Русский ад. Книга первая
Шрифт:
– Вот как?
– Да, читайте допросы Кейтеля, ему можно верить. Зачем нужна дипломатия, провоцирующая войну? Как все самоуверенные кавказцы, Сталин совершал невероятные глупости. Отсюда – катастрофа 41-го года, хотя в первый день войны мы уничтожили, между прочим, более 400 немецких самолетов. Не знали? И я не знал. 22 июня мы столько сбили немцев, сколько никогда потом, вплоть до мая 45-го, не сбивали. Какой подъем был! Сегодня даже представить невозможно. Но именно потому, что все силы тогда были брошены на оборонку, у нас не было нормальных тракторов. Не было, Иван Михайлович! Танки были, тракторов нет. И весь космос,
В доме жарко топилась огромная печь. Стол, накрытым на двоих, изнывал от разносолов. У печки хлопотала стройная, высокая, но некрасивая девочка.
– Катя, моя дочь, – потеплел Чуприянов. – Знакомься, Катюха. Академик Петраков. Из Москвы. Слышала о таком?
– Николай Яковлевич, – стушевался Петраков, протягивая руку.
– А клюква где? – Чуприянов по-хозяйски оглядел стол.
– Где ж ей быть, па, как не в холодильнике?
По улыбке, вдруг осветившей ее лицо, Петраков понял, что Катя ужасно любит отца.
«Клюквой» оказалась водка, настоянная на ягодах.
– А вот, возвращаясь к Горбачеву, другой пример, – неторопливо продолжил Петраков.
Ему очень хотелось поговорить, причем по душам, совершенно открыто, да и обед обещал быть знатным: на костре во дворе, рядом с большой белой собакой, спавшей, похоже, с самого утра, в огромной, похожей на ведро, кастрюльке варилась уха. Рыбка лежала рядом, на столике, – Катюха вот-вот бросит ее в кастрюльку.
– 86-й, Иван Михайлович, – продолжал Петраков. – Целиноград. Доказываем Горбачеву: если хлеб стоит 12 копеек батон, селянин будет кормить скотину хлебом; силос и комбикорма в два раза дороже.
Но хлеб-то мы за доллары покупаем в Канаде! До того дошла страна, что уходит на зерно миллиард долларов. В год! И Яковлев, помню, Александр Николаевич вписал Горбачеву в доклад небольшой, аргументированный абзац: цены надо поднять на шесть копеек за булку!
Михаил Сергеевич – у микрофона, народ его приветствует, перестройка, про шесть копеек – ни гу-гу.
Исчез абзац, будто корова слизала!
Мы – к Горбачеву. Как так, Михаил Сергеевич?! Народ в деревнях скотину хлебом кормит, а мы – миллиард за зерно!
Молчит Горбачев. Вроде как нас не слышит. Яковлев наступает, я наступаю… И вдруг Раиса Максимовна… она всегда как бы выпевала слова: А-александр Николаевич, Нико-о-лай Яковлевич… не может же Михаил Сергеевич войти в историю… как Генеральный секретарь, который повысил цены на хлеб…
– Во баба! – вырвалось у Чуприянова. – Нельзя ж стране жить женским умом!
Петраков согласно кивнул головой и подождал, пока Чуприянов нальет рюмки.
«Клюква» сверкала как сверкают на солнце рубины.
– Ну что ж… – Чуприянов разлил водку. – Понеслись, выходит? Я, Николай Яковлевич, приказал Катюхе на закуску всегда подавать горячую картошечку. Чтоб помнили все, кто мы и откуда, из каких краев…
Чуприянов улыбнулся – широко, по-русски…
– Я думаю, Андропов судил о Горбачеве исключительно по Раисе Максимовне, – продолжал Петраков, отправив в рот сразу несколько рыжиков. – Глядел на нее и думал – вот она, новая, нормальная Россия! Умнейшая женщина, между прочим. А Андропов замкнут, скрывает от всех одиночество, если улыбается – то через силу, как-то вымученно, от одиночества сочиняет стихи… – заметил Петраков. –
Вы читали его стихи?– Где? Где бы я их читал?
– Ледяное одиночество, – Петраков потянулся за солеными огурцами.
– Так вот кому, значит, мы всем обязаны! Раисе Максимовне…
Чуприянов любил разговоры о политике, но когда речь заходила наконец о политике, у него сразу пропадал аппетит.
– Михаилом Сергеевичем – безусловно, – подхватил Петраков. – А Горбачев в какой-то момент просто сорвался с резьбы и вертелся уже сам по себе… Ну а картошка – это великолепно, Иван Михайлович, – поддержал его Петра ков. – Я, например, без драников жить не могу! Но только на сметане, не на масле!
Ничто так не сокращает жизнь, как ожидание первой рюмки.
– Ваше здоровье, Иван Михайлович!
– Ваше! – с удовольствием откликнулся Чуприянов.
«Клюква» прошла божественно.
Катя действительно принесла тарелку с дымящейся картошкой, присыпанной какой-то травкой.
– Мыкогдапитьсадимся, такоеощущение, чтонапоминкахсидим… – вдруг сказал Чуприянов. – Я о своих, о красноярских. Саша Кузнецов, Герой Соцтруда, Гуполов – ракетчик, Трушевич. Руководящий состав. Мы сто лет знаем друг друга и знаем цену друг друга. Пьем сейчас молча, потому как все слова уже сказаны. Вот Ельцин, – да? Правит так, будто саблей рубит. Так он и рынок ввел. Будто саблей.
– Родина – это те, кто вокруг нас, Иван Михайлович… – Петраков потянулся за огурчиком и с удовольствием закусил. – Родина – это те, кто вокруг нас, – повторил он, – все остальное, Иван Михайлович, либо легенды, либо фантазии.
– И что? – насторожился Чуприянов.
– Те, кто выскочил вперед, приведут тех, кто похож на них. Умный – умных. Дебил – дебилов. Если некто Беляев, друг Чубайса, в Питере объекты ЖКХ (их сотни) приватизирует по телефонному справочнику… не по здравому смыслу, по телефонной книге… это о чем говорит?..
– Да… – задумался Чуприянов. – Страшные вещи… говорите… – И он потянулся за рюмкой.
– С кооперативов все началось, – усмехнулся Петраков. – Страну-то… а, Иван Михайлович, дорогой мой человек, разве не директоры развалили? Нет? Что вы на это скажете?
Самый вороватый народ оказался… наши директора! Медь хуже Егорки с его осиной, – верно?
– У меня в Ачинске кооперативов не было, – нахмурился Чуприянов.
Они, видно, хорошо поговорили еще дорогой. Чуприянов был в Красноярске на экономической конференции (пустое дело эти конференции, трата времени), остался в городе на ночь, а утром, за завтраком, пригласил Петракова в гости: самолет в Москву улетает поздно вечером, программа для участников конференции составлена по-идиотски, весь день – посещение каких-то спортивных школ, детских садов и т. д.
Нет уж, – знатная уха в деревне, из свежайшей рыбки, это лучше!
Академик Российской академии наук Николай Яковлевич Петраков был абсолютно прав.
Развал Советского Союза начался именно с кооперативов.
1988 год оказался так же страшен для Советского Союза, как и 1941-й, хотя подлинный масштаб этой трагедии открылся не сразу, пожалуй – только сейчас, в 1992-м, когда самого государства – Советского Союза – уже нет.
– 88-й, – невозмутимо продолжал Петраков, – закон «О кооперации». Детище Николая Ивановича Рыжкова. Рынок по-советски, хотя самые первые кооперативы появились чуть раньше, в 87-м.