Русские на Индигирке

Чyрить — играть в жмурки.

Чухмaречка — любимая женщина, зазноба.

— Ш —

Шабарчeть — шуршать

Шaбиш — багаж.

Шaгла — жабры.

Шaеть — тлеть.

Шаровaры — меховые дорожные штаны.

Шархали — сосульки.

Шарчeть — журчать.

Шаткары — дорожные меховые ботинки, подошвы которых сделаны из оленьих щеток.

Шахатки — позвонки.

Шевелить — а) слегка двигать что-либо; б) вмешиваться в чьи-нибудь дела, приставать к кому-либо; в) заигрывать, любезничать с женщиной.

Шелoник — юго-западный ветер.

Шeпетко — красиво.

Шеречoк — щеночка.

Шибинка — щепка.

Шибишняк — шиповник.

Шивер — подводный камень.

Шигири — мелкие стружки.

Шимaх — пучок конских волос.

Ширбeть — зудиться.

Шитница (о женщине) — искусная швея,

Ширyнчик — горделивый, хвастливый человек.

Шoйда — деревянная нахлестка на полозьях.

Шoркать — гладить, массажировать.

Шулюкaн — демон, дух, живущий в воде.

Шухyма — зря, напрасно.

Шухyмиться — шуметь, суетиться.

— Щ —

Щeрба — уха.

— Э —

Эдакой да эсякой — такой-сякой.

Эконoмка — любовница.

Эстолько — столько,

Этта — здесь.

— Ю —

Юкать — глухо стучать.

Юкола — копченая и вяленая рыба, приготовленная особым образом.

Ютeть — издавать глухой гул («Земля ютит — батырский конь бежит»).

Юрта — изба, дом.

Юхaла — вяленая рыба, идущая для привады песцов.

— Я —

Ямарина — глубокая яма.

Приложения

Этнографический рассказ

Это было в 1932 году. Подъехали мы к Русскому Устью с реки, поднялись на угор и прямо к избе тетки Апрасеньи. Поднялся на все голоса собачий лай. Каюр, выше среднего роста, с рыжими усами, быстро притормозил нарту прудилом и командой: «То-оо!».

Собаки остановились, высунув большие языки, с которых капельками стекала слюна. В это время из избы вышел плотный, лет тринадцати мальчик и, быстро подбежав к упряжке, поймал за передний поводок и привязал собак за кол. Только после этого, отбежав в сторону, громко поздоровался:

— Здорово, дядя Егор! Как тебя собаки-то заколотили! Ну и хлестно яхали Вы, я Вас на стрелке увидел, не успел глоток чаю выпить, Вы уже причапали.

— А, здорово, Мишенька!

Мишенька поздоровался со мной и помог мне и дяде Егору снять кухлянки. На улице было привязано несколько собачьих упряжек, но внимание дяди Егора привлекала одна из них, и он с нескрываемой завистью спросил:

— А я, брат, чьи это такие шепеткие собаки?

— Это нашево дяди Вани.

— Каково дяди Вани, Замарая что ли?

— Нет, дяди Вани — Такишка.

— То-то, смотру, собаки-те подборные и нарта-та шепеткая, просто выкатаная. У него чево худые будут! Он не нам чета человек.

— Вот-та собака-та перення-та, черная, белошеяя, это щенок наш был, — сообщил Мишенька. — Лонись по второму алыку мама подарила ему. Шибко он хвалит эту собаку, говорит, откликается хорошо — прямо к задку прибегает и нарту оббегает приемисто, хоть по дороге, хоть по целику. Очень пертужая и отменно Дорогу гонит.

Проходя мимо, Мишенька покликал собаку: «Бантик, Бантик». Бантик поднялся и немного потянулся, приложил уши и помахал хвостом. Мишенька погладил его по спине. Собака была запряжена в алык из сыромятной кожи, покрытой зеленым сукном, а по бортам отделанной мандаркой. На шее у нее красовался красносуконный галстук с шеркунцом.

— Илуга! — с завистью только и произнес дядя Егор, — У меня эдаких собак и алыков вовсе никогда не будет.

Зашли в избу. Дядя Егор снял малахай, сунул его в подмышку и, дойдя до середины избы, остановился, глядя на иконы в правом переднем углу, перекрестился и только тогда произнес слова приветствия:

— Здороовоче!

— Здорово! Приходи! — ласково отозвалась хозяйка дома. — Ты ково привез, батя Егор, уполномоченного или ково другого? В темноте-то плохо вижу.

— Видно, шибко большого начальника привез, — сказал приезжий. — Портфель-от страсть большой.

Я сначала не понял, при чем тут большой портфель, но позже узнал, что в Русском Устье считали: чем больше начальник, тем большей величины должен быть у него портфель.

Тетка Апрасенья кому-то приказала снять трубочицу, нащипала лучины, ожигом расковыряла засыпанные в загнетке угли, стоймя поставила в чувал лучины, подожгла углями их концы, добавила несколько поленьев, и в избе воцарилось огненное зарево, которое обдало светом все закоулки, донося до нас ласковое тепло.

В избу зашел Кешенька, братан хозяйки дома.

— Няня, — сказал он, — Кислевские и Шелоховские тоже вечерное затопили.

Хозяйка приготовила строганину, поставила соль, положила обрывок сетки, заменяющий салфетку, и пригласила нас к столу.

— Милости просим, гости дорогие, отведайте, не побрезгуйте, наше кушанье. Чем богаты, тем и рады.

Пили чай вприкуску с сахаром, с большим наслаждением и очень много. В это время в дом зашел мужчина среднего роста, смуглый, с рыжеватыми усами. Носил он суконное пальто на песцовом меху с бобровым стоячим воротником, черные, как вороново крыло, камусные торбоса с пагнетками из росомахи и с верхами, отделанными зеленым сукном.

Вошедший был явно навеселе. Он поздоровался с нами и поклонился хозяйке.

— Нянечка моя золотая, не пообидишься на меня. Шуринок мой любимый, Таврило Миколаевич, видно, шибко меня ждал и от души меня угостил. Вот и пришел я маленько выпитой, а пил-то я всего две стопочки, но в голову вышло. Вот она, русская хмель!

Мишенька подсел ко мне и начал потихоньку рассказывать:

— Это и есть наш дядя Ваня Шкулев, по прозвищу Такишок. Про его собак мы и баяли у нарты. А Таврило Николаевич в эту зиму в казенном доме постой держит. Видно, кто-то из экспилицких выпивку привез, вот он и дал своему зятю маленько отведать.