Русская сатирическая сказка

Даже в тех, посвященных сказке работах, которые появились значительно позднее, в середине XIX века, сатирическая сказка не сделалась предметом исследования.

Попытку истолковать сатирическую сказку с точки зрения мифологической школы сделал А. Н. Афанасьев, уделивший, впрочем, в своем трехтомном исследовании «Поэтические воззрения славян на природу» (М., 1865—1869) совершенно ничтожное место образам сатирической сказки. В поисках аналогий с небесными явлениями ученый прошел мимо реальной сущности сказки вообще и сатирической в частности. В работе А. Н. Афанасьева на первый план выступают не сатирические элементы сказки, а архаические мотивы. Перенесение образа земного человека в сферу грозовых туч, бесспорно, исключало объяснение реальных образов тех самых сатирических персонажей, которые с такой четкостью выступали на передний план в составленных самим же А. Н. Афанасьевым сказочных сборниках. [2]

2

Особенно в сборнике «Русские заветные сказки», где большинство сказок носит ярко выраженный антипоповский характер и по существу является подтверждением той характеристики, какую В. Г. Белинский дал антирелигиозным настроениям русского народа в «Письме к Н. В. Гоголю».

Крайняя искусственность «мифологических» домыслов А. Н. Афанасьева в применении к типам сатирических сказок характерно выражена, например, в его разборе «Сказки о попе и о работнике его Балде». А. Н. Афанасьев отождествлял героя этой сказки с древними богами: «Русское предание дает этому герою знаменательное имя Балда, что прямо свидетельствует за его близкое сродство с Перуном и Тором».

Далее исследователь доказывает, что слово «балда» происходит от санскритского корня и означает большой молот или дубинку. Названные боги, по А. Н. Афанасьеву, отличались от всех прочих как раз молниеносной палицей и молотом. Отсюда «вывод»: «Понятна поэтому та великая богатырская мощь, какою наделяется Балда в сказках... Эта страшная сила пальцев объясняется из мифического представления молнии божественным перстом, которым громовик побивает небесных быков и срывает с них облачные шкуры». [3]

3

А. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу, т. II. М., 1868, стр. 746—747.

Сатирические элементы сказки не остановили на себе внимания и другого крупного представителя мифологической школы — А. А. Котляревского. Для него сатирическая сказка была явлением наносным, заимствованным; черты «сознательной сатиры», по мнению Котляревского, совпадающему со взглядом Ф. И. Буслаева, не характерны для народного творчества, где «смеются, но незлобиво». [4]

Что же касается до исследований О. Ф. Миллера, то они носили откровенно реакционный характер. Недаром, указав на противопоставление богатых и бедных в сказке, он подчеркивал неудовлетворенность жизнью у первых и черты «векового мученичества» у вторых, вопреки всем известным сказочным материалам. [5]

4

А. А. Котляревский, Соч., т. II, СПб., 1889, стр. 46.

5

О. Миллер. Опыт исторического обозрения русской словесности. СПб., 1865, стр. 189.

В сущности, методологию мифологической школы разделял в своей работе «Вилла Альберти» и А. Н. Веселовский, где прототип сказок с сатирической основой был отодвинут в некое абстрактное, лишенное конкретно-исторических черт прошлое.

Сторонники теории заимствования (и в области литературы, и в сфере народной поэзии) проблемами сатирической сказки как своеобразного устно-поэтического жанра не занимались вовсе. Отдавая дань этой теории, Ф. И. Буслаев уже в «Славянских сказках» писал: «Позднейшая сказка берет себе содержание уже из источников литературы, даже переделывает иноземные рассказы, переведенные с иностранных языков». [6]

6

Ф. И. Буслаев. Славянские сказки. Исторические очерки русской народной словесности и искусства, т. I. СПб., 1861, стр. 311.

Той же точки зрения в отношении сатирических сказок придерживается Ф. И. Буслаев и в труде «Перехожие повести», хотя вопрос о заимствовании ряда сюжетов он соединяет иногда с изучением реальной бытовой основы этих сюжетов в прошлом. [7]

Увлечение компаративистов — А. Н. Веселовского, отчасти А. Н. Пыпина [8] — разысканием «бродячих», «странствующих» сюжетов отвлекло их, а также их последователей от изучения социальной сущности сказок вообще и, в частности, сатирических.

7

Ф. И. Буслаев. Перехожие повести. Мои досуги. М., 1836, т. II, стр. 259—406.

8

А. Н. Пыпин. Очерки литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1858; А. Н. Веселовский. Славянские легенды о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. Из истории литературного общения запада и востока. СПб., 1872, и др.

Чрезвычайно показательны в этом отношении позднейшие работы (Пельтцер, Сумцов), [9] посвященные анекдотам в народной словесности и оставляющие «в полной мере» и в их изучении все приемы теории заимствования.

Для компаративистов сюжет, созданный в глубочайшей древности — в Индии или в другой любой стране, — скользит через всю человеческую историю, не изменяясь ни во времени, ни в пространстве. Если же варианты его все-таки сильно отличаются друг от друга, то для компаративистов самым древним вариантом всегда был наиболее полный вариант, а новейшим — самый упрощенный. В этом-то и заключалась основная предпосылка сторонников теории заимствования, вскрывающая их полное безверие в творческие силы народа.

9

А. П. Пельтцер. Происхождение анекдотов в русской народной словесности. Сб. Харьк. ист.-филолог. общ., т. IX, 1899, стр. 57—115; Н. Ф. Сумцов. Разыскания в области анекдотической литературы. Анекдоты о глупцах. Там же, стр. 118—315. — По существу компаративистскую точку зрения проф. Н. Сумцов выразил и в своей статье о сказке, помещенной в «Большом энциклопедическом словаре», изд. Брокгауз и Эфрон.

Ни работы Г. Н. Потанина, ни исследования крупнейшего представителя так называемой исторической школы, Вс. Ф. Миллера, по существу, ничего нового в дело изучения социальной сущности сатирической сказки не вносили. В своей работе «Восточные мотивы в средневековом западноевропейском эпосе» Потанин останавливался на некоторых бытовых сатирических сказках, но лишь для того, чтобы указать на их восточное монгольское происхождение. [10] Аналогична была и точка зрения Вс. Ф. Миллера. Даже говоря о «шутливых сказках», которые могут складываться и в наше время, [11] исследователь не замечал классовых тенденций фольклора.

10

Г. Потанин. Восточные мотивы в средневековом западноевропейском эпосе. М., 1899, гл. ХIII.

11

В. Миллер. Восточные и западные параллели одной русской сказки. Изв. Общ. любит. естествозн., антропол. и этнографии, т. XXVIII, М., 1877, стр. 175.

Господствующие взгляды на сатирическую сказку мифологов и сторонников теории заимствования нашли свое отражение в университетских курсах, словарях и гимназических учебниках.

Так, М. Сперанский в своем курсе русской устной словесности, а также и в других работах выделяет бытовые реалистические сказки, в которых видит «тенденцию практического, житейского или этического характера». Все эти сказки, по М. Сперанскому, носят характер перепевов международных устных и книжных сюжетов. [12]

12

М. Сперанский. Русская устная словесность. М., 1917, стр. 392 и след. См. также его статью в словаре Гранат, т. 39, стр. 112.

Итак, дореволюционная буржуазная фольклористика (к названным школам можно добавить еще финскую школу и, в известной степени, формалистов, начавших свою деятельность в предреволюционные годы) отбрасывала сатирическую сказку в разряд анекдотов, т. е. случайных, не имеющих четкой социальной подосновы явлений устной словесности. Да и те объявлялись переделками западных или восточных оригиналов, которые ничего общего не имели с настроениями и думами русского крестьянства.

Таким образом, очевидно, что в буржуазной фольклористике сатирическая сказка прежде всего была не определена, не выделена из основных групп устно-поэтической прозы. Буржуазные исследователи проходили мимо ее национальных черт, ее социальной заостренности, ее «наивного реализма». Стоя на позициях компаративизма, они отрицали древность русской сатирической сказки, связывая ее с зарубежными письменными версиями, появившимися на Руси в XVI—XVII веках и позднее.

Лишь советская наука о фольклоре смогла найти новые пути для объяснения сатирической сказки. Несомненную роль в поисках этих путей сыграл А. М. Горький, живо интересовавшийся устно-поэтическим творчеством и оставивший ценные высказывания в области его изучения. Интерес к фольклору, к сказке у великого писателя не был чисто теоретическим интересом. В выступлениях, статьях, письмах к фольклористам М. Горький говорил, что «...знакомство со сказками и вообще с неисчерпаемыми сокровищами устного народного творчества крайне полезно для молодых начинающих писателей».

Огромную важность представляет для нас положение Горького, выдвинутое им в письме к П. Максимову, собирателю «Горских сказок».

«Так как, — писал Горький, — сказки древнее церковно-христианской литературы, — у нас есть основание думать, что „святые чудотворцы“ церкви сочинялись именно по сказкам такого типа, как сказка о мулле, и, наоборот, можно думать, что многие сказки о фокусах волшебников создавались в противовес церковной литературе по мотивам полемическим и сатирическим». [13]

13

П. Максимов. Горские сказки. Азчериздат, 1935, стр. 3.