Русская кухня випассаны
Шрифт:
… Так, важные и основные процессы, обуславливающие суть творения истинного, становятся не важны. Разум, теперь их не может определить, за важные, ставя вообще всё, ниже собственного, но не ниже отождествляемого с эго вымыслом достоинства. И мне кажется, именно такое искусственное самоопределение несуществующим в собственном явлении. Так, как только и осуществляется именно в виде отрицания и только лишь в нём и выражается. А происходит наступающее в результате полного, исходя из того же частного, отождествления субъекта с сложным определением себя через искусственный предмет. О котором ты и спрашивал. Теперь такой обременён собственным ложным самоопределением, и не может себе позволить, глядя на него, отвлекаться на что-то еще. Принимая теперь свободу, за необходимость подражать чему-то, становясь тем, кем желаешь, но только лишь в собственном воображении для того лишь, чтобы казаться. Что собственно и проявляется
– Да, теперь я понимаю степень отрицания. И его невозможное влияние на общую концепцию в идее социума, которую ты выразил через изложенное в примерах выше. Но, и в отношении того, о чем мы собираемся говорить ниже, мне бы хотелось, если я всё правильно понимаю, привести своё собственное дополнение. Заключив его в такую вот бытовую оболочку, подведя проявление этого искажения в действительности в отношении нашего с тобой, рассматриваемого в контексте примера, с практикой на мойке: так вот, пример, если где-то происходит перегрев, в то время, когда, ты сам запираешь себя в круг только своих интересов и вымышленных обязанностей но при этом не беря обязательств.
– Что конечно важно в значении следованию, находясь в ответственности. – Продолжаю? Так находясь в процессе отождествления с ложным в процессе жизни, забрасываем сам процесс, выстраивание которого к слову, мы никогда и не прекращаем, даже если думаем, что не учувствуем в нем. Но, после обусловленного определения себя в нём, так и не включив своё внимание в примере с сотворчеством, запираем себя, в мнимой обязанности, более не обращая взгляд на то, что происходит вокруг. И лишь требуем ответа, не находясь в моменте сопряжения с общим, делаем что-то, исходя лишь из личных выгод. Так весь процесс жизни искажается и элементы начинают выгорать, перегретые экзистенциальным дискомфортом. Собственно, так и выглядит сейчас процесс, создаваемый нами на мойке, а зовущийся жизнь, сегодня. – Благодарю за дополнение, думаю, оно абсолютно корректно по отношению к нашему контексту. И так, у нас нет права что-либо игнорировать, находясь в концепции человек, и игнорируем мы только когда находимся в субъективной резонности. Всегда являющейся вотчиной ложного. И значит, таким своим безучастием упускаем процесс жизни из-под контроля зовущийся мы. Выражающийся в потере её качества для всего живого.
– А это на секундочку, единственное из того, на что нам суждено влиять своим творчеством.
– И значит сие, для выше начатого, примерно следующее: вначале любого конфликта всегда идет личный дискомфорт от ощущений личного прикосновения через ложное в контакте пространства. Такие ощущения переходят в реакцию и порождают отражение, воспринимаемое как негативные проявления жизни, усугубляя отношение к ней, порождая конфликт с ней. А уже потом, на фоне порождённого, выведенного конфликта, строится противодействие, разрушающее живое в субъекте. Так субъект укореняясь в начатом, зачинает внешнюю вражду, борьбу с внешним. Так для него наступает потеря социального качества, как следствие, ослабление интереса к процессу определения себя для множества в значении Мы. Происходит, некое купирование самой сущностью, возможности обретения качеств личности, не пройдя порог преломления ЭГО, и наступает последнее – рождение изгоя. Что в последствии и приводит к стереотипам субъекта, относительно самой жизни, и её устройства справедливости, особенно через значение честности. – Такой не честен? – Это тебе, по правде говоря, самому решать, посмотрев на себя в отражении…
Ну а сейчас, пожалуй, общаюсь с тем, кто теперь всегда возникает, проявляясь внутренним взором, надеюсь и во время твоих медитаций, но а если нет, то представь: сейчас, внутри тебя, как будто в огромном поле, находится маленький субъект и он что-то по-видимому кричит, если отлететь от него, так, чтобы он стал точкой, то ничего не слышно, ну а если притянуть его, так близко, чтобы можно было различать в деталях то, во что он одет, то ты услышишь, как он кричит, орет, – этот кто-то, спрашивает тебя, – «где тот – пресловутый процесс наблюдения: в чем он есть? в чем должен выражаться тот или этот процессы определяемые из данной практики в действительности? где принципы, переведённые в смыслы, которые можно трактовать в жизнь действием? И если они всё же есть, смыслы, то как применять их в жизни? как всё это работает? как всё это можно почувствовать, увидеть, ощутить, находясь
теперь тут с теми, с кем ты медитируешь и проводишь часы и даже дни подряд?» Такие вопросы, они возникают в виде волны накатывающего или отливающего звука, то приближаясь, то удаляясь; и снова я его слышу, визуально, как будто подлитая, приближаюсь к точке, вдруг вырастающей в моём субъекте в субъект, который сообщает что-то важное. Фокусируя всё моё внимание на проблеме, которая никуда не делась, и не денется. Она останется тут, даже если снова отдалить его, превратив в точку, оставив себе тишину. – Что ты хочешь сказать, и разве это субъект так обращается к тебе из точки? Ты думаешь, но на мой взгляд, так возвращая нас к теме нашего повествования может выражаться не субъект вовсе, а индивид. – Вот видишь, и ты стал отмечать в них то самое различие, заставляющее нас выстроить тут данную категории в идее просветления или преображения, как пути восхождения. И это произошло теперь, как мне кажется, после несколько затянувшегося, но необходимого вторжения, с разгадкой образа индивида и его главного отличия от субъекта. Существующее реально, как и главный спорный узел, в виде вот этого стола. То поле, где и должны столкнуться два отличия одного, но уже не являющегося одним и тем же. А значит, мы снова идём к тому месту, к которому следует обратиться с этими двумя различиями. Чтобы постараться не остаться в таком плачевном состоянии до конца курса.– Так, о чем говорит, почему кричит, тот точка-субъект-индивид в твоем воображении? …
– Конечно, о том, что и есть само отношение к жизни, -но суть, в чем же суть твоего, моего и нашего, такого отношения ко всему? – Пафос данной темы?! –он ничтожен?! – А кому-то покажется раздутым, и мелочным; -пусть так, но живя в среде, где основной смысла, как смысла в цели и нахождения в ней, на мой взгляд, есть осознание деятельности человека субъектом, можно бесконечно сталкиваться с тем, как подменяется само значение того, от чего должен отталкиваться сам субъект в направлении человека, особенно на первых подступах к нему. – И от чего же? Хочу уточнить. Не от самой ли жизни и присутствия в ней с другими? Значит ли жить, не отгораживаясь в своём невежестве относительно жизни, подменяя действие суррогатом размышлений на тему жизни и своего места в ней, сублимируя рассказы о желаемом или же о почитаемом в себе, через подобное этой практике: которая, в данном случае, не выходит за рамки несуществующей теории об истине? – Поскольку истину, теперь и ты обязан проявить, но и не только, как о себе самом, узрев себя изнутри, но и наконец, увидеть себя с наружи. Прилагая столько усердия, сколько тратил сил на добывание ощущений получая их какой-либо практики. Чего к слову, во втором случае, говоря у жизни, невозможно сделать без участия в самой жизни! Присутствуя, в ней, лишь без конца переводя стрелки внимания на то, что есть только слова. Так отгораживаясь от мелочей, которыми и скрепляется основа понятия самой жизнь, являя истину её мудрости, о чём ты сам уже сказал, в общем-то. А сегодня, практика, ровно, как деятельность, но без дела. «Пустяки, есть дела поинтереснее, поважнее», говорят такие: опускаясь невеждой, толкая своё существо к преступлению, тем, что называется ханжество игнорированием. Такое часто можно встретить, например, в среде «искусства», тех, как будто, знающих, и могущих сказать больше об устройстве самой жизни. Стремящихся к искусственной – «элитарной красоте». Где на самом деле, только претендуют представлять красоту, со своим апломбом разных институций и их авторитетов, игнорируя обыденность. – Умея находить красоту лишь в мёртвом? – Да, так и создавая только мёртвое. Тем временем, считая себя живим олицетворением, принадлежащим к тем, кто смыслит выше, но не знает, как сотворять прекрасное в жизни или находить его в живом, живым действием, не в курсе. Как и не в курсе, в принципе, что же есть это живое. Отвечая на поставленный только что вопрос, в продолжении, мне всё с большим жаром хочется привести одно своё же заключение, сделанное ранее, в одном из текстов, касающееся материального искусства, одной институции. К которой мы часто обращаемся, и тут, вынуждены упоминать в наших отвлечениях. Теперь ставшей некой уловной опорой в указании на безнравственность. Используем упоминание об институции, лишь для обозначения перехода, который и делается, в критерии этики нового времени. Так, что триггер необходим, но, только для уперевшихся в эстетику вымысла, при обращении к псевдо-эстетике. Речь сейчас идёт, напомню, об «институции искусства». Реально ставшей антиподом всему живому сегодня. Явившись предтечей, того, чтобы теперь коснуться некой духовной искусственности, в рамках данного изложения. Пытаясь сопоставить две эти категории образования в их безразличии к живому. Как и к жизни в целом. Приведу этот кусочек из текста «Невидимый я – видимые Мы», и так, по памяти:
Конец ознакомительного фрагмента.