Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава
Шрифт:
Этот рассказ Киево-Печерского патерика об основании лавры рисует киевского князя собственником «горы над пещерами», и это вообще первый известный нам случай, когда князь выступает земельным собственником. Но на каких основаниях Изяслав Ярославич сделал земельное пожалование? По отношению ко всему предшествовавшему периоду летопись не дает ни одного примера приобретения князьями земли, так что мысль о постепенном формировании ко второй половине XI в. крупного частновладельческого княжеского «домена» приходится сразу отбросить. Всего вероятнее, что, даря инокам просимый ими земельный участок, Изяслав реализовал древнее княжое право распоряжаться неким свободным земельным фондом. Как можно думать, во владении великокняжеского рода издавна находились некоторые пустопорожние земли вокруг Киева, не вовлеченные в сферу экономической деятельности городской и сельских общин. Князья хозяйничали на них с ведома и согласия киевского веча [469] . Таким образом, княжеское землевладение не выходило за пределы Среднего Поднепровья, Русской земли в узком географическом понятии. Но и здесь оно всего лишь продолжало родоплеменные традиции земельных отношений. Князь был собственником пустующих («государственных») земель, «но не в роли частного владельца, а как представитель всего народа» [470] . Осваивать эти пустоши под пашню было некому, так как свободными людьми, их трудом князь распоряжаться не мог. Хозяйственную ценность для князя и дружинников представляли только охотничьи угодья, ловища. Летописец отметил, что «вне града», то есть в окрестных лесах, Игорю принадлежало перевесище — просека,
469
В Новгородской земле X—XIII вв. «фонд черных земель... предстает перед нами в виде корпоративной собственности веча» (Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С. 274).
470
Фроянов И.Я. Начала русской истории. С. 346.
Полюдье и дань
Для упорядочения отношений с зависимым населением Русской земли в распоряжении князя находились два инструмента: дань и полюдье, при помощи которых «словене» и «языки» подразделялись на людей и смердов.
В исторической литературе широко распространено мнение, что полюдье было «способом сбора дани» [471] . Между тем это были различные институты родоплеменного общества, путать которые непозволительно. Основой даннической зависимости была «своеобразная собственность на племенной коллектив» [472] . Данью облагались чужаки, соседи (этнос, племя, союз племен), которые иногда становились данниками добровольно [473] , но чаще бывали принуждены к этому при помощи военной силы. Таким образом, отношения даннической зависимости сосредоточивались всецело в области межэтнических и межплеменных отношений, где дань выступала эквивалентом военной добычи или «выкупа за несостоявшийся поход» [474] . Господствующий этнос (племя) вовлекал данников в орбиту своего внешнеполитического влияния, рассматривая их как «колониальный в сущности элемент» [475] .
471
См., напр.: Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. I. С. 165; Горский А.Л. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 25.
472
Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 374.
473
Образец заключения такого договора о «подданстве» встречаем в летописи: Олег «посла к радимичем, рька: „Кому дань даете?" Они же реша: „Козаром”. И рече им Олег: „Не дайте козаром, но мне дайте”. И вдаша Ольгови по щьлягу, яко же и козаром даяху».
474
Кобрин В.Б., Юрганов A.Л. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси: К постановке проблемы // История СССР. 1991. №4. С. 55.
475
Романов Б.А.. Люди и нравы Древней Руси: Историко-бытовые очерки XI—XIII вв. М., 2002. С. 101.
Социально-политический характер полюдья был существенно иным. Оно возникло и развивалось вне всякой связи с военно-политическим насилием, и в основе его — по крайней мере с формальной стороны — лежали «отношения сотрудничества и партнерства, а не господства и подчинения» [476] . Полюдье было важнейшей и наиболее древней формой общения рядовых членов племени со своим правителем во время объезда последним племенной территории. В ходе этого путешествия, совершавшегося по кругу (обыкновенно посолонь), вождь чинил суд и расправу и принимал вознаграждение от людей, свободного и полноправного населения, за исполнение им общественно-полезных функций. Содержание («кормление») вождя и его двора, передача ему почетных и богатых даров были добровольной обязанностью его соплеменников, актом благодарности со стороны общины в целом и каждого ее члена в отдельности. Эта патриархальная сущность полюдья хорошо выразилась в польском языке, где поборы, взимаемые князем во время полюдья, назывались «гощеньем».
476
Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 462.
Кроме того, практика полюдья и данничества содержала сильно выраженный мистический элемент. Материальная сторона данничества зачастую отступала на задний план перед сакральной, ибо в основе стремления к накоплению богатств лежали религиозно-этические побуждения [477] . Так же обстояло дело и с политическими отношениями господства-подчинения, которые были окутаны языческой мистикой власти. Сопричастность человека с принадлежавшими ему предметами — одеждой, украшениями, оружием, скотом и т. д. — была настолько интимной, что все они мыслились неотъемлемой частью самого человека, как в его настоящей жизни, так и в будущей [478] . Насильственное их изъятие или добровольная отдача в качестве дани поражали личность в самых глубинных, сокровенных ее правах, ставя ее в сакральную зависимость от того, кто завладевал этими предметами и тем самым приобретал власть над самой личностью. Сам факт выплаты дани был важнее ее размера, «тяжести». Поэтому данничество, хотя оно, как правило, не предполагало существенного ограничения экономической, гражданской и личной свободы, все же приравнивалось к «рабскому» состоянию. Но это «рабство» было скорее мистического, чем социально-юридического свойства: человеком владели через принадлежавшую ему вещь.
477
См.: Там же. С. 502.
478
См.: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 346.
Религиозная сторона полюдья была связана с сакральной ролью вождя, наделенного жреческими функциями. Совершая круговой объезд страны, он прилюдно исполнял религиозные ритуалы и обряды, которые были призваны обеспечить процветание и благосостояние соплеменников.
В Русской земле дань платили смерды. Этимология этого слова не вполне ясна. Филологи сближают его как с индоевропейским mard — человек, так и с праславянским smord — смрад (отсюда «смердеть»). В древнерусских памятниках «смерд» крепко связан с погостом как административно-фискальной единицей («...а кто смерд — а тот потягнеть в свой погост», грамота 1270 г.), то есть с различного рода повинностями и прежде всего с данью; иногда слово имеет пренебрежительный оттенок и употребляется как бранное прозвище. По справедливому замечанию Б.А. Тимощука, «термин „смерды" не мог сложиться в свободной общине» [479] . Данные сравнительного языкознания показывают, что славянский социальный термин смерд в период Средневековья сохранялся только на Руси и в славянском Поморье [480] . Отсюда можно заключить, что это был древнейший вендский термин для обозначения подчиненного населения, данников, занесенный на восточнославянскую почву русами и «варяжскими» колонистами. В Повести временных лет встречается употребление слова «смерды» в этом старом значении: «подданные», «дающие дань». В 1071 г. Ян Вышатич, воевода князя Святослава Ярославича, отправился за данью на Белоозеро. Здесь он встретил ведомую волхвами толпу мятежных белозерцев. Осведомившись у них, «чья еста смерды», и получив ответ, что «Святослава», Ян потребовал выдачи волхвов, «яко смерда есть моя и моего князя».
479
Тимощук Б.А. Восточнославянская община VI—X
вв. н. э. С. 121.480
См.: Зеленин Д.К. О происхождении северновеликорусов Великого Новгорода // Институт языкознания: Доклады и сообщения. VI. М., 1954.
В X в. смердами в таком смысле слова были преимущественно финские и балтские племена, жители древнерусского пограничья. Летописец Переславля-Суздальского называет окрестных финнов исконными русскими данниками. Показательно, что «смердья» топонимика [481] почти отсутствует в Среднем Поднепровье и, наоборот, обильно отложилась в тех восточнославянских землях, где славяне соседствовали с «языками» [482] . Среди восточнославянских племен смердами в Русской земле князя Игоря, по всей видимости, считались угличи, «примученные» под дань в 930-х гг., и радимичи, которые, по словам летописца конца XI — начала XII в., «платять дань Руси и повоз везуть и до сего дни». К смердам князя Игоря принадлежали также крымские готы/«древляне».
481
По наблюдениям Е.А. Рыдзевской, топонимические названия, производные от смерд, «отличаются большим разнообразием форм: простейшие из них Смерди, Смерда, Smiord (название ручья в районе Витебска и польском документе XVI в.). Далее — наиболее простые производные, как Смердов, Смердово, Смердий, и, наконец, — такие формы, как Смердовичи, Смердомка, Смердомля, Смердынь, Смерделицы и мн. др.» (Рыдзевская Е.А. Слово «смерд» в топонимике // Проблемы источниковедения. Сб. 2. М.; Л., 1936. С. 13). И.Я. Фроянов замечает, что если бы термин «смерд» обозначал крестьян в целом, то подобные названия не могли бы появиться: «Только определенная локальность смердов вызвала потребность привязать их к тому или иному пункту» (Фроянов И.Я. Начала русской истории. С. 447).
482
Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 68—70.
Со второй половины X в. смердами стали также называться рабы-инородцы, посаженные на землю в княжьих селах. С этим значением термин «смерд» вошел в Русскую Правду.
Сбор дани осуществлялся в погостах, где размещались на постоянной основе или куда приезжали на время дружинные отряды. Это могли быть крупные поселения, вроде Гнездова в земле смоленских кривичей, Шестовиц и Седнева на Черниговщине, Михайловского центра и Тимерева в Ярославском Поволжье. Но были и такие крохотные погосты, как упоминавшаяся Векшенга, построенные, чтобы брать с местных жителей каких-нибудь «2 сорочка 80 шкурок» (новгородская грамота 1137 г.). Князь, разумеется, никогда не наведывался в эту дыру. Сама же летопись ясно указывает на то, что сбор дани поручался ближним людям князя: «В се же время [в 1071 г.] приключися прити [к белозерцам] от Святослава дань емлющи Яневи, сыну Вышатину...» Видимо, летописное сообщение о том, что Игорь «вдасть» Свенгельду «древлянскую» и угличскую дани, следует понимать в том же смысле: князь передал воеводе право на сбор дани в землях угличей и крымских готов. Саги утверждают, что Сигурд Эйрикссон, поступивший на службу к князю Владимиру Святославичу, от его имени собирал дани в Эстонии.
Княжой сборщик дани должен был управиться со своей работой за определенный срок, в течение которого данники обеспечивали его и прибывшую с ним дружину всем необходимым, «колико черево возметь». Прокормить эту прожорливую ораву было нелегко, недаром тот же Ян Вышатич пригрозил белозерцам, что просидит у них весь год («не иду от вас за лето»), если они не выдадут скрывавшихся от его преследования мятежных волхвов. Угроза подействовала безотказно: белозерцы тут же повязали смутьянов.
Часть дани поступала в Киев повозом, то есть ее привозили сами подвластные племена.
Единственный раз мы видим князя отправляющимся за данью только в случае с Игорем, захотевшим «примыслити большую дань» на «древлянах». Но его поход в «Деревьскую землю» выглядит явным нарушением договора о «подданстве».
Размеры выплат были строго определены [483] и, вероятно, оставались неизменными в течение десятилетий. Дань выплачивалась в основном натурой, изделиями лесных промыслов: пушниной, воском, медом, — но не исключено, что племена-данники, причастные к торговле на Балтийско-Волжском пути, делились с русами арабскими дирхемами (один куний мех приравнивался тогда к двум с половиной дирхемам).
483
Ср. с летописными известиями: «Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенах, на мери и на веси, кривичех. А козари имаху на полянех, и на северех, и на вятичех, имаху по беле и веверице от дыма»; «Поча Олег воевати деревляны, и примучив их, имаше на них дань по черне куне» и т. д.
Классическое описание полюдья в Русской земле середины X в. принадлежит Константину Багрянородному: «Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами [484] из Киава и отправляются в полюдия [485] , что именуется „кружением", а именно — в Славинии [племенные земли] вервианов [древлян днепровского правобережья], другувитов [дреговичей], кривичей, севериев и прочих славян, которые являются пактиотами [союзниками] [486] росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киав».
484
В Повести временных лет имеется сходное выражение «вся русь» (в легенде о призвании Рюрика: «И избрашася з братья с роды своими, пояша по собе всю русь», и в договорах русов с греками). Новгородская I летопись заменяет «всю русь» на «дружина многа».
485
Вероятно, князь с дружиной передвигались по установившимся путям на санях (вспомним «Ольгины сани», хранившиеся в Пскове).
486
Греческое слово пактон имеет двоякое значение договора и дани (см.: Константин Багрянородный. Об управлении империей. С. 316. Примеч. 18 к гл. 9). Судя по тому, что город Витичев назван Константином в этой же главе (9-й) «крепостью-пактиотом росов», император придавал термину «пактиот» преимущественно значение «союзник», а не «данник». Правда, в другом месте (гл. 37) земли угличей, древлян, ледзян и «прочих славян» именуются у него «подплатежными стране Росии местностями». Но «подплатежность» в данном случае — это состояние политической зависимости, а не самый факт выплаты дани. Обычай полюдья не имел аналогии в византийской политической практике. Зависимые от Византии земли и народы в знак своего подчинения вносили в имперскую казну ежегодную подать. Поэтому и политическую зависимость «внешней Росии» от Киева Константин выразил через отношения «платежа».
Таким образом, подчеркнем еще раз, киевский князь отправлялся в полюдье не за данью. Простой здравый смысл подсказывает, что князь физически не мог за пять-шесть месяцев (с ноября до начала апреля) собрать, учесть и переправить в Киев огромное количество разнообразной снеди и «рухляди» со столь обширной территории. Ведь, по приблизительным подсчетам, князь с дружиной за время своего «кружения» должны были описать дугу длиной около полутора тысяч километров [487] . К тому же со стороны князя было бы крайне неблагоразумно связывать поступление дани со своим личным присутствием среди данников, тогда как болезнь, внутренние и внешние неурядицы и множество других непредвиденных обстоятельств могли помешать ему посетить какое-нибудь из подвластных племен. Да и славянские племена в продолжение зимы были заняты отнюдь не сдачей дани князю — по свидетельству Константина Багрянородного, они рубили лес и делали лодки, которые весной сплавляли в Киев. Стало быть, отправляясь в полюдье, князь мог иметь в виду разве что проверить деятельность дружинных погостов, взыскать недоимки или произвести какой-нибудь внеочередной побор.
487
См.: Рыбаков Б.А. Мир истории. С. 75, 76.