Русские символисты: этюды и разыскания

Если под письмами Львовой к Брюсову проставлен инициал «Н.», то именем «Нелли» подписаны любовные послания к нему другой женщины — Елены Александровны Сырейщиковой: «Неразлучная с тобою твоя Нелли», «Всегда с тобою, всегда твоя Нелли» и т. н. [585] . Роль, сыгранная ею в жизни Брюсова, проясняется гораздо менее зримо и отчетливо, чем роль Надежды Львовой, но возможно, что в действительности она была не менее существенной и знаменательной.

Близкие отношения Брюсова и Сырейщиковой установились в 1911 г. и продолжались до 1916–1917 гг. (последнее письмо ее к Брюсову датировано 6 сентября 1916 г., в июле 1917 г. Брюсов написал стихотворение «Тусклая картинка», которое при публикации в книге «Последние мечты» (1920) было посвящено Сырейщиковой [586] ). Судя по письмам Сырейщиковой, наибольшей интенсивности ее «роман» с Брюсовым достиг в 1912–1913 гг. — параллельно его отношениям с Львовой и созданию им женской поэтической маски. Львова знала о существовании соперницы, и это доставляло ей немало душевных мучений; в одном из писем к Брюсову (1913) она заявляла: «…прямо ставлю тебе дилемму: или я, или она. Или „счастие, Радость“, о кот<орой> ты писал, или Елена. Или моя жизнь, или жизнь с ней» [587] . Брюсов, однако, дорожил отношениями с Сырейщиковой и не готов был пойти на их разрыв. В отличие от Львовой, Сырейщикова не была достаточно известна в московских литературных кругах — хотя тоже писала стихи и работала, но инициативе Брюсова, над стихотворными переводами [588] , — и о ее отношениях с ним если и знали в ту пору, то очень немногие.

585

См.: РГБ. Ф. 386. Карт. 104. Ед. хр. 20, 21.

586

Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 279, 455. Ср. запись в «Канве моей жизни» Брюсова: «1911 <…> Начало романа с Еленой (Е<леной> А<лекс>андр<овной> Сырейщиков<ой>). С Еленой в Петерб<урге>» (РГБ. Ф. 386. Карт. 1. Ед. хр. 1. Л. 42). Явно об отношениях с Сырейщиковой идет речь в стихотворном «Дневнике поэта» Брюсова (запись от 20 марта 1917 г.):

Post scriptum: был вчера у Нелли, Вдвоем лежали на постели; Когда душа рвалась в тоске, Играл комедию разврата…

(Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 29 / Публ. В. С. Дронова). В венке сонетов «Роковой ряд» (1916), в котором Брюсов воспевает свои самые значительные любовные привязанности, образ Сырейщиковой воссоздается в сонете 13-м («Елена»), следующем непосредственно за сонетом «Надя», навеянным образом Львовой (Брюсов Валерий. Собр. соч.: В 7 т. Т. 2. С. 308–309).

587

РГБ. Ф. 386. Карт. 93. Ед. хр. 7.

588

Брюсов привлек Сырейщикову к участию в готовившихся им переводных антологиях, где напечатан ряд ее стихотворных переводов: Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней. М., 1916 (6 стихотворений); Сборник латышской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. М.: «Парус», <1916> (7 стихотворений); Сборник финляндской литературы / Под ред. В. Брюсова и М. Горького. Пг.: «Парус», <1917> (4 стихотворения). Упоминая о Сырейщиковой в статье «О некоторых русских поэтах — переводчиках „Поэзии Армении“», К. В. Айвазян отметил, что, «несмотря на поиски и запросы, не удалось установить ничего достоверного» о ее жизни и творчестве (Брюсовские чтения 1966 года. Ереван, 1968. С. 231).

Насколько можно заключить из писем Сырейщиковой о ее характере и мироощущении, именно она могла послужить непосредственным жизненно-психологическим прототипом для той маски, которой наделил Брюсов свою вымышленную поэтессу. Во всяком случае, многие из черт, отсутствующие у Львовой и свойственные «Нелли», отчетливо проступают в душевном облике Сырейщиковой — в том числе вполне «земное» и даже гедонистическое отношение к любви. Среди писем Сырейщиковой к Брюсову хранится и ее стихотворное послание «Моему жестокому, милому мальчику Валерию», подписанное «Твоя Нелли»; в нем — очевидное сходство и со стихами брюсовской «Нелли», и в то же время с поэтическим строем их автора, не скрытого под маской:

Как море вольное изменчив И зыбок, зыбок без конца, То кроток, робок и застенчив, То жалишь дерзостью лица. То нежишь лаской поцелуя И темным вечером очей, Звенишь, ласкаешься, чаруя, Как заколдованный ручей. То, как не сын родного мира, С тоской глядишь в чужую даль; Твои уста — уста вампира, Глаза — отточенная сталь. И в час, когда кружит beau Mond’a Тебя блестящая волна, Ты взглянешь странно, как Джоконда, И улыбнешься, как она… Но в праздный день с семьей покорной На время собранных друзей Ты дышишь лаской непритворно, Ребенка нежного милей. [То светлой речкой разольешься, Впивая неба чистый свет. То Мефистофелем смеешься, Откинув бархатный берет.] В минуты ласк, как раб влюбленный, Целуешь жадно ноги жен, Но вечно жаждать обреченный, Ты бледным сном не утолен. И скорбным взглядом Люцифера Взмахнув презрительно кругом, Ты дня земного саван серый Прорвешь сверкающим крылом! Твои стихи? Они жесточе Всех мук, придуманных тобой; В них аромат июльской ночи, И зной, и ужас пред грозой; Они, как папоротник острый В тумане топких берегов, Как орхидеи венчик пестрый, Как вздохи влажных лепестков. [В них трепет страсти опьяненной И чары горькой красоты, Так соловей поет влюбленный, Так дышат сонные цветы.] [589]

589

РГБ. Ф. 386. Карт. 104. Ед. хр. 21. Л. 35–36. Строфы 6 и 11 перечеркнуты карандашом — по-видимому, Брюсовым.

Немногочисленные опубликованные стихотворения Сырейщиковой также имеют гораздо больше общего с эротическими стихами «Нелли», чем драматическая любовная исповедь в лирике Львовой. И Сырейщикова и «Нелли» воспринимают любовь прежде всего как неизбывное наслаждение, открывающее всю полноту жизни, и это проявляется даже в близости образного строя их лирических излияний. Достаточно сопоставить отдельные фрагменты «Стихов Нелли» хотя бы со стихотворением Сырейщиковой «Я так тебя люблю…», чтобы убедиться в этом разительном сходстве; вряд ли оно объясняется только бесспорным влиянием на Сырейщикову поэзии Брюсова.

«Нелли»:

Милый сон, что странно длится, Тихий бред, что странно нежит. Нежный звон во мгле струится, Первый свет во мраке брезжит. Жизнь забыть и жить мечтами, Днем мечтать о новой встрече… Дай мне слить уста с устами, Дай мне сжать руками плечи! («Детских плеч твоих дрожанье…»); Будь для меня и солнцем и луной, Будь для меня сверканьем звезд несметных! Всходи, блистая, утром надо мной, Свети мне ночью в безднах беспросветных! <………………………………………………> Разлей над грустью предвечерний свет, Мани закатным заревом загадок, И говори, что вечной скорби нет, Прозрачной аркой семицветных радуг! <…………………………………………> Дай мне дышать в твоих живых лучах, Дай мне сгореть в немеркнущем сверканьи, Дай мне растаять, с гимном на устах, В неизреченной сладости сгоранья! («Будь для меня») [590]

590

Стихи Нелли. С. 38, 51–52.

Сырейщикова:

Я так тебя люблю, как и мечтать не смела! Так страстно вешний лист ни разу не дрожал, Так ласково вода ни разу пеной белой Не одевала грудь угрюмо-гордых скал! Так нежно радуга сквозь листья не сквозила, Так ярко не цвели июньские цветы, С таким томлением, от века, милый к милой Еще не припадал в молчаньи темноты! Быть может, для тебя я — только сон манящий, Я — только ветерка душистый поцелуй, Певучий луч луны, приветливо скользящий По зыбкой тишине бесстрастно-ясных струй. Но верно знаю я: в твоей душе надменной Бесследно не пройду, как утренний туман! В безбрежности твоей пусть я останусь пленной. Я все ж — волна твоя, мой вольный океан! [591]

591

Ежемесячный Журнал. 1917. № 1. Стб. 7. См. также стихотворения Сырейщиковой «Остывшая зола» (Там же. № 2/4. Стб. 10), «Помнишь, взоры огневые…» (Женское Дело. 1913. № 7. С. 5).

Если аналогии с Львовой напрашивались сами собою и были сознательно выведены на поверхность Брюсовым, то соотношение с Еленой (Нелли) Сырейщиковой составляло второй, более глубинный и потаенный слой его литературной мистификации.

В творчестве Брюсова 1910-х гг. «Стихи Нелли» занимают свое определенное место в ряду произведений, уделявших преимущественное внимание женской психологии. В том же году, что и «Стихи Нелли», вышел в свет его сборник рассказов и драматических сцен «Ночи и дни», задачей которого, как указывал Брюсов в предисловии, было «всмотреться в особенности психологии женской души» [592] . Живое внимание к женской теме сказывается и в поэзии Брюсова этой поры (книга «Зеркало теней», 1912), обнаружившей заметные перемены в идейно-художественной структуре по сравнению с его программно-символистскими сборниками 1900-х гг. Новая лирика Брюсова «уже не выглядит такой торжественной и приподнятой. Не превратившись в реалистическую поэзию, она сделалась эмпиричной. В большей мере, чем до сих пор, она насыщалась бытовыми деталями, психологией, стала более конкретной и отчасти даже „обиходной“» [593] . Такая тенденция к «прозаизации» поэзии, «заземлению» ее тематики, естественно, влекла за собой и изменения в образе лирической героини, которая мало-помалу утрачивала свою условно-символическую, «жреческо»-мифологическую природу и становилась менее возвышенной и отвлеченной, наделялась непосредственно жизненными, интимно-характерными чертами. Однако внимание Брюсова к «женской» теме в ее конкретно-психологическом преломлении, последовательным выражением которого было создание женской литературной маски, объяснялось, безусловно, не только тем, что в его поэтической индивидуальности открылись новые грани, но и более общими тенденциями, обозначившимися в русской поэзии того времени.

592

Брюсов Валерий. Ночи и дни. Вторая книга рассказов и драматических сцен. 1908–1912. М.: «Скорпион», 1912. С. <V>.

593

Максимов Д. Е. Поэтическое творчество Валерия Брюсова // Брюсов Валерий. Стихотворения и поэмы. Л., 1961.С.51 («Библиотека поэта». Большая серия).

В 1890-е гг. анонимный рецензент сборника стихотворений Екатерины Бекетовой смог насчитать, вместе с нею, за все время существования русской литературы «едва семь выдающихся поэтесс»: Анну Бунину, Елизавету Кульман, Каролину Павлову, Евдокию Ростопчину, Юлию Жадовскую и Надежду Хвощинскую [594] . Двадцать лет спустя положение резко изменилось: уже в конце XIX в. в поэзии сказали свое слово Поликсена Соловьева (Allegro), Зинаида Гиппиус, Мирра Лохвицкая, а последующие годы — и в особенности начало 1910-х гг. — принесли целое созвездие имен, среди которых крупнейшие поэтические индивидуальности — Анна Ахматова и Марина Цветаева, отмеченные безусловным и оригинальным дарованием — София Парнок, Мария Моравская, Любовь Столица, Аделаида Герцык, Елизавета Кузьмина-Караваева, Мариэтта Шагинян, Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак), Елена Гуро, Надежда Львова, а также — Людмила Вилькина, Наталия Крандиевская, Ада Чумаченко, Вера Рудич, Наталия Грушко, София Дубнова и многие другие имена, в совокупности красноречиво говорящие о том, что в русской литературе появился новый и весьма представительный регион — женская поэзия. «…B числе многих своих даров „новая поэзия“ принесла с собой целую фалангу женщин-поэтов. Не то чтобы у нас не было и раньше отдельных поэтесс, — ново появление именно такой обширной рати, занявшей свое особенное место на современном Парнасе <…> Ища неизведанного и новых углов зрения хотя бы на старые вещи, современная поэзия нуждается теперь в типах женских индивидуальностей, несущих с собой новую остроту женского восприятия. Мир любви, эротики, впечатлений от обычных вещей, воспринимаемый с новых и неожиданных сторон, дает благодарный и интересный материал для этой поэзии», — писал в 1913 г. Борис Садовской [595] . Но еще в 1909 г. Иннокентий Анненский, со свойственными его критическому дару чуткостью и проницательностью, посвятил женской поэзии особый раздел своей обзорной статьи «О современном лиризме» — «Оне». Определив, что «женская лирика является одним из достижений того культурного труда, который будет завещан модернизмом истории», что современной поэзии «нужны теперь и типы женских музыкальностей», которые, возможно, откроют «даже новые лирические горизонты», Анненский указал на «характернейшие черты несходства между они и оне», между мужской и женской лирикой: «Оне — интимнее, и, несмотря на свою нежность, оне более дерзкие, почему и лиризмы их почти всегда типичнее мужских» [596] .

594

См.: Русская Жизнь. 1894. № 334, 15 декабря.

595

Борисов Б. <Б. А. Садовской>. Поэтессы // Утро России. 1913. № 218, 21 сентября. См. новейшее издание: Сто поэтесс Серебряного века. Антология / Сост. и авторы биогр. статей: М. Л. Гаспаров, О. Б. Кушлина, Т. Л. Никольская. СПб., 1996.

596

Аполлон. 1909. № 3, декабрь. Отд. I. С. 5, 8, 29.

Позднее о «типичности» женского лиризма, его глубокой созвучности современности и насущным литературным задачам писали многие критики, обращавшиеся к этому предмету. «Может быть, именно особенности женской психики, более чутко воспринимающей настоящее во всей его красочности, и сделали возможным такое творчество, отзывающееся на современность», — отмечал А. А. Гизетти [597] . М. Волошин подчеркивал, что, в отличие от женщин-поэтов предыдущего поколения, которые «как бы скрывали свою женственность и предпочитали в стихах мужской костюм», поэтессы последних лет «говорят от своего женского имени и про свое интимное, женское»: «В некоторых отношениях эта женская лирика интереснее мужской. Она менее обременена идеями, но более глубока, менее стыдлива <…> Женщина глубже и подробнее чувствует самое себя, чем мужчина, и это сказывается в ее поэзии» [598] . Указав на «исступленную правдивость женщин-поэтов», С. Городецкий утверждал, что «их стихи — документы дней, настоящие клейма современности, и по одному этому уже интересны» [599] , а В. Шершеневич находил, что женское творчество «сделало шаг вперед больший, чем мужское»: «Таких бездарных поэтов, каким является множество наших прославленных писателей, среди женщин почти нет <…>» [600] . М. Шагинян пыталась найти объяснение этого феномена в том, что современная эпоха не может дать литературе «крупных, все захватывающих тем» и обрекает ее на камерные, сугубо лирические мелодии, которые естественнее всего звучат в «женском» творчестве [601] . Характерно, что и Н. Львова включилась в обсуждение этой проблемы, посвятив женской лирике свою единственную статью «Холод утра», написанную в мае 1913 г. Считая, что современная поэзия зашла в тупик, Львова со всей пылкостью заявляла: «…единственным спасением кажется нам внесение в поэзию женского начала — причем сущность этого „женского“ в противовес „мужскому“ — мы видим в стихийности, в непосредственности восприятий и переживаний, — восприятий жизни чувством, а не умом, вернее — сначала чувством, а потом умом» [602] . Сам Брюсов также склонен был выделять женское творчество в особую, специфическую сферу современной поэзии. В книге своих критических очерков «Далекие и близкие» (1912) он объединил под особой рубрикой «Женщины-поэты» статьи и заметки о поэзии М. Лохвицкой, З. Гиппиус, А. Герцык, Тэффи, Л. Вилькиной и Г. Галиной; позднее сходным образом он сгруппировал отзывы о сборниках А. Ахматовой, М. Моравской, Н. Крандиевской и В. Инбер в обзорной статье «Год русской поэзии» [603] .

597

Гизетти А. Три души. (Стихотворения Н. Львовой, А. Ахматовой, М. Моравской) // Ежемесячный Журнал. 1915. № 12. Стб. 149.

598

Волошин Максимилиан. Женская поэзия // Утро России. 1910. № 323, 11 декабря.

599

Городецкий Сергей. Женские стихи // Речь. 1914. № 100, 14 апреля.

600

Шершеневич Вадим. Поэтессы // Современная Женщина. 1914.№ 4. С. 74.

601

Шагинян М. Женская поэзия // Приазовский Край. 1914. № 116, 4 мая.

602

Львова Н. Холод утра. (Несколько слов о женском творчестве) // Жатва. Кн. V. М., 1914. С. 250.

603

См.: Русская Мысль. 1914. № 7. Отд. III. С. 19–20; Брюсов Валерий. Среди стихов. 1894–1924: Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 444–447.

Опыт мистификации женского поэтического лица был предпринят еще до Брюсова: в 1909 г. скромная и незаметная поэтесса Елизавета Дмитриева, инспирированная Волошиным, выступила в журнале «Аполлон» под эффектной маской Черубины де Габриак, вымышленной аристократки-католички, сочиняющей русские стихи; в течение ряда недель многие участники «Аполлона», и редактор журнала С. К. Маковский в первую очередь, были заинтригованы образом неведомой иностранки, восхищались ее стихами и всячески доискивались личной встречи с загадочной сотрудницей [604] . Весь маскарад прошел с таким успехом только благодаря «аристократическим» пристрастиям «аполлоновцев» и их любви к экзотике и эстетской «куртуазности», и это было обыграно Дмитриевой и Волошиным очень остроумно и тонко. Брюсовский замысел в «Стихах Нелли» был существенно иным. Попытка ввести в женский поэтический хор дополнительный голос была в равной мере и вовремя предпринятой стилизацией новейшего, животрепещуще современного литературного явления, и косвенным признанием того, что «женское» творчество, с его обостренным ощущением поэзии будничной жизни и тяготением к изображению чувства в индивидуально-психологическом аспекте, являет собой один из наиболее перспективных путей литературного развития.

604

См.: Маковский Сергей. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 333–358; Guenther Johannes von. Ein Leben im Ostwind. Zwisehen Petersburg und M"unchen. Erinnerungen. M"unchen, 1969. S. 284–300; Давыдов З. Д., Купченко В. П. Максимилиан Волошин. Рассказ о Черубине де Габриак // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1988. М., 1989. С. 41–61. В популярной статье Святослава Бэлзы «Внучки Козьмы Пруткова» — о литературных масках женщин-поэтов — Черубина де Габриак была охарактеризована наряду со «Стихами Нелли» (Неделя. 1969. № 10, 9 марта. С. 23).

«…Своего возрождения русская поэзия может ждать, конечно, только от нового прилива непосредственных наблюдений над подлинной, реальной жизнью»; — писал Брюсов одновременно с выпуском в свет «Стихов Нелли» [605] . За игровой мистификацией скрывалось устремление от прежнего символистского пафоса к житейской конкретике, от торжественной декламации о страсти — к непосредственному выражению чувства, и выявление этих новых тенденций закономерно и самым лучшим, самым удобным и типичным образом осуществлялось под женской маской. В этом отношении брюсовский опыт имеет свой отдаленный типологический прообраз в знаменитом памятнике французской литературы XVII в., «Португальских письмах» Гийерага, выданных за подлинные любовные послания португальской монахини; женская маска оказалась необходимой тогда для того, чтобы на смену господствовавшему в прозе барочно-прециозному стилю и трактовке любви в условно-пасторальном ключе выдвинуть новые нормативы в изображении чувства — реально-психологическую определенность и документальную достоверность [606] . Хотя литературная судьба и художественное значение мистификации Брюсова были несравненно более скромными, смысл предпринятого маскарада оказался внутренне сходным: имитация женского голоса должна была способствовать обновлению брюсовского поэтического стиля, преодолению в нем — через прозаизацию и психологизацию — условности и высокой риторики «классического» символизма. Если же выходить за рамки личной творческой судьбы, то и тогда «Стихи Нелли» — явление не случайное и не проходное в литературном процессе начала века. Они явились первым «мужским» опытом игровой имитации женской творческой индивидуальности, отразив тем самым характерные особенности поэтической культуры 1910-х гг.; примечательно появление на фоне «Стихов Нелли» новых женских масок, принадлежавших другим поэтам [607] .

605

Брюсов Валерий. Новые течения в русской поэзии. III. Эклектики // Русская Мысль. 1913. № 8. Отд. II. С. 78; Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 410.

606

См.: Михайлов А. Д. «Португальские письма» и их автор // Гийераг. Португальские письма. М., 1973. С. 223–230, 252.

607

Так, В. Ф. Ходасевич собирался тогда же, в 1913 г., печатать свои стихи под псевдонимом «Елисавета Макшеева»; одно стихотворение за этой подписью он опубликовал еще в 1908 г. См.: Письма В. Ф. Ходасевича Б. А. Садовскому / Послесл., сост. и подгот. текста И. Андреевой. Ann Arbor: «Ardis», 1983. С. 14, 20, 77; Ходасевич Владислав. Стихотворения. Л., 1989. С. 256–257, 415 / Примеч. Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека («Библиотека поэта». Большая серия). В 1915 г. в одесском альманахе «Авто в облаках» были напечатаны стихотворения Нины Воскресенской — под этой маской скрывался Э. Багрицкий. См.: Багрицкий Эдуард. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1964. С. 235–236, 530 / Примеч. С. А. Коваленко («Библиотека поэта». Большая серия). Под именем Анжелики Сафьяновой, «внучатой племянницы Знаменитого Российского поэта, чиновника Пробирной палатки Козьмы Пруткова», выступал Лев Никулин. Стихи Анжелики Сафьяновой представляют собой иронические стилизации с отчетливым пародийным налетом на темы женской поэзии и «городской» любви; мистификация была разоблачена самим автором (см.: Никулин Л. История и стихи Анжелики Сафьяновой с приложением ее родословного древа и стихов, посвященных ей. М., 1918). Грузинский поэт Паоло Яшвили печатал во второй половине 1910-х гг. свои стихи под именем Елены Дариани (см.: Поэты Грузии / Сост. Николай Мицишвили. Тифлис, 1921. С. 40–41). Г. Робакидзе (заведомо знавший о подлинном авторе) утверждал: «Елена Дариани замечательна прежде всего тем, что она единственная из грузинских поэтов, которая заговорила настоящим женским словом <…> в ее творчестве слышится подлинное эротическое переживание влюбленности, и притом переживание чисто женской стихии» (Робакидзе Григорий. Грузинский модернизм // Ars. 1918. № 1. С. 49–50). Елена Дариани возникла у Яшвили, по всей вероятности, под влиянием аналогичных мистификаций в русской поэзии 1910-х гг., и прежде всего «Стихов Нелли» (см.: Никольская Татьяна. Грузинская сестра Ахматовой (из истории одной литературной мистификации) // Преображение. Русский феминистский альманах. 1998. № 6. С. 84–88).