Русская жизнь. Страхи (сентябрь 2008)

«Сегодня, 30 июля 1918 г., в 10 ч. вечера, скончался командующий группою германских войск на Украине Генерал-Фельдмаршал Эйхгорн, погибший от злодейской руки заклятых врагов Украины и ее союзников.

Тем, кто не знал усопшего Генерал-фельдмаршала, трудно оценить, какая это великая и горькая утрата для Украины. Генерал-фельдмаршал Эйхгорн был искренним и убежденным нашим сторонником и другом украинского народа; целью его было создание самостоятельной Украинской Державы. Усматривая неисчерпаемые творческие силы в нашем народе, он радовался той славной будущности, которая ожидает Украину, и всеми силами поддерживал идею Украинской Державы даже среди тех, кто относились к ней с недоверием.

Мир же праху твоему, великий и славный воин! Как боевая твоя слава не умрет в сердцах германского народа, так и убежденная твоя работа на благо Украины оставит глубокий след в сердцах наших и не изгладится никогда со страниц истории Украины.

Единственное утешение в этом тяжком горе, которое нас постигло, это то, что постыдное злодейство совершено не сыном Украины, а чуждым человеком, враждебным Украинской Державе и ее союзникам».

Как известно, незадачливый гетман нашел впоследствии убежище в Третьем Рейхе, на руинах которого и погиб во время бомбардировки в апреле 45-го. В свою очередь гитлеровцы свято чтили память об Эйхгорне, назвав в честь него главную киевскую улицу Эйхгорнштрассе. (Впрочем, это было уже вторичное переименование, после того как при Советах Крещатик успел превратиться в проспект Володарского.)

На посланную немедленно после покушения (еще до смерти Эйхгорна, скончавшегося в госпитале в одиннадцать вечера) «молнию» Скоропадского Вильгельм II ответил телеграммой: «Искренно благодарю вас за выражение вами от имени украинского правительства и украинского народа чувства соболезнования по поводу достойного проклятия преступления, которое учинено подлыми убийцами против моего генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна.

Бессовестность наших врагов, которые являются в то же самое время врагами спокойствия и порядка на Украине, не останавливается при выполнении своих мрачных планов ни перед какими самыми презренными средствами. Я надеюсь, что удастся подвергнуть заслуженному наказанию как непосредственных выполнителей преступления, так и его руководителей, а также надеюсь, что Всевышнему благоугодно будет оставить в живых жертвы гнусного покушения«.

Через считанные часы выяснилось, что не угодно. Да и самому кайзеру оставалось сидеть на престоле каких-то три месяца… Но «своего» генерал-фельдмаршала, полководца и аристократа - внука Фридриха Шеллинга по матери и королевского министра образования Иоганна фон Эйхгорна по отцу - император Германии успел похоронить на военно-мемориальном кладбище Invalidenfriedhof в Берлине по высшему разряду. Этим летом мне удалось побродить там. Я увидел много надгробий известных прусских военных XVIII и XIX столетий. Неподалеку от Эйхгорна спят вечным сном его сподвижники по войне 1914-1918 годов. Вот памятник на могиле начальника штаба Восточного фронта Макса Гофмана, того самого, кто вел переговоры с большевиками в Брест-Литовске. Там надгробный памятник Людвигу фон Фалькенаузену, увенчанный античным шлемом… Нет только почему-то генералов Второй мировой, и в то же время много странных проплешин-лужаек между могилами. Мемориальное кладбище находилось на территории ГДР, прямо на самой границе по Шпрее. Возможно, могилы высших офицеров вермахта и иных родов войск Третьего Рейха подверглись уничтожению, но этот вопрос еще требует изучения.

Из толстовцев в бомбисты

За полгода до поездки в Берлин мне удалось побывать на родине Бориса Донского на Рязанщине - в запорошенном снегом селе Гладкие Выселки, бывшего Михайловского уезда. В двух шагах отсюда, по русским, конечно, меркам берет начало Дон-батюшка. В полусотне верст от родового села Бориса есть даже такой населенный пункт - Донской. Тут и одно из самых славных полей русской ратной славы - Куликово довольно близко. По возвращении из поездки, благодаря новому знакомству со старейшим михайловским краеведом Юрием Бучневым, мне удалось выйти на носителей фамилии Донские в Михайлове и Нижнем Новгороде.

В семье Михаила Тимофеевича и Анны Петровны (в девичестве Касатиковой) было четверо детей. Родившийся в 1896 г. Борис был последним сыном, любимчиком матери. Семья жила на селе, а ее глава был отходником - работал длительное время в Петрограде. После окончания детьми церковно-приходской школы отец взял двух сыновей - Бориса и Федора в Питер. 15-летнего Бориса он определил на Балтийский завод учеником слесаря. Вероятно, одним из первых впечатлений в столице, ставших для него откровением, были так называемые «толстовские дни». В многочисленных манифестациях по случаю смерти писателя принимали участие и рабочие, и студенчество. Не отсюда ли началось его увлечение толстовским учением? Соратница по Боевой организации левых эсеров и его возлюбленная Ирина Каховская рассказывала: «Первые годы своей питерской жизни Борис увлекался толстовством (о Толстом он слышал еще в деревне) и, уже участвуя в политических рабочих кружках, долго еще исповедовал толстовские убеждения».

При мобилизации промышленных рабочих в 1915 году, Донской был зачислен во 2-й Балтийский флотский экипаж. Служить ему довелось на транспортном судне «Азия», где был он минным машинистом. Реакцией на офицерские грубости и рукоприкладство стал его переход на революционные позиции. «С большим страданием Борис вспоминал, как однажды его били ремнем по лицу за недостаточно почтительный тон», - вспоминала Каховская. В 1916 году Донской присоединился к эсерам, за что в итоге поплатился заключением в плавучую тюрьму. Но грянувшая вскоре после этого революция не только принесла ему освобождение, но и выдвинула недавнего узника в число признанных лидеров балтийских моряков. Его сразу же избрали в исполком Кронштадтского Совета, а затем и в Кронштадтский комитет партии эсеров.

Познакомившаяся с ним летом 1917 года Каховская стала свидетелем его взлета: «Он пользовался громадной популярностью в Кронштадте, и матросская масса постоянно выдвигала его во все тяжелые и ответственные минуты на передовые роли. Партия ценила в нем крупного массового работника, обаятельного, редкой душевной чистоты человека и драгоценного товарища. Он остался у всех в памяти светлый, торопливый, с весело озабоченным лицом, освещенным огромными серо-зелеными глазами, глядевшими внимательно, с трогательной доверчивостью, прямо в душу».

Искренность и добродушие располагали к нему самых разных людей, вплоть до идейных оппонентов. Небезызвестный мичман-большевик Федор Раскольников писал: «Донской был одним из самых симпатичных работников Кронштадтской левоэсеровской организации. Развитой, очень смышленый матрос, он обладал боевым темпераментом. Молодой, невысокого роста, с живыми глазами, энергичный, увлекающийся и жизнерадостный, он всегда был в первых рядах и смело глядел в лицо опасности. Среди кронштадтских левых эсеров он казался нам наиболее близким, поддерживал хорошие отношения с нашей партией, и в нашей организации его любили. „Борьба до конца“ была его стихией».

И в пору ранней юности, и в дни революции Донской упорно занимался самообразованием. Но времени на книги оставалось с каждым днем все меньше и меньше. Во время наступления корниловцев на Петроград он был направлен комиссаром в форт «Ино». Затем сам отправлял отряды моряков для штурма Зимнего, захвата вокзалов, мостов, телеграфов и телефонных станций вместе с барышнями, не желавшими соединять Смольный. Потом Донской отправился для защиты красного Питера на Пулковские высоты, где снова пересекся с посланной туда левыми эсерами Ириной Каховской…

В исполкоме Кронштадтского Совета было немало ярких личностей, которые, несомненно, могли иметь на 22-летнего матроса серьезное влияние. Одним из лидеров эсеров был бывший студент Горного института, матрос 1-й статьи учебного судна «Народоволец» Александр Брушвит (к слову сказать, закадычный приятель и однокашник отца А. Д. Синявского - Доната Евгеньевича, тоже ярого левого эсера). Среди большевиков выделялся Раскольников, а среди анархистов - Ефим Ярчук, бывший политэмигрант, живший в Америке и имевший анархо-синдикалистские связи по всему миру. Эсеров-максималистов представлял Григорий Ривкин, известный в революционных кругах по кличке-псевдониму «Николай Иванович». Это вообще была ходячая легенда русского, еврейского, итальянского бунтарства. Блестящий химик, поэт, выпускник Сорбонны, он покалечил себе руки во время разрыва заряжаемой бомбы, что не помешало ему организовать в декабре 1905 года «эсеровскую лабораторию» на Прохоровской мануфактуре и снабжать «македонками» всю Пресню. Чудом избежав виселицы, Ривкин поселился в Италии, где контактировал с не менее легендарным лидером анархистов Малатестой, писал стихи и вел пропаганду среди крестьян Ломбардии.