Русская весна

Улица Горького, Калининский проспект, проспект Мира – все они кончались на внутреннем кольце, у Кремля, и Франя представляла себе, как по ним движутся потоки людей – не только жители Арбата должны были двинуться к центру своего мира этой ночью.

Франя вдруг осознала, что прокладывает себе дорогу, толкаясь плечами и локтями. За гостиницей «Москва», у проезда, ведущего на Красную площадь, оказалось, что дальше она продвинуться не сможет. Впереди был сплошной людской монолит. Мавзолей Ленина казался издали маленьким, почетный караул был не виден за толпой. Над ним, за кремлевской стеной, кое-где светились окна правительственных зданий, и потоки света заливали внутреннюю территорию.

Со своего места Франя видела, что большинство людей смотрит на Кремль, на большие красные звезды, горящие над зубчатой стеной неизменно ровным, вселяющим уверенность светом. Смотрит на Мавзолей Ленина. Будто ждет, что кто-нибудь появится на Мавзолее или даже на стене, будь это сам Горченко или другой лидер, и объяснит смутные чувства людей, вдохновит, обнадежит, сплотит и укажет общую цель. Они ждали нового Ленина, который поднимется на железнодорожную станцию [76] и всколыхнет их русские сердца.

76

Так у автора.

Перед самым Мавзолеем было неспокойно. Толпа раздраженно шумела. Слышались выкрики, но Франя не могла их разобрать. Люди размахивали советскими флагами, портретами Горбачева и Сталина – этими современными иконами еврорусских и «медведей». Полетели бутылки; чувствовалось, что там началась драка. Кто-то держал изображение повешенного дяди Сэма, кто-то – подожженный американский флаг.

Никто не появлялся из-за кремлевской стены, и Франя поняла, что никто не выйдет. Что мог бы сказать Горченко? Какие слова собрали бы воедино энергию толпы и объединили их всех, испуганных и разъяренных – еврорусских и «медведей», старую Россию и новую, темное прошлое, живущее даже в обновленных сердцах, и надежды на будущее, почти уже уничтоженные силами, совладать с которыми Россия не может?

Потом она заметила, что многие не смотрят на Кремль. В основном – пожилые люди, однако и молодые глядели в сторону с особым выражением надмирного спокойствия, которое, казалось, было древнее и прочнее кирпичных кремлевских стен.

На краю Красной площади, на дальнем берегу людского моря, сияли под потоками света луковицы собора Василия Блаженного. Золотой и красный, в бирюзовых орнаментах, он плыл над шумом и суетой подобно вечной иконе, подобно лучезарному символу бессмертия славянского духа, подобно России, сердце которой неподвластно ни истории, ни времени. Франя смотрела на этот прекрасный, как бы ирреальный древний храм; ее глаза поднялись вверх, потянулись к куполам и шпилям в ночное небо.

Там, среди звезд, бледных в ярком свете города, двигались светящиеся точки, и она знала, что это такое.

Боевые станции. Ракеты. Орбитальные лазеры. Антипротоновые пушки.

Внизу – храм Василия Блаженного, возвышенный и прекрасный, выразивший русскую душу в великолепном барокко, вдохновенный и романтичный, но такой хрупкий под этим прозрачным черным небом.

А над ним вращалась на своих орбитах смерть всему, что имеет смысл на планете, – огромная сеть власти над миром, «Космокрепость Америка». Туча воронья, вглядывающаяся из темноты вниз, кружащаяся в ожидании добычи.

Вольфовиц призывает к импичменту [77]

Вице-президент Вольфовиц на пресс-конференции, проведенной прямо на ступенях Капитолия, потребовал от конгресса немедленною импичмента президенту Карсону.

– Основания? Вам нужны основания? – кричал Вольфовиц на возбужденных репортеров. – Он спровоцировал революцию в иностранном государстве и теперь втянул нас в потенциальный ядерный конфликт, не удосужившись даже получить резолюцию конгресса. Если мы немедленно не уберем Карсона и не прикроемся его отставкой как фиговым листом, чтобы отменить его бредовое заявление, этот идиот способен разнести на атомы весь мир. Основания для импичмента? Есть достаточно оснований запереть его в сумасшедшем доме и выбросить ключ!

Когда пресс-секретаря президента Марвина Уотсона спросили о реакции Карсона, тот сказал, что у президента нет ответа, пригодного для печати.

77

Импичмент – здесь: смещение должностного лица (англ.)

«Бессмертие» помещалось в невысоком бетонном строении за кирпичным забором. Травянистая лужайка, редкие деревья – все как у биотехнических, электронных или оборонных предприятий, кормильцев района Пало-Альто.

Бобби встретил доктор Джон Бертон, мягкий улыбчивый блондин, длинноволосый, похожий на любителя серфинга, почему-то наряженного в дорогой костюм серого шелка. Бертон провел Бобби в роскошный кабинет, отделанный изъеденным червем каштаном и заставленный тропическими растениями. Тоном богатого торговца рассказал репортеру «Стар-Нет» о деятельности компании. Его голубые глаза сверкали как у фанатика, верующего человека или, скорее, продавца подержанных автомобилей – дорогих, конечно.

– Рано или поздно, мистер Рид, вы это узнаете, поэтому сразу сообщаю вам, что мы официально действуем как похоронное бюро.

– Похоронное бюро? – воскликнул Бобби. – Это место не похоже на морг...

– Конечно, – сказал Бертон, – но по закону Калифорнии мы вынуждены юридически оформлять отсрочку смерти как похороны. Ясно, что дело осложняется. Мы, к сожалению, не имеем права заниматься клиентом, пока не будет официально констатирована его смерть, хотя и не верим, что блумакс является смертью.

– Блумакс?

– Да, полимеризация мозга до того, как мозг умрет. Цель – свести к минимуму вероятность повреждений. Блумакс – это гарантия. Фиксирует мозг, прежде чем структура нарушится.

– То есть вы их убиваете?!

– Спокойно, речь идет о клиентах, находящихся в безнадежном состоянии! – Бертон пожал плечами. – Но закон есть закон, и мы вынуждены считаться с ним, – сказал он грустно. Затем снова просветлел. – А вообще-то на этом долгом пути мы не видим препятствий, которых не сумеем обойти.

– На долгом пути?

– Годы, десятилетия, – проговорил Бертон протяжно. – Мы знаем, как сохранить наших клиентов, но пока не знаем, что понадобится для их оживления. Поэтому мы сохраняем образцы тканей и записи генетической информации, полимеризуем мозг и накапливаем голографические картинки мгновенных состояний памяти. – Его взгляд стал туманным. – Поскольку речь идет о неопределенно долгом хранении биологического материала и банка данных – плюс о финансировании дальнейших исследований, которые могут растянуться на десятилетия, мы вынуждены брать за услуги два миллиона долларов.

– Два миллиона долларов? – воскликнул Бобби. Даже при внешних деревянных деньгах эта сумма превышала возможности всей семьи.

– Конечно, это солидная сумма, – беззаботно произнес Бертон. – Поэтому мы имеем дело с банками и проводим все как операцию заклада. Выбрав вид кредита, вы можете заключить контракт, – всего лишь двадцать процентов первого взноса, остальное в течение двадцати лет, и только шесть процентов за кредит.

Бобби был поражен. Что делать банку, если платежи прекратятся? Завладеть мозгом? Но он решил попридержать язык, вежливо кивнул и принял приглашение посмотреть лабораторию.