Русалка. Русская баллада

Тростник

Сидел рыбак веселый На берегу реки, И перед ним по ветру Качались тростники. Сухой тростник он срезал И скважины проткнул, Один конец зажал он, В другой конец подул. И будто оживленный, Тростник заговорил — То голос человека И голос ветра был. И пел тростник печально: «Оставь, оставь меня! Рыбак, рыбак прекрасный, Терзаешь ты меня! И я была девицей, Красавица была, У мачехи в темнице Я некогда цвела, И много слез горючих Невинно я лила; И раннюю могилу Безбожно я звала. И был сынок любимец У мачехи моей, Обманывал красавиц, Пугал честных людей. И раз пошли под вечер Мы на берег крутой Смотреть на сини волны, На запад золотой. Моей любви просил он, — Любить я не могла, И деньги мне дарил он, — Я денег не брала; Несчастную сгубил он, Ударив в грудь ножом, И здесь мой труп зарыл он На берегу крутом; И над моей могилой Взошел тростник большой, И в нем живут печали Души моей младой. Рыбак, рыбак прекрасный, Оставь же свой тростник, Ты мне помочь не в силах, А плакать не привык».

Русалка

1 Русалка плыла по реке голубой, Озаряема полной луной; И старалась она доплеснуть до луны Серебристую пену волны. 2 И, шумя и крутясь, колебала река Отраженные в ней облака; И пела русалка – и звук ее слов Долетал до крутых берегов. 3 И пела русалка: «На дне у меня Играет мерцание дня; Там рыбок златые гуляют стада; Там хрустальные есть города; 4 И там на подушке из ярких песков Под тенью густых тростников Спит витязь, добыча ревнивой волны, Спит витязь чужой стороны. 5 Расчесывать кольца шелковых кудрей Мы любим во мраке ночей, И в чело и в уста мы в полуденный час Целовали красавца не раз. 6 Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем, Остается он хладен и нем; Он спит – и, склонившись на перси ко мне, Он не дышит, не шепчет во сне!..» 7 Так пела русалка над синей рекой, Полна непонятной тоской; И, шумно катясь, колебала река Отраженные в ней облака.

Алексей Константинович Толстой

Курган

В степи, на равнине открытой, Курган одинокий стоит; Под ним богатырь знаменитый В минувшие веки зарыт. В честь витязя тризну свершали, Дружина дралася три дня, Жрецы ему разом заклали Всех жен и любимца коня. Когда же его схоронили И шум на могиле затих, Певцы ему славу сулили, На гуслях гремя золотых: «О витязь! делами твоими Гордится великий народ, Твое громоносное имя Столетия все перейдет! И если курган твой высокий Сровнялся бы с полем пустым, То слава, разлившись далеко, Была бы курганом твоим!» И вот миновалися годы, Столетия вслед протекли, Народы сменили народы, Лицо изменилось земли. Курган же с высокой главою, Где витязь могучий зарыт, Еще не сровнялся с землею, По-прежнему гордо стоит. А витязя славное имя До наших времен не дошло… Кто был он? венцами какими Свое он украсил чело? Чью кровь проливал он рекою? Какие он жег города? И смертью погиб он какою? И в землю опущен когда? Безмолвен курган одинокий… Наездник державный забыт, И тризны в пустыне широкой Никто уж ему не свершит! Лишь мимо кургана мелькает Сайгак, через поле скача, Иль вдруг на него налетает, Крилами треща, саранча. Порой журавлиная стая, Окончив подоблачный путь, К кургану шумит подлетая, Садится на нем отдохнуть. Тушканчик порою проскачет По нем при мерцании дня, Иль всадник высоко маячит На нем удалого коня. А слезы прольют разве тучи, Над степью плывя в небесах, Да ветер лишь свеет летучий С кургана забытого прах…

Василий Шибанов

Князь Курбский от царского гнева бежал, С ним Васька Шибанов, стремянный. Дороден был князь. Конь измученный пал. Как быть среди ночи туманной? Но рабскую верность Шибанов храня, Свого отдает воеводе коня: «Скачи, князь, до вражьего стану, Авось я пешой не отстану». И князь доскакал. Под литовским шатром Опальный сидит воевода, Стоят в изумленье литовцы кругом, Без шапок толпятся у входа, Всяк русскому витязю честь воздает; Недаром дивится литовский народ, И ходят их головы кругом: «Князь Курбский нам сделался другом». Но князя не радует новая честь, Исполнен он желчи и злобы; Готовится Курбский царю перечесть Души оскорбленной зазнобы: «Что долго в себе я таю и ношу, То все я пространно к царю напишу, Скажу напрямик, без изгиба, За все его ласки спасибо». И пишет боярин всю ночь напролет, Перо его местию дышит, Прочтет, улыбнется, и снова прочтет, И снова без отдыха пишет, И злыми словами язвит он царя, И вот уж, когда занялася заря, Поспело ему на отраду Послание, полное яду. Но кто ж дерзновенные князя слова Отвезть Иоанну возьмется? Кому не люба на плечах голова, Чье сердце в груди не сожмется? Невольно сомненья на князя нашли… Вдруг входит Шибанов в поту и в пыли: «Князь, служба моя не нужна ли? Вишь, наши меня не догнали!» И в радости князь посылает раба, Торопит его в нетерпенье: «Ты телом здоров, и душа не слаба, А вот и рубли в награжденье!» Шибанов в ответ господину: «Добро! Тебе здесь нужнее твое серебро, А я передам и за муки Письмо твое в царские руки». Звон медный несется, гудит над Москвой; Царь в смирной одежде трезвонит; Зовет ли обратно он прежний покой Иль совесть навеки хоронит? Но часто и мерно он в колокол бьет, И звону внимает московский народ, И молится, полный боязни, Чтоб день миновался без казни. В ответ властелину гудят терема, Звонит с ним и Вяземский лютый, Звонит всей опрични кромешная тьма, И Васька Грязной, и Малюта, И тут же, гордяся своею красой, С девичьей улыбкой, с змеиной душой, Любимец звонит Иоаннов, Отверженный Богом Басманов. Царь кончил; на жезл опираясь, идет, И с ним всех окольных собранье. Вдруг едет гонец, раздвигает народ, Над шапкою держит посланье. И спрянул с коня он поспешно долой, К царю Иоанну подходит пешой И молвит ему, не бледнея: «От Курбского князя Андрея!» И очи царя загорелися вдруг: «Ко мне? От злодея лихого? Читайте же, дьяки, читайте мне вслух Посланье от слова до слова! Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!» И в ногу Шибанова острый конец Жезла своего он вонзает, Налег на костыль – и внимает: «Царю, прославляему древле от всех, Но тонущу в сквернах обильных! Ответствуй, безумный, каких ради грех Побил еси добрых и сильных? Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны, Без счета твердыни врагов сражены? Не их ли ты мужеством славен? И кто им бысть верностью равен? Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас, В небытную ересь прельщенный? Внимай же! Приидет возмездия час, Писанием нам предреченный, И аз, иже кровь в непрестанных боях За тя, аки воду, лиях и лиях, С тобой пред судьею предстану!» Так Курбский писал к Иоанну. Шибанов молчал. Из пронзенной ноги Кровь алым струилася током, И царь на спокойное око слуги Взирал испытующим оком. Стоял неподвижно опричников ряд; Был мрачен владыки загадочный взгляд, Как будто исполнен печали: И все в ожиданье молчали. И молвил так царь: «Да, боярин твой прав, И нет уж мне жизни отрадной, Кровь добрых и сильных ногами поправ, Я пес недостойный и смрадный! Гонец, ты не раб, но товарищ и друг, И много, знать, верных у Курбского слуг, Что выдал тебя за бесценок! Ступай же с Малютой в застенок!» Пытают и мучат гонца палачи, Друг к другу приходят на смену: «Товарищей Курбского ты уличи, Открой их собачью измену!» И царь вопрошает: «Ну что же гонец? Назвал ли он вора друзей наконец?» «Царь, слово его все едино: Он славит свого господина!» День меркнет, приходит ночная пора, Скрыпят у застенка ворота, Заплечные входят опять мастера, Опять зачалася работа. «Ну, что же, назвал ли злодеев гонец?» «Царь, близок ему уж приходит конец, Но слово его все едино, Он славит свого господина: “О князь, ты, который предать меня мог За сладостный миг укоризны, О князь, я молю, да простит тебе Бог Измену твою пред отчизной! Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Язык мой немеет, и взор мой угас, Но в сердце любовь и прощенье, Помилуй мои прегрешенья! Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час, Прости моего господина! Язык мой немеет, и взор мой угас, Но слово мое все едино: За грозного, Боже, царя я молюсь, За нашу святую, великую Русь, И твердо жду смерти желанной!”». Так умер Шибанов, стремянный.

Змей Тугарин

1 Над светлым Днепром, средь могучих бояр, Близ стольного Киева-града, Пирует Владимир, с ним молод и стар, И слышен далеко звон кованых чар — Ой ладо, ой ладушки-ладо! 2 И молвит Владимир: «Что ж нету певцов? Без них мне и пир не отрада!» И вот незнакомый из дальних рядов Певец выступает на княжеский зов — Ой ладо, ой ладушки-ладо! 3 Глаза словно щели, растянутый рот, Лицо на лицо не похоже, И выдались скулы углами вперед, И ахнул от ужаса русский народ: «Ой рожа, ой страшная рожа!» 4 И начал он петь на неведомый лад: «Владычество смелым награда! Ты, княже, могуч и казною богат, И помнит ладьи твои дальний Царьград — Ой ладо, ой ладушки-ладо! 5 Но род твой не вечно судьбою храним, Настанет тяжелое время, Обнимут твой Киев и пламя и дым, И внуки твои будут внукам моим Держать золоченое стремя!» 6 И вспыхнул Владимир при слове таком, В очах загорелась досада — Но вдруг засмеялся – и хохот кругом В рядах прокатился, как по небу гром, — Ой ладо, ой ладушки-ладо! 7 Смеется Владимир, и с ним сыновья, Смеется, потупясь, княгиня, Смеются бояре, смеются князья, Удалый Попович, и старый Илья, И смелый Никитич Добрыня. 8 Певец продолжает: «Смешна моя весть И вашему уху обидна? Кто мог бы из вас оскорбление снесть? Бесценное русским сокровище честь, Их клятва: Да будет мне стыдно! 9 На вече народном вершится их суд, Обиды смывает с них поле — Но дни, погодите, иные придут, И честь, государи, заменит вам кнут, А вече – каганская воля!» 10 «Стой! – молвит Илья, – твой хоть голос и чист, Да песня твоя не пригожа! Был вор Соловей, как и ты, голосист, Да я пятерней приглушил его свист — С тобой не случилось бы то же!» 11 Певец продолжает: «И время придет, Уступит наш хан христианам, И снова подымется русский народ, И землю единый из вас соберет, Но сам же над ней станет ханом! 12 И в тереме будет сидеть он своем, Подобен кумиру средь храма, И будет он спины вам бить батожьем, А вы ему стукать да стукать челом — Ой срама, ой горького срама!» 13 «Стой! – молвит Попович, – хоть дюжий твой рост, Но слушай, поганая рожа: Зашла раз корова к отцу на погост, Махнул я ее через крышу за хвост — Тебе не было бы того же!» 14 Но тот продолжает, осклабивши пасть: «Обычай вы наш переймете, На честь вы поруху научитесь класть, И вот, наглотавшись татарщины всласть, Вы Русью ее назовете! 15 И с честной поссоритесь вы стариной, И, предкам великим на сором, Не слушая голоса крови родной, Вы скажете: «Станем к варягам спиной, Лицом повернемся к обдорам!» 16 «Стой! – молвит, поднявшись, Добрыня, — не смей Пророчить такого нам горя! Тебя я узнал из негодных речей: Ты старый Тугарин, поганый тот змей, Приплывший от Черного моря! 17 На крыльях бумажных, ночною порой Ты часто вкруг Киева-града Летал и шипел, но тебя не впервой Попотчую я каленою стрелой — Ой ладо, ой ладушки-ладо!» 18 И начал Добрыня натягивать лук, И вот, на потеху народу, Струны богатырской послышавши звук, Во змея певец перекинулся вдруг И с шипом бросается в воду. 19 «Тьфу, гадина! – молвил Владимир и нос Зажал от несносного смрада, — Чего уж он в скаредной песне не нес, Но, благо, удрал от Добрынюшки, пес, — Ой ладо, ой ладушки-ладо!» 20 А змей, по Днепру расстилаясь, плывет, И, смехом преследуя гада, По нем улюлюкает русский народ: «Чай, песни теперь уже нам не споет — Ой ладо, ой ладушки-ладо!» 21 Смеется Владимир: «Вишь, выдумал нам Каким угрожать он позором! Чтоб мы от Тугарина приняли срам! Чтоб спины подставили мы батогам! Чтоб мы повернулись к обдорам! 22 Нет, шутишь! Живет наша русская Русь! Татарской нам Руси не надо! Солгал он, солгал, перелетный он гусь, За честь нашей родины я не боюсь — Ой ладо, ой ладушки-ладо! 23 А если б над нею беда и стряслась, Потомки беду перемогут! Бывает, – примолвил свет-солнышко-князь, — Неволя заставит пройти через грязь — Купаться в ней свиньи лишь могут! 24 Подайте ж мне чару большую мою, Ту чару, добытую в сече, Добытую с ханом хозарским в бою, — За русский обычай до дна ее пью, За древнее русское вече! 25 За вольный, за честный славянский народ! За колокол пью Новаграда! И если он даже и в прах упадет, Пусть звон его в сердце потомков живет — Ой ладо, ой ладушки-ладо! 26 Я пью за варягов, за дедов лихих, Кем русская сила подъята, Кем славен наш Киев, кем грек приутих, За синее море, которое их, Шумя, принесло от заката!» 27 И выпил Владимир – и разом кругом, Как плеск лебединого стада, Как летом из тучи ударивший гром, Народ отвечает: «За князя мы пьем! Ой ладо, ой ладушки-ладо! 28 Да правит по-русски он русский народ, А хана нам даром не надо! И если настанет година невзгод, Мы верим, что Русь их победно пройдет, — Ой ладо, ой ладушки-ладо!» 29 Пирует Владимир со светлым лицом, В груди богатырской отрада, Он верит: победно мы горе пройдем, И весело слышать ему над Днепром: «Ой ладо, ой ладушки-ладо!» 30 Пирует с Владимиром сила бояр, Пируют посадники града, Пирует весь Киев, и молод и стар, И слышен далеко звон кованых чар — Ой ладо, ой ладушки-ладо!

Песня о Гаральде и Ярославне

1 Гаральд в боевое садится седло, Покинул он Киев державный, Вздыхает дорогою он тяжело: «Звезда ты моя, Ярославна! 2 Надежд навсегда миновала пора! Твой слышал, княжна, приговор я! Узнают же вес моего топора От края до края поморья!» 3 И Русь оставляет Гаральд за собой, Плывет он размыкивать горе Туда, где арабы с норманнами бой Ведут на земле и на море. 4 В Мессине он им показал свой напор, Он рубит их в битве неравной И громко взывает, подъемля топор: «Звезда ты моя, Ярославна!» 5 Дает себя знать он и грекам в бою, И Генуи выходцам вольным, Он на море бьется, ладья о ладью, Но мысль его в Киеве стольном. 6 Летает он по морю сизым орлом, Он чайкою в бурях пирует, Трещат корабли под его топором — По Киеву сердце тоскует. 7 Веселая то для дружины пора, Гаральдовой силе нет равной — Но в мысли спокойные воды Днепра, Но в сердце княжна Ярославна. 8 Нет, видно ему не забыть уж о ней, Не вымучить счастья иного — И круто он бег повернул кораблей И к северу гонит их снова. 9 Он на берег вышел, он сел на коня, Он в зелени едет дубравной — «Полюбишь ли, девица, ныне меня, Звезда ты моя, Ярославна?» 10 И в Киев он стольный въезжает, крестясь; Там, гостя радушно встречая, Выходит из терема ласковый князь, А с ним и княжна молодая. 11 «Здорово, Гаральд! Расскажи, из какой На Русь воротился ты дали? Замешкался долго в земле ты чужой, Давно мы тебя не видали!» 12 «Я, княже, уехал, любви не стяжав, Уехал безвестный и бедный; Но ныне к тебе, государь Ярослав, Вернулся я в славе победной! 13 Я город Мессину в разор разорил, Разграбил поморье Царьграда, Ладьи жемчугом по края нагрузил, А тканей и мерить не надо! 14 Ко древним Афинам, как ворон, молва Неслась пред ладьями моими, На мраморной лапе пирейского льва Мечом я насек мое имя! 15 Прибрежья, где черный мой стяг прошумел, Сикилия, Понт и Эллада, Вовек не забудут Гаральдовых дел, Набегов Гаральда Гардрада! 16 Как вихорь обмел я окрайны морей, Нигде моей славе нет равной! Согласна ли ныне назваться моей, Звезда ты моя, Ярославна?» 17 В Норвегии праздник веселый идет: Весною, при плеске народа, В ту пору, как алый шиповник цветет, Вернулся Гаральд из похода. 18 Цветами его корабли обвиты, От сеч отдыхают варяги, Червленые берег покрыли щиты, И с черными вранами стяги. 19 В ладьях отовсюду к шатрам парчевым Причалили вещие скальды И славят на арфах, один за другим, Возврат удалого Гаральда. 20 А сам он у моря, с веселым лицом, В хламиде и в светлой короне, Норвежским избранный от всех королем, Сидит на возвышенном троне. 21 Отборных и гридней и отроков рой Властителю служит уставно, В царьградском наряде, в короне златой, С ним рядом сидит Ярославна. 22 И, к ней обращаясь, Гаральд говорит С любовью в сияющем взоре: «Все, что пред тобою цветет и блестит, И берег, и синее море, 23 Цветами убранные те корабли, И грозные замков твердыни, И людные веси норвежской земли, И всё, чем владею я ныне, 24 И слава, добытая в долгой борьбе, И самый венец мой державный, И все, чем я бранной обязан судьбе, — Все то я добыл лишь на вено тебе, Звезда ты моя, Ярославна!»

Три побоища

1 Ярились под Киевом волны Днепра, За тучами тучи летели, Гроза бушевала всю ночь до утра — Княгиня вскочила с постели, 2 Вскочила княгиня в испуге от сна, Волос не заплетши, умылась, Пришла к Изяславу, от страха бледна: «Мне, княже, недоброе снилось! 3 Мне снилось: от берега норской земли, Где плещут варяжские волны, На саксов готовятся плыть корабли, Варяжскими гриднями полны. 4 То сват наш Гаральд собирается плыть — Храни его Бог от напасти! — Мне виделось: воронов черная рать Уселася с криком на снасти. 5 И бабище будто на камне сидит, Считает суда и смеется: «Плывите, плывите! – она говорит, — Домой ни одно не вернется! 6 Гаральда-варяга в Британии ждет Саксонец-Гаральд, его тезка; Червонного меду он вам поднесет И спать вас уложит он жестко!» 7 И дале мне снилось: у берега там, У норской у пристани главной, Сидит, волоса раскидав по плечам, Золовка сидит Ярославна. 8 Глядит, как уходят в туман паруса С Гаральдовой силою ратной, И плачет и рвет на себе волоса, И кличет Гаральда обратно… 9 Проснулася я – и доселе вдали Все карканье воронов внемлю — Прошу тебя, княже, скорее пошли Проведать в ту норскую землю!» 10 И только княгиня домолвила речь, Невестка их, Гида, вбежала; Жемчужная бармина падает с плеч, Забыла надеть покрывало. 11 «Князь-батюшка-деверь, испугана я, Когда бы беды не случилось! Княгиня-невестушка, лебедь моя, Мне ночесь недоброе снилось! 12 Мне снилось: от берега франкской земли, Где плещут нормандские волны, На саксов готовятся плыть корабли, Нормандии рыцарей полны. 13 То князь их Вильгельм собирается плыть — Я будто слова его внемлю, — Он хочет отца моего погубить, Присвоить себе его землю! 14 И бабище злое бодрит его рать, И молвит: «Я воронов стаю Прикликаю саксов заутра клевать, И ветру я вам намахаю!» 15 И пологом стала махать на суда, На каждом ветрило надулось, И двинулась всех кораблей череда — И тут я в испуге проснулась». 16 И только лишь Гида домолвила речь, Бежит, запыхаяся, гриден: «Бери, государь, поскорее свой меч, Нам ворог под Киевом виден! 17 На вышке я там, за рекою, стоял, Стоял на слуху я, на страже, Я многие тысячи их насчитал: То половцы близятся, княже!» 18 На бой Изяслав созывает сынов, Он братьев скликает на сечу, Он трубит к дружине – ему не до снов, — Он половцам едет навстречу. 19 По синему морю клубится туман, Всю даль облака застилают, Из разных слетаются вороны стран, Друг друга, кружась, вопрошают: 20 «Откуда летишь ты? поведай-ка нам!» — «Лечу я от города Йорка! На битву обоих Гаральдов я там Смотрел из поднебесья зорко. 21 Был целою выше варяг головой, Чернела как туча кольчуга, Свистел его в саксах топор боевой, Как в листьях осенняя вьюга; 22 Копнами разил он тела на тела, Кровь до моря с поля струилась, — Пока, провизжав, не примчалась стрела И в горло ему не вонзилась. 23 Упал он, почуя предсмертную тьму, Упал он, как пьяный, на брашно; Хотел я спуститься на темя ему, Но очи глядели так страшно! 24 И долго над местом кружился я тем, И поздней дождался я ночи, И сел я варягу Гаральду на шлем И выклевал грозные очи!» 25 По синему морю клубится туман, Слетается воронов боле: «Откуда летишь ты?» – «Я кровию пьян, Лечу от Гастингского поля! 26 Не стало у саксов вчера короля. Лежит меж своих он, убитый, Пирует норманн, его землю деля, И мы пировали там сыто! 27 Победно от Йорка шла сакская рать, Теперь они смирны и тихи, И труп их Гаральда не могут сыскать Меж трупов бродящие мнихи. 28 Но сметил я место, где наземь он пал, И битва когда отшумела, И месяц как щит над побоищем встал, Я сел на Гаральдово тело; 29 Недвижные были черты хороши, Нахмурены гордые брови, — Любуясь на них, я до жадной души Напился Гаральдовой крови!» 30 По синему морю клубится туман, Всю даль облака застилают, Из разных слетаются вороны стран, Друг друга, кружась, вопрошают: 31 «Откуда летишь ты?» – «Из русской земли! Я был на пиру, в Заднепровье; Там все Изяслава полки полегли, Все поле упитано кровью! 32 С рассветом на половцев князь Изяслав Там выехал, грозен и злобен, Свой меч двоеручный высоко подъяв, Святому Георгью подобен; 33 Но к ночи, руками за гриву держась, Конем увлекаемый с бою, Уж по полю мчался израненный князь С закинутой навзничь главою; 34 И, каркая, долго летел я над ним И ждал, чтоб он наземь свалился, Но был он, должно быть, судьбою храним Иль Богу, скача, помолился; 35 Упал лишь над самым Днепром он с коня, В ладью рыбаки его взяли, А я полетел, неудачу кляня, Туда, где другие лежали». 36 Поют во Софийском соборе попы, По князе идет панихида, Рыдает княгиня средь плача толпы, Рыдает Гаральдовна Гида. 37 И с ними другого Гаральда вдова Рыдает, стеня, Ярославна, Рыдает: «О, горе! зачем я жива, Коль сгинул Гаральд мой державный!» 38 И Гида рыдает: «О, горе! убит Отец мой, норманном сраженный! В плену его веси, и взяты на щит Саксонские девы и жены!» 39 Княгиня рыдает: «О князь Изяслав! В неравном посечен ты споре! Победы обычной в бою не стяжав, Погиб ты, о, горе, о, горе!» 40 Печерские иноки, выстроясь в ряд, Протяжно поют: аллилуйя! А братья княжие друг друга корят, И жадные вороны с кровель глядят, Усобицу близкую чуя…

Боривой Поморское сказание

1 К делу церкви сердцем рьяный, Папа шлет в Роскильду слово И поход на бодричаны Проповедует крестовый: 2 «Встаньте! Вас теснят не в меру Те язычники лихие, Подымайте стяг за веру — Отпускаю вам грехи я. 3 Генрик Лев на бой великий Уж поднялся, мною званный, Он идет от Брунзовика Грянуть с тылу в бодричаны. 4 Все, кто в этом деле сгинет, Кто падет под знаком крестным, Прежде, чем их кровь остынет, — Будет в Царствии Небесном». 5 И лишь зов проникнул в дони, Первый встал епископ Эрик; С ним монахи, вздевши брони, Собираются на берег. 6 Дале Свен пришел, сын Нилса, В шишаке своем крылатом; С ним же вместе ополчился Викинг Кнут, сверкая златом; 7 Оба царственного рода, За престол тягались оба, Но для славного похода Прервана меж ними злоба. 8 И, как птиц приморских стая, Много панцирного люду, И грохоча, и блистая, К ним примкнулось отовсюду. 9 Все струги, построясь рядом, Покидают вместе берег, И, окинув силу взглядом, Говорит епископ Эрик: 10 «С нами Бог! Склонил к нам папа Преподобного Егорья, — Разгромим теперь с нахрапа Все славянское поморье!» 11 Свен же молвит: «В бранном споре Не боюся никого я, Лишь бы только в синем море Нам не встретить Боривоя». 12 Но, смеясь, с кормы высокой Молвит Кнут: «Нам нет препоны: Боривой теперь далёко Бьется с немцем у Арконы!» 13 И в веселии все трое, С ними грозная дружина, Все плывут в могучем строе К башням города Волына. 14 Вдруг, поднявшись над кормою, Говорит им Свен, сын Нилса: «Мне сдалось: над той скалою Словно лес зашевелился». 15 Кнут, вглядевшись, отвечает: «Нет, не лес то шевелится — Щёгол множество кивает, О косицу бьет косица». 16 Встал епископ торопливо, С удивлением во взоре: «Что мне чудится за диво: Кони ржут на синем море!» 17 Но епископу в смятенье Отвечает бледный инок: «То не ржанье – то гуденье Боривоевых волынок». 18 И внезапно, где играют Всплески белые прибоя, Из-за мыса выбегают Волнорезы Боривоя. 19 Расписными парусами Море синее покрыто, Развилось по ветру знамя Из божницы Святовита, 20 Плещут весла, блещут брони, Топоры звенят стальные, И, как бешеные кони, Ржут волынки боевые. 21 И, начальным правя дубом, Сам в чешуйчатой рубахе, Боривой кивает чубом: «Добрый день, отцы монахи! 22 Я вернулся из Арконы, Где поля от крови рдеют, Но немецкие знамена Под степами уж не веют. 23 В клочья ту порвавши лопать, Заплатили долг мы немцам И пришли теперь отхлопать Вас по бритым по гуменцам!» 24 И под всеми парусами Он ударил им навстречу: Сшиблись вдруг ладьи с ладьями — И пошла меж ними сеча. 25 То взлетая над волнами, То спускаяся в пучины, Бок о бок сцепясь баграми, С криком режутся дружины; 26 Брызжут искры, кровь струится, Треск и вопль в бою сомкнутом, До заката битва длится, — Не сдаются Свен со Кнутом. 27 Но напрасы их усилья: От ударов тяжкой стали Позолоченные крылья С шлема Свена уж упали; 28 Пронзена в жестоком споре Кнута крепкая кольчуга, И бросается он в море С опрокинутого струга; 29 А епископ Эрик в схватке Над собой погибель чуя, Перепрыгнул без оглядки Из своей ладьи в чужую; 30 Голосит: «Не пожалею На икону ничего я, Лишь в Роскильду поскорее Мне б уйти от Боривоя!» 31 И гребцы во страхе тоже, Силу рук своих удвоя, Голосят: «Спаси нас, Боже, Защити от Боривоя!» 32 «Утекай, клобучье племя! — Боривой кричит вдогоню, — Вам вздохнуть не давши время, Скоро сам я буду в дони! 33 К вам средь моря иль средь суши Проложу себе дорогу И заране ваши души Обрекаю Чернобогу!» 34 Худо доням вышло, худо В этой битве знаменитой; В этот день морские чуда Нажрались их трупов сыто, 35 И ладей в своем просторе Опрокинутых немало Почервоневшее море Вверх полозьями качало. 36 Генрик Лев, идущий смело На Волын к потехе ратной, Услыхав про это дело, В Брунзовик пошел обратно. 37 И от бодричей до Ретры, От Осны до Дубовика, Всюду весть разносят ветры О победе той великой. 38 Шумом полн Волын веселым, Вкруг Перуновой божницы Хороводным ходят колом Дев поморских вереницы; 39 А в Роскильдовском соборе Собираются монахи, Восклицают: «Горе, горе!» И молебны служат в страхе, 40 И епископ с клирной силой, На коленях в церкви стоя, Молит: «Боже, нас помилуй, Защити от Боривоя!»

Иван Сергеевич Тургенев

Крокет в Виндзоре

Сидит королева в Виндзорском бору… Придворные дамы играют В вошедшую в моду недавно игру; Ту крокет игру называют. Катают шары – и в отмеченный круг Их гонят так ловко и смело… Глядит королева, смеется… и вдруг Умолкла… лицо побледнело. Ей чудится: вместо точеных шаров, Гонимых лопаткой проворной, — Катаются целые сотни голов, Обрызганных кровию черной… То головы женщин, девиц и детей… На лицах – следы истязаний, И зверских обид, и звериных когтей — Весь ужас предсмертных страданий. И вот королевина младшая дочь — Прелестная дева – катает Одну из голов – и всё далее, прочь, И к царским ногам подгоняет. Головка ребенка в пушистых кудрях — И ротик лепечет укоры… И вскрикнула тут королева – и страх Безумный застлал ее взоры. «Мой доктор! На помощь! Скорей!» – И ему Она поверяет виденье… Но он ей в ответ: «Не дивлюсь ничему; Газет вас расстроило чтенье. Толкует нам «Times», как болгарский народ Стал жертвой турецкого гнева… Вот капли… примите… всё это пройдет!» И – в замок идет королева. Вернулась домой и в раздумье стоит… Склонились тяжелые вежды… О ужас! кровавой струею залит Весь край королевской одежды! «Велю это смыть! Я хочу позабыть! На помощь, британские реки!» – «Нет, ваше величество! Вам уж не смыть Той крови невинной вовеки!»

Яков Петрович Полонский

Агарь

«Завистью гонима, я бегу стыда, И никто не сыщет моего следа. Кущи господина! сени госпожи! Вертоград зеленый! столб родной межи! Поле, где доила я веселых коз! Ложе, где так много пролила я слез! И очаг домашний, и святой алтарь — Все прости навеки!» – говорит Агарь. И ее в пустыню дух вражды влечет, И пустыня словно все за ней идет. Все вперед заходит, и со всех сторон Ей грозит и душит, как тяжелый сон. Серые каменья, лава и песок Под лучами солнца жгут подошвы ног; Пальм высоких листья сухо шелестят; Тени без прохлады по лицу скользят; И в лицо ей ветер дышит горячо; И кувшин ей давит смуглое плечо. Сердце замирает, ноги устают, Слезы высыхают и опять текут… Чу! вдали журчанье ключевой воды, По краям оврага свежие следы. Знать, недаром пастырь здесь прогнал стада: Вот скамья и желоб, зелень и вода. И, слагая ношу, села отдыхать Бывшая рабыня – будущая мать. И, страшась пустыни и боясь пути, И не зная, где ей спутников найти, Головой поникла с тайною мольбой. Вдруг как будто с ветром, сладостно живой Голос не воздушный, но и не земной, Прозвучал в пустыне, говоря с душой. И она очнулась… слушая, глядит. Видит – ангел Божий на песке стоит. Белая одежда, белое крыло, Кроткое сиянье – строгое чело. «Ты куда?» – спросил он. «Я иду в Кадис». И сказал ей ангел: «С миром воротись». — «Я бегу от Сары, госпожи моей». И сказал ей ангел: «Примирися с ней!.. И родишь ты сына, силу многих сил… Наречеши имя ему Исмаил; И рука Господня будет вечно с ним… Населятся страны семенем твоим…» И с отрадой в сердце начала вставать Бывшая рабыня – будущая мать.

Казимир Великий

(Посв. памяти А. Ф. Гильфердинга)

1

В расписных санях, ковром покрытых, Нараспашку, в бурке боевой, Казимир, круль польский, мчится в Краков С молодой, веселою женой. К ночи он домой спешит с охоты; Позвонки бренчат на хомутах; Впереди, на всем скаку, не видно, Кто трубит, вздымая снежный прах: Позади в санях несется свита… Ясный месяц выглянул едва… Из саней торчат собачьи морды, Свесилась оленья голова… Казимир на пир спешит с охоты; В новом замке ждут его давно Воеводы, шляхта, краковянки, Музыка, и танцы, и вино. Но не в духе круль: насупил брови, На морозе дышит горячо. Королева с ласкою склонилась На его могучее плечо. «Что с тобою, государь мой?! друг мой? У тебя такой сердитый вид… Или ты охотой недоволен? Или мною? – на меня сердит?..» — «Хороши мы! – молвил он с досадой. — Хороши мы! Голодает край, Хлопы мрут, – а мы и не слыхали, Что у нас в краю неурожай!.. Погляди-ка, едет ли за нами Тот гусляр, что встретили мы там… Пусть-ка он споет магнатам нашим То, что спьяна пел он лесникам…» Мчатся кони, резче раздается Звук рогов и топот, – и встает Над заснувшим Краковом зубчатой Башни тень, с огнями у ворот.