Русская мать
Шрифт:
– Ты знаешь, что тут я с тобой никогда не соглашусь.
– Потому что боишься ее. Хорохоришься, умничаешь, а сам жалкий трус.
– Тебе, как я вижу, стало получше. Так что давай не будем.
– Нет, будем. Хочу сказать и скажу и тыщу раз повторю, если захочу.
– Ну конечно. А зачем ты сбежала из Анетского замка, ни слова никому не сказав?
– Потому что там жандармы. Они заставляли есть в одно и то же время. Опоздаешь на пять минут - не получишь супа. Просто концлагерь какой-то! Все по звонку.
– А из отеля "Аржансон"? Ведь тоже сбежала...
–
– И тут плохо, и там нехорошо...
– В этом мире мне теперь везде плохо.
– Неужели здесь тоже? Здесь так спокойно.
– Одиноко, по-твоему, - значит спокойно? А с совестью как быть?
– Врач же прописал тебе успокоительное.
– Душу не успокоишь. Вы хотите, чтоб я стала как лапша вареная, как картошка - наступишь, и нету. Не дождетесь. Твой отец теперь святой, он меня защитит.
– Ну почему мы должны непременно ссориться?
– Ты сам виноват.
– Наверное, я плохой психолог.
– Ужасный. Боже мой, у меня совсем не осталось друзей!
– Но я же знакомил тебя с разными людьми! А помнишь, двоюродные братья? А Наденька Красинская, одесская подруга молодости?
– Старая грымза, у ней только и разговору что о покойниках. И уровень развития у нее слишком низкий. И вообще, все, что она говорит, мне совершенно неинтересно. Хватит с меня страданий. Не хочу новых. Хочу к твоему отцу.
– Мама, надо жить - сегодня.
– А прошлое и есть сегодня, и даже завтра, и послезавтра, можешь ты это понять? Боже ж мой, наверно, вы правы. Как по-твоему, я совсем спятила?
– Нет.
– Ты говоришь одно, а думаешь другое. Потому что после этих лекарств... у меня с головой не все в порядке. Так и скажи.
– Ты просто устала.
– Ну да, и мне нужно отдохнуть. У вас только и разговору что об отдыхе.
– Потому что он тебе действительно необходим.
– Ты знаешь, сыночка, я же все понимаю. И врешь ты мне меньше, чем другие. Дорогой ты мой. А я тебя обижаю. Я, сыночка, страдаю от этого еще больше, чем ты. У меня иногда впечатление, что я, ах, Боже ж мой, разваливаюсь на куски и что я - уже не я.
– У тебя нарушено кровообращение. Кровь не всегда в достаточном количестве поступает в мозг. И оттого все твои "впечатления" и головокружения. Только в этом дело.
– И все ты врешь. Говоришь, чтоб меня успокоить.
– Нет, просто не поддаюсь панике.
– Ты бесчувственный. Ну откуда ты взялся такой бесчувственный?
– Будь я бесчувственный, плевал бы на твои оскорбления и на все остальное.
– Может, у меня с головой и не в порядке, а у тебя с душой. Уходи!
– Гонишь меня?
– Потому что, когда тебя нет, мне кажется, что ты хороший мальчик. Ты совсем изменился. Тебя подменили. И ты знаешь кто.
– Не хочешь прогуляться до дороги?
– Нет, хочу вернуться. Чаю выпьешь?
– Если хочешь. Через десять минут за мной заедет знакомый с машиной.
– Я так и знала, что ты не засидишься. Сорок минут с матерью тебе выше головы. Знаю я тебя, эти твои машины - одни отговорки! Напустишь на себя важный вид, как будто ты министр и очень спешишь, сунешь мне дрянную тряпку,
кофтенку, чтобы задобрить, и пропадешь на неделю. А потом позвонишь и скажешь, что должен съездить за границу. А на самом деле вранье, чтоб реже бывать у матери.– Ты могла бы быть полюбезней.
– Хватит с тебя жены. Уж она-то у тебя любезная, змея подколодная.
– Вот видишь, я же прав.
– Сыночка, ты всегда прав. Ты скажешь мне правду?
– Какую?
– Папа погиб?
– Ты же знаешь, что да, три года назад, первого мая семьдесят третьего года.
– Боже, как давно! Но вам все равно его у меня не отнять, он всегда со мной. Как тебе чай?
– Душистый.
– Что с тобой? Ты хочешь что-то сказать? Что такое?
– В прошлый понедельник ты собрала чемоданы. Мне сказала хозяйка.
– Мне давно пора домой.
– Твой дом сейчас здесь. А ты просила медсестру взять тебе билет в Париж.
– Потому что в "Аржансоне" мне хорошо. И хозяин - такой милый человек.
– Одна ты бы не доехала.
– Ну да, померла бы в пути, и слава Богу! Толстой тоже помер в пути. А он был моложе меня. А ты бы и рад был, в общем-то. Только совесть бы тебя замучила!
– По закону тебя нельзя здесь удерживать.
– По закону, не по закону! Еще жандармов позовите.
– Обещай мне, что не сбежишь.
– Раз уж тогда не сбежала...
– Приступ случился, потому и не сбежала. Ты спишь и видишь уехать. Никак не угомонишься.
– По-твоему, я должна притворяться и заверять тебя, что всем довольна! Счастливая старая карга! Так тебе спокойней.
– Послушать тебя, твоя главная радость - когда я беспокоюсь.
– Ну давай, давай, говори все до конца.
– И скажу.
– Хочешь еще конфету?
– Все-таки де Голль лучше, чем этот Гишар.
– Не Гишар, а Жискар. Гишар - министр.
– Жискар... как-то там дальше...
– Жискар д'Эстен.
– Слишком длинно для меня. А он со вкусом. Но Помпиду выглядел честней. Мне нравятся толстые политики. Такое лицо, как у Помпиду, очень трудно вылепить. У него черты нечеткие. Или уж тогда будет карикатура. Посмотри на Черчилля. Вот для скульптора находка. И Троцкий тоже. И немец, этот, как его?
– Аденауэр?
– Нет, молодой, с глазами бездельника.
– Брандт?
– Да, да! Вот это модель так модель! Что молчишь? Ну да, тебе плевать на мою скульптуру.
– Просто ты еще слабая. Доктор что сказал? Понапрасну - никаких усилий.
– И никаких удовольствий, кроме как сикать да какать?
– Мне нравится твоя бодрость.
– А, ты принес мне Тургенева! Ах, какой он джентльмен. Какой он элегантный!
– Элегантный, но не глубокий.
– Ох, уж эта ваша нынешняя глубина! Знаешь, что я тебе скажу? Ваша глубина - это все запутать так, чтобы потом не распутать.
– Хочешь перечесть Тургенева?
– Я теперь с такой головой читаю одну страницу три дня. Смотрю в книгу, вижу фигу. Но ты этого не слушай, а то еще решишь, что я выжила из ума. Выжить-то я, может, и выжила, но тебя это не касается. И не смей требовать у доктора справку, что я в маразме.