Русский флаг

– Никто не заставит нас уйти раньше, чем русские капитулируют! заявил вызывающе Никольсон. Настойчивый взгляд его блестящих глаз будто говорил, что менее всего способен изменить решение англичан контр-адмирал Депуант.
– Мы предполагали, что Петропавловск сдастся при первых выстрелах, но русские призвали все свое мужество и продержались один день. Завтра мы принудим их выкинуть белый флаг.

– Для этого надобно действовать, - заметил раздраженно Депуант.

– Я вас не понимаю, господин контр-адмирал!
– насторожился Никольсон.

Над головой раздаются удары молотка. Депуант вспоминает о гробе.

"Завтра похороны Прайса. Готов ли гроб? Еще недоставало, чтобы этим занимались матросы "Форта"! А почему бы им не сделать этого? Делают же они гробы для мичмана и убитых матросов, можно и еще один... Но они погибли в бою, а этот... дезертир!"

– Вы считаете действия английских судов недостаточными?
– наседал Никольсон, видя, что Депуант медлит с ответом.

– Недостаточными?
– Депуант гневно засверкал глазами, потеряв всякое терпение.
– Это слишком деликатно сказано, капитан! Вы действовали отвратительно... Действовали так, словно задались целью помешать моим матросам успешно провести десант.

Никольсон демонстративно встал.

– Адмирал!
– уронил он угрожающе.

– Бомба, посланная с "Пика", стоила жизни нескольким французским матросам.
– Рука адмирала уже продета за борт мундира.
– Мои матросы и отважный мичман Тибурж, славный Тибурж, герой и сын Франции, пали на русской батарее. Но кто поручится, что в их тела вонзилась не бирмингамская сталь?

Никольсон продолжал нагло, вызывающе смотреть на Депуанта.

А стук молотков назойливо лез в уши. Он возвращал к действительности. Чинится ли фрегат, поврежденный русскими, сколачиваются ли гробы - все равно ничего приятного, ничего успокаивающего в этом нет. Взвизгнула пила, и зачастили глухие, как вздохи, удары топора.

– Я готов считать это ошибкой ваших артиллеристов. Трагической ошибкой!

Депуант явно апеллирует к Бурассэ, единственному участнику десанта. Лейтенант Лефебр повредил ногу при отступлении и потому не присутствует на совете. А Бурассэ, плотный, мрачный бретонец, как всегда, молчит. У него собачий прикус, длинные руки.

– Роковой ошибкой!
– Адмирал все еще ищет поддержки у Бурассэ.

– Если бы не чертовщина с бомбами и ядрами, - подтвердил Бурассэ неуверенно, - мои мальчики обедали бы сегодня в Петропавловске.

– В продолжение всего дня я не получал достаточно ясных приказаний, возразил Никольсон.
– Когда наши шлюпки приблизились к берегу, лейтенант Лефебр и вы, господин Бурассэ... увели матросов с батареи. Обратный путь вы проделали слишком стремительно.

Капитан "Эвредика" решил разрядить атмосферу. Воспользовавшись паузой, он сказал:

– Господа, кто из вас видел русского часового? Он спокойно расхаживал под градом штуцерных пуль. Со шлюпок по нему дали не менее ста выстрелов.

– Да, да!
– подхватил Депуант, которому после упрека Никольсона в отсутствии ясных приказаний хотелось показать, что ни одна подробность боя не ускользнула от его взгляда.
– Он уцелел, чего вполне заслуживает, несмотря на то, что он русский! Да-а, господа, - проговорил он с расчетливой серьезностью, - русские оказались сильнее, чем мы предполагали...

Депуант наблюдал, какое настроение вызывает у офицеров воспоминание о сегодняшнем сражении. Может быть, они, подумав о том, что борьба предстоит нелегкая, что русские упрямы и фанатичны, придут к более разумному выводу - сняться отсюда и уйти.

Но вот встает Барридж. Он редко берет слово. Болтовней делу не поможешь. Пусть болтают другие, у него по горло всяких дел. С Прайсом он по неделе ни о чем не заговаривал, ограничиваясь короткими фразами приветствия. Они и так понимали друг друга. Но теперь он скажет. Все, что происходит, похоже на уличное представление.

– О чем мы толкуем?
– пожал плечами Барридж. Слова перекатываются у него в горле сухо, отчетливо, как горох по гладкой доске.
– Что случилось? Мы уничтожили три батареи русских. Наши потери невелики. ("А Прайс! хочется крикнуть Депуанту.

– Присчитай-ка и его!") Да, невелики, а оборона русских разрушена. Приведем в порядок суда, произведем высадку и наденем наручники на всех, кто бросает вызов британскому флагу.

– Вы забыли, капитан, что наручники можно пустить в ход, только находясь на земле. В продолжение сегодняшнего дня я не заметил у вас намерения свезти десант, атаковать русских, исполнить свой долг!

При этих словах Депуанта Никольсон, Барридж, Маршалл и Паркер даже привстали, готовые возражать, но адмирал остановил их гневным взглядом.

– Все ваши возражения здесь, в кают-компании, не имеют цены. Громкие речи, воинственные слова хороши после победы, на развалинах вражеских батарей, среди разбитых пушек и неубранных трупов. Здесь у нас декорация неподходящая. Ваши действия, господа, заслуживают самого решительного осуждения. Они были неловкими, трусливыми, - да, да, я не боюсь и столь ужасного слова, так как дорожу истиной и жизнью матросов. Ваши фрегаты боялись высунуть нос из-за Сигнального мыса, они испугались "Авроры". Один раз - только один раз!
– вам удалось метко выстрелить, и бомба легла в самую гущу моих матросов. Решительно все благоприятствовало высадке, нападению на "Аврору" и порт. Но вы медлили, капитан Никольсон, вы выжидали, вы не хотели рисковать. Пусть французы таскают каштаны из огня! Нет, французы не станут этого делать!

Но Никольсон уже вполне овладел собой и огрызнулся невозмутимо:

– В таком случае мы останемся здесь одни и о д н и захватим Петропавловск.

Это замечание, оброненное бесстрастно, вскользь, оказалось для Депуанта столь внезапным, что он растерялся. "Может быть, - мелькнула у него мысль, - Никольсон, х о ч е т, чтобы я убирался отсюда? От него всего можно ожидать".

Никольсон захватил инициативу. Он говорил горячо, настойчиво. Депуантом овладело точно такое же тоскливое, сонное состояние, как и в те часы, когда Прайс склонял его к неприятным поступкам и он, еще возражая, знал, что не сможет настоять на своем. Французу даже показалось, что Прайс где-то здесь, в кают-компании, и поощряет Никольсона покачиванием головы. Депуант беспомощно огляделся.

Никольсон говорил о Петропавловске, но думал о том, что если бы от него зависело укомплектование флота офицерами, он знал бы, от кого следовало избавиться в первую очередь. Почему они держатся за флот, как клещи, впившиеся в собачью спину? В таком возрасте даже плешивые кассиры уходят на пенсию. Нерешительные, осторожные, угасшие люди! Вот оно, точное слово, - угасшие! Он оставил бы во флоте только тех, кто всегда помнит о благе Англии, кто не смог бы пройти мимо чужого порта, чужого склада, не подумав о том, как уничтожить его! Только тех, кто ненавидит Россию, огромную, непонятную страну, которая целое столетие угрожает Англии морским соперничеством. Только тех, кто понимает, что нужно постоянно держать в узде Францию и зорко смотреть за океан. Там слишком уж быстро растут Американские Штаты.

– Я мысленно обращаюсь к сэру Дэвису Прайсу, к его незапятнанной чести, - говорит Никольсон, мужественно сжимая кулаки.
– Что сказал бы он? О! Сэр Дэвис Прайс, конечно, приказал бы: "На штурм!" Вы сказали, господин контр-адмирал, что большая батарея русских умолкла, приглашая нас к высадке? Нет, к чести русских, она не умолкла. Тем больше у нас оснований заставить ее замолчать. Мы не потеряли ни одного корабля, потери убитыми и ранеными столь ничтожны... (Разумеется, мы склоняем головы перед прахом отважного Тибуржа и французских матросов, - Никольсон небрежно преклонил голову.) ...столь незначительны, что о них не приходится и говорить. Необходима высадка, дерзкая, подавляющая искусством стрелков и числом ружей. Нужны энергичные и устрашающие русских меры. Я предлагаю...