Русские снега

«Как бы не явились раскулачивать к нам в Лучкино», — подумал Ваня и встал, говоря:

— Мухины бессмертны: убьют одного, на его место найдется другой. Всегда есть охочие пограбить. Ты домой собираешься?

— Нет, — покачал головой Пал Палыч. — Я останусь. Мне тут хорошо и без телевизоров да холодильников. Никак не могу уйти: баба больно красивая. Я ей магнитофон обещал подарить… или холодильник, как ты думаешь?

Только тут Ваня заметил метку на его рукаве, спросил:

— Что это у тебя?

— Знак, — построжав взглядом, молвил Кубарик. — седьмого молниеносного легиона.

— Что это такое?

— Тайная организация.

— Пал Палыч, если ты замышляешь свержение существующего государственного строя, тебе отрубят голову. Как раз на дубовой плахе, как у тебя в песне поётся. Выйдет на Лобное место палач в красной рубахе, злое сердце его взыграет, и покатится твоя удалая голова. Имей это в виду.

— Да ты же видишь: нет никакого государства. Всё рухнуло. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— Это верно, — сказал Ваня, направляясь к двери.

Уже возле двери подскочил к нему Семён с лукошком, опять повеличал «степенством».

— Ваше степенство, возьми на дорожку снеточков сушёных с Переславля. Проезжающие страсть любят их. Понравится — на обратном пути закупишь хоть целый воз… или обоз. Только уговор: денежки готовь другие.

Говоря так, он совал снетки горстями Ване в один карман и в другой.

Кубарик попрощался с ним, сказал:

— Иван, помни: мы люди русские, славяне. Знаешь, как наши братья поляки говорят? «Еще Польска не сгинела…», а наши братья украинцы: «Що не вмэрла Украйна…». А у нас должно быть на уме: «Ещё не погибла Россия, пока мы живы!» Вот так.

— Ладно, — отозвался Ваня. — Я о своём долге помню.

Когда спускался с крыльца, на него из окна смотрели, переговариваясь, женщина-купчиха и Кубарик, а в другом окне мужики незнакомые.

Ваня потоптался неуверенно возле коновязи, и тут к нему как бы придвинулась стена снега и уходящая вверх ледяная лестница… Поднимаясь по ней, попробовал снеточков — куда как хороши! В меру солененькие, с рыбным духом, вкусные…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1.

Лыжи оказались на месте. Встал на них, огляделся — все по-прежнему: вот трехцветный щит, вокруг снеговая равнина насколько хватает глаз солнце светит.

Он не видел отсюда тех прутиков, которыми обозначил свой путь от Лучкина к Пилятицам, но зато четко виден был вдали в одной стороне крест пилятицкой колокольни, а в другой черная точка — горшок над Лучкином. Ваня уверенно отправился домой.

Ветер теперь был попутный, он все ощутимей толкал в спину — прямо-таки хоть палками не отталкивайся, просто держись во весь рост, сам себе парус.

Что-то заставило его остановиться и посмотреть в сторону. Он увидел совсем недалеко нечто, имевшее шарообразную оболочку размером… да невозможно было определить размера, не зная расстояния! Казалось, это всего лишь мыльный пузырь, пущенный кем-то, но, пожалуй, всё-таки слишком большой для мыльного пузыря. А ещё оно походило на лягушиную икринку огромных размеров, в которой можно было рассмотреть и «головастика», похожего на человечка. Да это и был человек, должно быть мальчик! Он шёл, помахивая в такт шагам руками, весь заключенный в эту «икринку».

Не сознавая, что делает, Ваня двинулся следом, не приближаясь и не отставая. Насмелившись, даже окликнул:

— Эй!

Показалось, что человечек оглянулся и прибавил шагу. Ваня стал отставать. Так шли некоторое время, и впереди обозначился как бы уклон. Лыжи заскользили ходко, но Ваня притормозил, потому что впереди, в отдалении, куда катышем-шагом двигался человек-головастик, стало заметно снежное возвышение.

Это было как раз то место, где из большого облака, похожего на птицу, опустилось белое яйцо. Тогда из-за дальности расстояния невозможно было рассмотреть разброс снега на месте его приземления, а теперь вот, замирая сердцем, замирая всем своим существом, Ваня Сорокоумов поднялся на снежный вал и увидел…

Да, в середине снежного кратера поместился странный объект, вовсе не похожий на яйцо, скорее на дирижабль. Поверхность его была известково-белой, серебристой и этак не совсем чёткой, с коротким излучением текучего света. Этот свет скрадывал поверхность. Более же всего он был странен тем, что имел… паруса. То есть три мачты стояли прямо, держа их, и над «кормой» нависал косой парус. Ясно можно было различить круглые иллюминаторы, располагавшиеся в ряд, как бы ватерлинии, и статую женщины с распущенными волосами, венчавшую нос корабля; под нею из бортового отверстия — оно ведь называется клюз! — тянулась вниз заиндевелая цепь, и якорь, настоящий якорь, лежал, зацепившись за мёрзлую землю.

Страх и любопытство боролись в Ване. Наверно, любопытство победило бы, но вдруг подул ветер, взметая и взвихряя снежную пыль. Ветер ударил в лицо, Ваня попятился, его стало относить помимо воли, он оглянулся: где там крест пилятицкой церкви и где разбитый горшок над Лучкином? Их ещё можно было различить, но они вот-вот исчезнут. Ваня заспешил в тревоге, угадывая направление.

2.

Должно быть, на полпути нагнал его вдруг снежный вихрь, словно курьерский поезд, ударил в спину и тотчас исчезло все: и солнце на небе, и крест справа, и горшок прямо по курсу. Некоторое время Ваня держался устойчиво, но потом его сшибло с ног, он упал на руки. Ветром завернуло куртку на голову, покатило его, переворачивая с боку на бок; Ваня изо всей силы воткнул палки в снег, держась за них возле самых колец, и так лежал некоторое время, головой к ветру, а ногами к Лучкину. Хорошо хоть лыжи удержал на ногах! Оглянулся в одну сторону, в другую — снег слепил глаза. Что творилось вокруг! Локомотив, сбивший его с ног и подмявший под себя, уже удалился, но теперь ровно, не ослабляя силы, мчался снежный поезд прямо по распластанному человеку — ни встать ему, ни сесть. Ваня поднял воротник куртки, надвинул шапку на брови, подтянул ноги, досадуя в нетерпении:

— Долго мне так лежать? Замерзну…

Чувство, что вот он один-одинешенек на поверхности огромной снежной планеты, не отпускало его. Оно заставляло осознавать свою крайнюю ничтожность, словно искорки, отнесенной ветром от костра, которая того и гляди погаснет; а огонь, он едва-едва теплился где-то под снегом, как уголек под толстым слоем золы.

Прошло уже довольно много времени. Вокруг лежавшего образовался продолговатый сугроб; снег запеленывал, укрывая и согревая. Говорят, в таких случаях главное — не уснуть: замерзнешь.

«Что творится! — думалось в бессильной обиде. — Никакого порядку. Снежные поезда ходят без расписания, правил дорожного движения не соблюдают. Задавили человека — и отвечать некому… и никто не выручит».

С этой обидой он задремал.

3.

Приснилось утро парное, розовое. И травка-то зеленела, и птички-то пели, и солнышко-то светило… даже шмель гудел совсем рядом. А проснулся уже не здесь, в снегу, а дома. Сел будто бы на кровати, стал одеваться. Мать заворочалась, сказала сонным голосом: