Русская тайна. Откуда пришел князь Рюрик?

На самом деле и такой, укороченный список оказывается весьма ненадежным. Относительно скандинавского происхождения слова вира еще академик Срезневский выразил сомнение, найдя этот термин в его древнерусском значении в средневековых памятниках Хорватии и Далмации. Деликатно оставим в стороне вопрос о «системообразующей» важности термина стул (как и шнека, который встречается, кстати, в основном лишь в локальных говорах). Важно другое – он является родственным слову стол, поскольку стол означает кресло у многих южных и некоторых западных славян (причем, например, у сербов стола означает и место, на котором сидят, и место за которым сидят). Глубинная этимология этих слов, в свою очередь, может завести и к славянскому стойло и к его др. – прусс, аналогу stal, stajla в значении стоять, стоящий, но во всяком случае, не к Скандинавии.

Стяг – аналог сербского и хорватского стег, «знамя», вполне вероятно его родство с русским и украинским диалектным стяг в значении кол, жердь (у Даля – он же, впрочем, приводит предположение, что древнерусский стяг-знамя получил такое название, поскольку служил местом сбора, стягивания воинов).

В свою очередь вервь, – указывал Костомаров, – едва ли может происходить из Скандинавии, когда существует множество доказательств его славянского происхождения: существование глагола вервить, обычай обмеривать земельные владения веревками, «наконец, у других славянских народов, это же слово означает собирательную массу жителей, связанных известными условиями».

По мнению Костомарова, «слово тиун скорее литовское, ибо в литовском языке это слово буквально значит то же, что значило у нас: доверенное лицо от владельца». Что касается остального перечисленного Клейном в списке, то можно сказать следующее.

Гридь, гридень – в Киевской Руси член младшей княжеской дружины. Объяснение норманнистов от древнесев. gred – меч или hird – телохранитель показалось неубедительным еще знаменитому филологу XIX в. Якову Карловичу Гроту. Петербургский академик предложил другую аналогию – с ирландским gird – двор, т. е., по мнению ученого, гридни были чем-то вроде княжеской прислуги, дворни.

Поддерживаем скепсис маститого ученого. Действительно, почему член младшей дружины должен называться по такому элитному оружию, как меч или иметь престижный статус княжеского телохранителя? Однако вместе с тем считаем, что принижение гридня до пусть и княжеской, но дворни не совсем соответствует его воинскому значению у летописца. Достаточно обратиться к литовскому словарю, чтобы получить другое объяснение искомому термину в значении именно младшего, вспомогательного дружинника: grindimas – «разведывать», или «мощение» (т. е. гридень – разведчик или, по необходимости, исполнитель других, необходимых для движения войска функций). Другой вариант: произвести спорное слово от gretynis – «размещение» и приписать гридню обязанности интенданта.

Витязь – производство этого слова от викинг напрямую сомнительно хотя бы потому, что оно есть в лексиконе тех славянских групп, которые отношений с норманнами не имели (чешек, vitez). Но если скандинавский термин и имеет какое-то отношение к нашему витязь, то, несомненно, через посредство балтов, у которых этот же «герой» имеет наиболее близкую к нашей форму vitingas [164] .

164

Некоторые литовские исследователи предполагают, что именно это балтийское слово появилось раньше скандинавского, и северяне его заимствовали в виде vikingr, но для нас этот спор о приоритетах не столь уж важен. Важно, что балтийская форма нашей ближе.

Между тем есть много данных, которые говорят о том, что скандинавы не пополняли словарный запас других народов, а наоборот, активно заимствовали «системообразующую» лексику, в т. ч. и у славян.

И действительно, шведский и другие скандинавские языки содержат такие ключевые для торговли заимствования, как «lodhia» – лодья (грузовое судно), «torg» – торг, рынок, торговая площадь, «besman» («bisman») – безмен, «tolk» – переводчик, толковин, «pitschaft» – печать и другие) При том, что слово «torg» распространилось по всему скандинавскому северу, вытесняя свой германский аналог markit, то «мы должны признать, – резонно заключал С.Н. Сыромятников, – что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами» (Фомин, с. 113–115).

О значении славянских купцов в балтийской торговле, и вместе с тем о том, что они предлагали своим покупателям в первую очередь, дополнительно свидетельствуют слова «соnа» («монета») в старофризском, заимствованное из древнерусского, где «куна» означала «куница, куний мех, деньги», «соболь», которое перешло в немецкое «sabel», «Zobel», а также в скандинавские языки (Фомин, с. 118). В целом, как заключал немецкий ученый И. Херрман, базой для осуществления связей по Балтике стало возникновение в VIII–IX вв. морских торговых путей, проложенных южнобалтийскими славянами.

В общем, количество и «качество» скандинавских заимствований в русском оказывается едва ли больше, чем у слов с другими корнями, например иранскими. Таковые, пишет Е.С. Галкина, имеют слова морда (иран. marda – «голова»), жрать, шамать, степь, сапог, штаны, хата. Иранские истоки имеет и фольклорный Вий (Vayu Авесты), описанный у Н. В. Гоголя.

Нельзя, конечно не упомянуть и о древнерусских топонимах. Как уже говорилось, скандинавские саги плохо знали «язык земли» не то что Руси, но и вообще всего того, что характеризовали понятием «восток». Соответственно, и своих следов в этом языке они практически не оставили. Так плотность топонимов, оригиналы которых правдами и неправдами приписывают норманнам, допустим, в Новгородской области, в 30 раз ниже, чем в Англии [165] , причем нет никаких оснований полагать, что эти спорные названия появились уже в период «призвания варягов», а не значительно позднее, когда действительно установлились торговые связи со Скандинавией.

165

Ловмяньский…, с.101. Факт, что и плотность всех поселений в Англии больше, компенсируется тем, что эти английские данные взяты только по одному источнику и только по одному типу топонимов – с окончанием на – by (заметим, это твердо установленный скандинавский тип названий, в отличии от тех, которые пытаются «открыть» в России).

Причем речь идет, как правило, о небольших населенных пунктах, «не делавших погоды» в истории. Попытки же читать названия древнейших городов Руси по скандинавски: допустим, Изборск как Исбург давно оставлены за смехотворностью. Даже в названии Ладоги, за которое норманнисты особенно долго цеплялись как за норманнское Aldegjuborg, в итоге они же нашли финский корень.

«Аргумент лопаты»

Безусловно, почетное место в доказательствах норманнистов занимают находки археологов.

За почти двести лет научных и любительских раскопок в землях, входивших в состав Древней Руси, найдены тысячи предметов, имевших, по мнению ученых, скандинавское происхождение или «скандинавский облик».

Вместе с тем, идентификация археологических находок как «норманнских» и наоборот, весьма спорна. Так, два британских ученых пишут о скандинавских корнях Старой Ладоги на основании обнаруженных там похожих на скандинавские нескольких пар кожаной обуви, расчесок-гребней, которые то ли были привезены, то ли изготовлены на месте и одного кузнечного набора. Что касается ладожских домов, то они не отличались от типов «безусловно финно-угорско-го происхождения», но, дескать, «могут быть и скандинавскими сооружениями» (Франклин…, с. 29–30). Этих находок и догадок маловато для «скандинавского» определения города и даже для этнического определения типа «странствующих ремесленников», которым-де такие вещи принадлежали [166] . Тем более, что, по словам тем же ученых, первые ладожане использовали почему-то не скандинавскую, а франкскую посуду (с оловянными вставками), местные мастерские работали с южнобалтийским янтарем, сбережения хранили в арабских монетах (там же, с. 30–32). Чуть позже, в 780–830 гг. первые ладожские стеклодувы используют опять же диковинную для Скандинавии «средневосточную» технологию (Леб., Эпоха, с. 223).

166

Аналогия с XX в. Возвращавшиеся из побежденной Германии демобилизованные солдаты часто привозили с собой немецкие инструменты, которые потом долго использовали в быту – но нельзя же этих новых обладателей инструментов объявлять немцами.

О полиэтническим характере Ладоги пишет Г.С. Лебедев, который выделяет там славянский, протокарельский, балтийский, скандинавский и даже саамский компоненты (Леб., Эпоха, с. 488).

В свою очередь, A.A. Молчанова отмечает, например, что упомянутые ладожские большие дома с внутренними опорными столбами не имеют аналогов в Скандинавии, а керамика ранней Ладоги полностью соответствует находкам культуры сопок Приильменья, которая характеризуется различиями со шведскими памятниками в погребальном обряде и лишь небольшим количеством скандинавских вещей в этих памятниках.