Русская поэзия Китая: Антология

МОЕМУ КОНЮ

Благодарю тебя, осенний день, За то, что ты такой бездонно синий, За легкий дым маньчжурских деревень, За гаолян, краснеющий в низине, За голубей, взметающихся ввысь, Как клочья разлетевшейся бумаги, За частокол, что горестно повис Над кручей неглубокого оврага, За стук копыт по твердому шоссе, (О, как красив мой друг четвероногий!) И за шоссе, за тропы и за все Ухабистые славные дороги. Я о судьбе не думаю никак. Она — лишь я и вся во мне, со мною. За каждый мой и каждый конский шаг Я и мой конь — мы отвечаем двое. Кто дал мне право знать, что жизнь — полет? Кто дал мне тело, любящее солнце? О, это солнце, что так щедро шлет Счастливой луже тысячи червонцев! Еще одним спасибо лик укрась От луж, от брызг, от зреющей боярки, Ты, беззаботно сыплющее в грязь Такие драгоценные подарки! Поля и степь… Взгляни вперед, назад… О, этот ветер, треплющий нам гривы! Коню и мне. Скажи, ты тоже рад? Ты так красив! И я, и я красива!

ПЕРЕЛЕТ

Зазимую я, поздно иль рано, На приморском твоем берегу; Ты увидишь в закате багряном Ожерелье следов на снегу. Будут волны шуршать, как страницы, А весной, в потеплевших ночах, Пролетят одинокие птицы, О знакомом о чем-то крича. И, встревоженным сердцем почуяв Зов далеких неведомых мест, На березе кольцом начерчу я В знак прощанья условленный крест. И уеду. А ветер раскинет Вереницы твоих телеграмм — Ты вернешься к печальной полыни И к туманным приморским утрам. Вдоль по берегу поезд промчится, Прогудит телеграфная сеть, Да прибой отсчитает страницу, Прошуршав по песчаной косе…

ТАМАРА АНДРЕЕВА

ЛЕСТНИЦА В ОБЛАКА

Всхожу, бледнея, на ступени, Конец которых — в облаках, Под шепот, трепеты и пенье Многокрылатого стиха. И, запахнувшись вместе с музой В широкий эллинский хитон, Иду вперед, ресницы сузив, Мельканьем светов ослеплен… Когда же перейду преграду, Готов молиться, петь готов — Из поэтического сада С улыбкой выйдет Гумилев, И, поманив меня рукою, Он скажет тихое: «Войди…» Кругом — благоуханье хвои И хор бессмертных впереди.

«Волнистой линией тянулся горизонт…»

Волнистой линией тянулся горизонт, Холмы сияли тусклой позолотой, Над зеркалом черневшего болота Раскрыло небо лиловатый зонт. А в городе, по тротуарным латам, Мелькают кляч избитые бока, И рикши потные, в подоткнутых халатах Глядят в заплаканные облака.

ЭПИТАФИЯ

О, да, я была гетерой! О, да, я была блудницей! Жила я водной из улиц На западной стороне… Когда я кордакс плясала — Мужчины менялись в лицах, Кусали женщины губы И перстни бросали мне… Про мой синеватый пеплум, Следы от моих сандалий И голос, что был то нежен Или по-мужскому груб, — Теперь вы слышите в песнях, Которых много слагали За мой поцелуй поэты — За детскую жадность губ. Раскопки Ольвии

В ЧЕРНЫХ ДЖУНГЛЯХ

«…В мерных джунглях, мерная девушка».

Райдер Хаггард

Тут плясала Джинна, блестело лицо, Она — красивее всех… У нее в губе золотое кольцо И бусина, как орех. Нагуа живого львенка принес — Недовольна осталась она: Захотела серьгу разноцветную в нос И много клыков слона. Потом пришел белый, бил Нагуа в спину, А Джинне дал много бус… Она пошла к сиди, в его долину, Сказав: «Нагуа — трус».

ХОЛОДНЫЙ ВЕТЕР

Холодный ветер все продул насквозь, Туман завесою спустился над бульваром, Пора бы, кажется, уж расходиться врозь Так странно медлящим в задумчивости парам… Как холодно!.. Как воздух мокр и стар!.. Полоски розовые на востоке встали, Чуть слышно сквозь осенний мерзлый пар Печальной песней блики заиграли…

РОДИНЕ

Мерцающее марево закатов, Чернеющий зазубринами лес И холст оранжевых небес — Все в памяти ненарушимо свято. Но почему мы все тоской объяты? Здесь облака такие же, как там, Легки, округлы и крылаты, Подобно нашим русским облакам… Нет! наши облака — сияющие латы, А здесь они, как жертва под ножом, И мы — в тоске, за дальним рубежом, О том, что в памяти ненарушимо свято…

«Китайцы тихо пели песню…»

Китайцы тихо пели песню Печальную — из одних гласных. И в полосах вода лиловых У берега, а дальше — в красных… О, почему, глазами щуря, Мы сотнями проходим мимо, Не зная ни того, что буря — Сиянье крыльев серафима, Что свет на небе не погашен И в облаках, плывущих сонно, Отражены громады башен, Рекой когда-то поглощенных?

МИ-СИН

По вечерам, средь запаха растений, Обрюзгший бог, скрестивши ноги, спит. Он очень стар. Отяжелел от лени, Раскормленный, как годовалый кит. Пока он спит, медлительные бонзы Сжигают свечи, ударяют в гонг. Но замер он, весь вылитый из бронзы, Под медленно струящийся дифтонг. Он слушает несущий звуки вечер Отвисшим ухом с золотым кольцом… Рокочет барабан. Треща, пылают свечи Пред сонно улыбнувшимся лицом. 1931

В ХРАМЕ МИ-СИН

Г. Д. Гребенщикову

Пейзаж китайский примитивно прост. Тут верная жена нашла блаженство, Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост И тайных знаков страшно совершенство. В одеждах длинных старец и монах, Безмолвные, о чем-то грозно спорят; Потоки золота в округлых облаках Бросают свет на розовые горы. И женщины, сгибая тонкий стан, Храня торжественность на плоских лицах, Следят, как медленно уходит караван Нестройною и пестрой вереницей. 1931 Харбин

СОН

Крутом пустынно. Снег и снег. И я бегу. Лицо закрыла. И мне навстречу человек, Но он не тот, кого любила… А вот еще — чужой старик… Кругом — так тихо и пустынно, И месяц высунул свой длинный Такой опошленный язык…

ЯКОВ АРАКИН

ИЗ БИРМАНСКИХ ПЕСЕН

Под сенью ночи серебристой Призналась лотосу луна, Как к грезе ясной, грезе чистой, К цветку любви она полна… От брака лотоса с луною Познала радость бытия, Блистая чудной красотою, Она, избранница моя! Лицо ее, как вечер, нежно, Подобны ночи волоса, И лоно глаз ее безбрежно — В них отразились небеса. Другой такой искать напрасно — И в мире целом никого Нет лучше, радостней, прекрасней Царицы сердца моего!