные руки, плечи и грудь с низким вырезом ночной сорочки.
Митенька на секунду не дал своим глазам остановиться на открывшихся плечах и руках молодой девушки, чтобы она увидела, как он совсем особенно смотрит на это и что она не раскается и не почувствует неловкости, допустив такие отношения. Ему даже самому стало приятно от своего бескорыстия и совсем необыкновенного отношения к женщине.
– Садитесь сюда, - сказала Кэт, подвинувшись на постели.
– Только "те" нужно выбросить, - заметил Митенька, улыбнувшись и глядя ей в глаза, а не на голые плечи.
– Что?
– спросила девушка, еще не понимая, но уже готовая улыбнуться, как только поймет.
– Садись, а не садитесь...
– пояснил Митенька.
– Странно говорить друг другу "вы", когда мы так...
– Он кивнул на ее плечи.
– А, ну хорошо, - сказала Кэт, - садись.
Митенька сел, прикасаясь к ее теплому мягкому боку, закрытому одеялом, но старался при этом сидеть так, чтобы видно было, что он относится к этому по-товарищески и не придает никакого значения.