Русские адмиралы — герои Синопа

9 марта Корнилов приказом предписал командирам всех кораблей использовать распорядок дня, подготовленный Нахимовым для своей эскадры. В этом распорядке были указаны основные виды деятельности экипажа корабля с подъема до отбоя на каждый день недели, включая дни учений¹.

Мирная жизнь еще продолжалась. Ментиков через Корнилова поручил Нахимову рассмотреть «Руководство для производства артиллерийских стрельб», присланное начальнику Главного морского штаба Великим князем Константином Николаевичем для отзыва. Рапортуя Меншикову и предложив ему отзыв артиллерийского офицера, 10 марта вице-адмирал Нахимов писал: «...Я же, со своей стороны, нахожу, что в новом уче-ньи весьма мало изменений противу принятого ученья у нас в Черноморском флоте, составленного генерал-адъютантом Корниловым (когда он был еще командиром корабля), и те, которые сделаны, мне кажется, скорее замедлят учение, а не улучшат его. Кроме того, при составлении нашего ученья взят в расчет высочайше утвержденный на судах комплект команды, на нем основаны все прочие расписания, а равно и рассчитана прислуга у орудий. Приняв же новое ученье, придется увеличить число команды на судах и переделать прочие расписания без всякой видимой причины или необходимости»^{703 704}.

Так как строящиеся на берегу батареи оставались под наблюдением Нахимова, он для того, чтобы строители располагались ближе к месту работ, приказал разместить их по кораблям и там же довольствовать, о чем рапортовал Корнилову 12 марта⁷⁰⁵.

В этот период по петербургским салонам ходила сплетня о якобы существовавших трениях между Нахимовым и Корниловым. Последний рассказал М.Ф. Рейнеке, что в письме к нему Ф.Ф. Матюшкин сообщил весть, услышанную от Н. Пущина, что ссора Нахимова и Корнилова вредит службе. Эта весть достигла ушей Великого князя Константина. Одним из первых он задал полковнику И.Г. Сколкову, направленному курьером в Санкт-Петербург, вопрос: «За что Корнилов и Нахимов ссорятся?» Император также оказался недоволен якобы существовавшими трениями между двумя моряками. Больной Нахимов, узнав об этих слухах, еще больше занемог. Рейнеке, чтобы успокоить друга, написал ему, что скорее всего сплетни достигли столицы через морских курьеров, и просил позволения написать знакомым морякам в Петербург, чтобы рассеять слухи⁷⁰⁶.

Конечно, некоторое неудовольствие тем, что Корнилов вмешивается в его обязанности, Нахимов иногда испытывал. Адъютант Корнилова А.П. Жандр отмечал, что «...нашлись люди, которые стали жужжать Нахимову, что Корнилов распоряжается его эскадрою, как своею, — и самолюбие флагмана, старшего в чине, заговорило на мгновенье. Вот источник носившихся в то время слухов о несогласиях между двумя всеми уважаемыми адмиралами. По моей специальной обязанности я часто был посылай к Нахимову, хорошо знакомому мне лично, и могу утвердительно сказать, что оба адмирала слишком горячо любили службу, слишком свято понимали свой долг для того, чтобы из пустого тщеславия не помогать друг Другу в общем деле — пользе и чести России»¹. Жандр вспоминал, что сам Павел Степанович просил Корнилова не стесняться отдавать указания по эскадре на рейде и только сообщать, в чем дело. В свою очередь, начальник штаба Черноморского флота и портов не менее двух раз в неделю ездил на корабль Нахимова, часто обращался к нему за советами, направлял для отзыва подготовленные штабом документы. Завершал Жандр свои воспоминания по этому вопросу следующими строками: «...Павел Степанович, считая впереди всего пользу Черноморского флота, всегда с радостью содействовал Корнилову. Таким образом, дружеские отношения адмиралов укреплялись, и в продолжение всего лета 1854 г. Нахимов был принят как родной в семействе Владимира Алексеевича...»^{707 708}

Сам Павел Степанович огорченно отвечал Рейнеке 13 марта: «Любезный друг Миша! И меня крайне огорчила эта сплетня или, лучше сказать, гнусная клевета. Тем более она меня тронула, что я был сильно болен. Напиши, дорогой мой друг, и Матюшкину и Пущину, во-первых, что никто столько не ценит и не уважает самоотвержения и заслуг вице-адмирала Корнилова, как я, что только он один после покойного адмирала может поддержать Черноморский флот и направить его к славе; я с ним в самых дружеских отношениях, и, конечно, мы достойно друг друга разделим предстоящую нам участь; а во-вторых, что, если бы в настоящее военное время назначили бы на место Владимира Алексеевича даже Матюшкина или Пущина, людей, которых я нисколько не ценю и не уважаю, то и тогда каждый из нас покорился бы и повел дело так, чтобы не пострадала честь русского флага. Еще раз, гнусная клевета»⁷⁰⁹.

Чтобы утихомирить столичные слухи, Рейнеке решил написать не к «отшельнику» Пущину или «осторожному иезуиту» Матюшкину, но к «доброму» контр-адмиралу П.Ф. Анжу, который был близок к П.И. Ри-корду — «лучшему колоколу для вестей в большом свете»¹. 15 марта он подготовил письмо, в котором просил утихомирить несправедливые слухи о вражде Корнилова и Нахимова, которые огорчали и самих адмиралов, и всех их уважающих:

«С самого начала вступления Корнилова в должность начальника штаба, когда он стоял от Павла по чину гораздо дальше, чем стоит теперь, и тогда Павел в пример другим оказывал не только должное уважение к его служебной власти, но и к его личности, а Корнилов, имея полную доверенность к откровенности Павла, умел ценить это и соблюдал самую благородную деликатность в служебных отношениях, не прерывая прежних дружеских связей. По смерти же Михаила Петровича эти два человека... еще более сблизились и служили друг другу как бы пополнением к общей цели на пользу службы, о важнейших делах которой они часто совещались и, конечно, не обходилось без споров; но эти споры при взаимном уважении и откровенности еще более утвердили доброе между ними согласие и эти отношения к чести обоих сторон и вообще к пользе службы сохранились и поныне. Да и может ли быть иначе между добросовестными людьми даже в мирное время, не только в военное, когда и враги должны забывать личности для общего блага.

Павел молит только об одном, чтобы Корнилова скорее утвердили главным командиром, ибо настоящее его положение без официальной законной власти во многом связывает его действия, особенно по хозяйству»^{710 711}.

Рейнеке направил черновик письма для прочтения Нахимову, который вскоре вернул письмо с пометкой: «Без всяких заметок, дорогой мой друг Миша, возвращаю тебе письмо. Ни дельнее, ни умнее написать нельзя. До Синопа служил я тихо, безмятежно, а дело шло своим чередом. Надо же было сделаться так известным, и вот начались сплетни, которых я враг, как и всякий добросовестный человек»⁷¹².

18 марта 1854 года Корнилов отдал подробную инструкцию командирам кораблей, стоящих на рейде, береговых батарей и начальникам гребных десантных отрядов о действиях против неприятельского флота и его десанта в случае нападения на Севастополь с моря⁷¹³. В тот же день вице-адмирал предупредил Н.Ф. Метлина о возможном нападении англо-французского флота на Николаев⁷¹⁴.

24 марта П.С. Нахимов в письме другу М.Ф. Рейнеке писал: «Мне бы хотелось отдать военный приказ по эскадре, в котором высказать в кратких и веских словах, что эта война священная, что я уверен, что каждый из подчиненных горит нетерпением сразиться с защитниками Магомета — врагами православия, что павшего в бою ожидает бессмертие, за которое будет молиться церковь и все православие, победившего — вечная слава и, наконец, самые летописи скажут потомкам нашим, кто были защитники православия! Но, как ни бьюсь, не могу сказать, ничего у меня не выходит. Потрудись, дружок! Если ты здоров и в духе, составь мне приказ. Ты этим большое бремя снимешь с меня»¹.

В письме к двоюродному брату от 19 марта, объясняя, почему он только теперь отвечает на поздравление с синопской победой, Нахимов рассказывал, что четвертый месяц не сходит на берег и постоянно болеет, ибо холодной зимой температура в каюте спускалась до 4 градусов мороза и нередко вода в графине замерзала. Моряк мечтал о том, что со временем все успокоится и год он сможет полечиться в деревне. Рейнеке он прямо писал, что девять дней болел, пять из них не вставал с дивана и ничего не ел. Но, несмотря на болезнь, вице-адмирал продолжал оставаться в курсе публикаций по морскому делу. В том же письме он высказал отрицательный отзыв о статье А.П. Соколова «Парус и винт», отмечая в ней недостатки, которые объяснил непрофессионализмом^{715 716}.

Казалось, боевые действия на Черном море затихли. После первого выхода в декабре союзные корабли зимой не покидали Босфора. Турки ограничивались тем, что перебрасывали войска в Батум⁷¹⁷. Это порождало состояние успокоенности в Петербурге. Тем временем обстановка обострилась. Несмотря на отсутствие юридических основ;аний, Англия и Франция еще в декабре приняли решение считать события у Синопа предлогом для вмешательства в войну⁷¹⁸. Переписка императоров и дипломатические переговоры должны были аргументом о разбойничьем нападении на беззащитный порт прикрыть тот факт, что великие европейские державы собирались пойти на шаг аналогичный: уничтожить Черноморский флот и овладеть Севастополем, чтобы хотя бы временно ликвидировать морскую силу России на юге. 15 февраля союзники ультимативно потребовали от Николая I оставить Молдавию и Валахию, 12 марта заключили военный договор с Турцией и 15 марта объявили войну России⁷¹⁹. Русско-турецкая война превращалась в истинно Крымскую войну с коалицией великих держав, которая прославила героизм защитников Севастополя и поставила крест на парусных флотах.

Начало войны потребовало приготовлений. 18 марта на пароходе «Тамань» отправили в Одессу Осман-пашу и трех турецких командиров кораблей, плененных при Синопе. 27 марта Корнилов и Нахимов отдали приказы об обороне города и порта¹. Команды усиленно готовились к боям по расписанию, составленному Нахимовым.

Меры эти оказались нелишними. С весной активизировались и союзники. 31 марта пароход под австрийским флагом приблизился к Севастополю и пытался увести купеческую шхуну, но был вынужден оставить ее, когда в погоню вышли два фрегата. Догнать быстроходный корабль не удалось, ибо Меншиков приказал прекратить пары на пароходе «Херсонес» в надежде, что англичане, если их не беспокоить, не ввяжутся в войну, а когда вернувшийся Корнилов вновь приказал разводить пары, было поздно^{720 721}. 1—4 апреля три союзных судна захватили одиннадцать херсонских лодок с мелкими грузами, в том числе с гардеробом семьи Корнилова. На большее они не решались. Сам Корнилов объяснял это сложностью ремонта паровых судов в Константинополе⁷²².

3 апреля поступили сведения о планах англичан затопить на фарватере Севастополя два-три старых турецких судна. Однако Рейнеке считал, что этого не допустят береговые батареи⁷²³. К этому дню большинство кораблей после завершения ремонта расположились по диспозиции⁷²⁴. Семь линейных кораблей эскадры Нахимова в две линии стояли поперек бухты за Килен-балкой, в устье которой установили «Силист-рию» как блокшив. Напротив ее у Голландии стоял корабль «Императрица Мария». Между Павловской и 4-й батареями расположились шесть пароходофрегатов, за ними у берега — четыре корабля эскадры Корнилова. Эскадре Нахимова следовало простреливать рейд вдоль, эскадре Корнилова — поперек. Малые суда, транспорты и малые пароходы в готовности оставались в гавани. Фрегат «Месемврия» загораживал подход к докам, где стояли на ремонте два линейных корабля. За боном располагались бриги «Язон» и «Эней». Впереди бона патрулировал корвет «Калипсо», а второй корвет был выдвинут для наблюдения к батарее № 10. Корветам этим предстояло в случае появления противника укрываться в Артиллерийскую бухту, а бригам уходить за линию эскадры Нахимова, к Инкерману. Пароходам следовало из бомбичес-ких орудий стрелять вдоль рейда, а в случае, когда противник прорвет бон, уходить в Артиллерийскую бухту и за линию Нахимова. Фрегатам на шпринге предстояло действовать навстречу противнику. Сооруженные и ранее существовавшие батареи должны были взаимодействовать с кораблями¹.