Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Если бы не признание Стороженко, у нас были бы основания заподозрить Киркора в приписывании нечестивым миссионерам «демонической» изворотливости. Разумеется, нет оснований полагать, что вымогательство денег за похороны входило в план, заранее согласованный между военным начальником Хованским и ксендзом Сульжинским. Но вполне вероятно, что некий план подталкивания прихожан к православию самим ксендзом существовал, как вероятным до скандала со взяткой было и иное развитие сценария – не удаление проштрафившегося пособника, а возведение его в настоятели нового православного прихода. Именно это вскоре произошло в соседней Подберезской (Подбржеской) волости, где католический священник Стрелецкий, в православии нареченный Иоанном, в те же самые месяцы лучше справился с возложенной на него задачей перетягивания собственной паствы в православие. В марте 1866 года он был присоединен к православию в торжественной обстановке в Виленском соборе [1130] . Вскоре его бывший католический приход закрыли, а вместо него учредили приход православный: на тот момент против 1400 «присоединившихся» насчитывалось около 3800 остающихся в католицизме.

1130

Там же. Ф. 797. Оп. 36. Отд. 4. Д. 56. Л. 4–4 об. (отношение митр. Иосифа обер-прокурору Св. Синода Д.А. Толстому от 24 марта 1866 г.).

Согласно официальной версии, Стрелецкий был прямо-таки идеальным миссионером: «…еще в звании латинского ксендза, несмотря на двусмысленное свое положение, безбоязненно содействовал обращению к Православию своих прежних прихожан, разъезжая по селам и домам, увещевая, наставляя, убеждая и привлекая их к истинной Православной церкви; так что посланные туда православные священники в течение одного месяца присоединили сих прихожан более тысячи трехсот человек». Жандармский рапорт об успехах Стрелецкого, в целом столь же хвалебный, все-таки напоминал о прозе мирской жизни: переходу Стрелецкого, писал осведомленный Лосев, «способствовал его родной дядя, старый заслуженный полковник, [который] сам мне высказал, что, по его понятию, до тех пор не будет спокойствия в крае, пока не ослабится католицизм» [1131] .

1131

ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 39. 1864 г. Д. 82. Л. 32.

Стрелецкий был серьезной ставкой виленских миссионеров, надеявшихся, что по той же модели могут быть организованы обращения во многих других приходах. Инициатива расширения кампании шла снизу. В мае 1866 года Н.Н. Хованский в довольно требовательном тоне – невзирая на огромную субординационную дистанцию между генерал-губернатором и уездным военным начальником – напомнил Кауфману о необходимости поддержать миссионерский пыл Стрелецкого:

Перед его присоединением с разрешения Вашего Высокопревосходительства я объявил ему, что он ничего не потеряет из бывшего своего содержания, духовное начальство обещало его представить к кресту… Прошло два месяца, и о. Иоанн не видит исполнения ни одного обещания, между прочим я знаю наверно, что нашлись бы ему последователи, но кто же согласится потерять более половины своего содержания… [1132]

1132

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1208. L. 1 ap. (рапорт Хованского Кауфману от 29 мая 1866 г.).

Кауфман внял призыву. В августе того же года он предложил обер-прокурору Синода Д.А. Толстому ходатайствовать перед императором о назначении Стрелецкому, сверх штатного оклада в 300 рублей серебром, пожизненной пенсии в таком же размере. Генерал-губернатор пояснял, что в бытность ксендзом его протеже получал 400 рублей казенного жалованья и имел до 1000 рублей дохода с прихожан – теперь же он, являя пример священнического бескорыстия, наперекор молве католиков о стяжательстве «попов»-схизматиков, отказался от взимания треб с паствы (полагаясь, как мы знаем, на обещание Хованского – но об этом Кауфман в Синод не писал). Из черновика отношения Кауфмана Толстому был вычеркнут аргумент, слишком уж открыто выдающий связь нужд Стрелецкого с перспективой продолжения массовых обращений: правительственное поощрение усердному экс-ксендзу благотворно повлияло бы на «других римско-католических священников, которые высказывают наклонность к переходу в православие» [1133] .

1133

В терминах Хованского – несомненно, горячо верующего человека – эта мысль выражена так: без удовлетворения насущных нужд «дело само по себе Святое, Истинное не может идти вперед и самые ревностные деятели… потеряют энергию, у них опустятся руки» (Ibid. L. 2).

В Петербурге эту связь уловили. Министр финансов М.Х. Рейтерн, к которому обратился Д.А. Толстой, не только отказал в назначении пенсии Стрелецкому за неимением в Государственном казначействе свободных средств, но и прочитал обер-прокурору короткое назидание: это «неудобно в том отношении, что может подать повод к мысли, что Православная церковь привлекает к себе не истиною своей, а материальными выгодами, которые предоставляются присоединяющимся к ней». Едва ли ригоризм лютеранина Рейтерна мог встретить понимание у виленских миссионеров-прагматиков. В конце концов, спустя год после принятия бывшим ксендзом православия, Синод выделил Стрелецкому пожизненное пособие в 300 рублей серебром в год «на счет капитала духовенства Западного края» [1134] .

1134

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1137. L. 16 (отношение Кауфмана Толстому от 29 августа 1866 г.); РГИА. Ф. 797. Оп. 36. Отд. 4. Д. 56. Л. 18–18 об., 20–22 (отношение Рейтерна Толстому от 14 ноября 1866 г. и выписка из определения Св. Синода от февраля 1867 г.).

Показания противников массовых обращений о миссионерстве Стрелецкого составляют полный контраст идиллической картине, которую рисовали виленские власти. Вновь обратимся к записке Киркора: «Более всего рассказов о Подбржеском приходе. Настоятель оного, ксендз Стржелецкий, изъявил желание принять православие вместе со всеми своими прихожанами; на деле, однако, оказалось, что весьма немногие из прихожан сочувствовали этому желанию. Здесь-то потребовалось особенных усилий, чтобы поддержать достоинство заявления кс. Стржелецкого». «Анатомия» массового обращения описывается Киркором в подробностях, казалось бы, не оставляющих камня на камне от деклараций о сознательной смене веры:

[Военный начальник] является сам, поит крестьян водкой, подавая лично пример, уговаривает, целует, упрашивает, сулит золотые горы и, конечно, всегда найдет охотников получить 5 р. с. за изъявленное желание перейти в православие. Потом уезжает, предоставляя действовать полицейским чинам. Пьянство принимается в основу совращений. Давшие подписку являются деятельными сотрудниками. Непокорных же… стараются обратить на путь истины разными понудительными мерами, по возможности избегая телесных внушений, но более действуя на воображение. Так, напр., запирают на ночь в комнату, где обыкновенно ставят покойников; обливают холодной водой и сажают на ночь в ледник… и т. п. отеческие внушения [1135] .

1135

РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 271. Л. 18 об., 18.

Насколько достоверны эти разоблачения? Применение властью метода «кнута и пряника» в политике обращений было не столь уж редкой практикой в XVIII – первой половине XIX века. Большей частью, правда, жертвами такого рвения становились язычники и мусульмане восточных регионов империи [1136] , однако не миновала чаша сия и некоторых христиан в Западном крае. Так, в 1833–1834 годах православный епископ Полоцкий Смарагд, желавший опередить Иосифа Семашко и его команду в присоединении к православию униатов и сумевший за два года отвоевать у униатского духовенства более 120 тысяч человек, разрешал исполнителям своего плана, как говорилось в одной жалобе на действия тогдашних обратителей, «прельщать» крестьян водкой, сулить им «всякое угодье и попечение об них правительства», но при этом и угрожать наказаниями [1137] . Словом, за виленскими обратителями 1860-х стояла традиция миссионерства, в рамках которой отнюдь не исключалось одурачивание обращаемых и грубое насилие над их волей. Тем не менее разоблачения Киркора, а точнее – его интерпретацию происходившего стоит проверить. Спешу оговориться, что это не равносильно отрицанию фактов морального устрашения и физической расправы над католиками – об этом речь впереди.

1136

См., напр.: Werth P. Coercion and Conversion: Violence and the Mass Baptism of the Volga Peoples, 1740–55 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2003. Vol. 4. № 3. P. 543–569.

1137

Шавельский Г., прот. Последнее воссоединение с православною церковию униатов Белорусской епархии (1833–1839 гг.). СПб., 1910. С. 101–103.

Начнем с того, что Киркор не был очевидцем ни одного из обращений (впрочем, он этого и не скрывал, ссылаясь на «многочисленные народные рассказы, переходящие из конца в конец по всему краю»). Цель его записки – наиболее эффектно преподнести недоброжелателям Кауфмана из высшей бюрократии данные о злоупотреблениях. Важно и то, что в осуждении чиновничьего вмешательства в дела веры Киркор исходил из представлений о сугубо духовной мотивации обращения и игнорировал специфику социальной ситуации, в которой находились вчерашние крепостные. Под другим углом зрения можно увидеть и описанную им с отвращением сцену приезда военного начальника Хованского в деревню. Представим себе: гвардейский офицер и князь, который является как посланец царя, сам «уговаривает, целует, упрашивает», дарит деньги и вместе с крестьянами пьет водку (конечно, за здравие государя – момент очень важный!). Это не просто новый для крестьян социальный опыт, но и опыт, который становится сильным доводом за переход в «царскую веру». Податливость какой-то части крестьян на эту сугубо секулярную пропаганду «истинной» веры была закономерной; в середине 1860-х годов не все католики связывали с переменой католичества на православие понижение своего социального и культурного статуса. Даже Киркор признавал, что после посещения села военным начальником у «обратителей» появлялись «деятельные сотрудники». Католическое простонародье, таким образом, не было пассивной однородной массой, загоняемой, подобно стаду, в православие.

Организация и процедура переходов в «царскую веру»

Первоначальное впечатление успеха массовых обращений в Быстрице и Подберезье явилось важным фактором в русификаторских мероприятиях администрации Кауфмана. Видимо, не случайно торжественное действо переосвящения костела в православный храм в обоих случаях совпало с участием генерал-губернатора в заседаниях секретных комиссий в Петербурге, где проекты жесткой деполонизации, отстаиваемые им и его киевским коллегой Безаком, подвергались критике со стороны П.А. Валуева, В.А. Долгорукова и некоторых других сановников. Известия из Вильны поспевали в нужный час. Телеграмма Панютина о торжестве в Быстрице («От глубины души поздравляю Вас как главного начальника и как ревнителя Православия») была получена в Петербурге 7 декабря 1865 года [1138] , за три дня до подписания Александром II, после горячих дебатов между сановниками, указа о запрете лицам «польского происхождения» приобретать землю в Западном крае [1139] . Аналогичная церемония в Подберезье состоялась 3 апреля 1866 года, накануне утверждения императором постановления особой Комиссии по делам римско-католической церкви, предоставляющего генерал-губернаторам право закрывать католические костелы и целые приходы «вследствие обращения большинства жителей в православие и малочисленности прихожан католиков или по другим особо важным причинам» [1140] .

1138

LVIA. F. 378. BS. 1865. B. 1601. L. 2.

1139

Западные окраины Российской империи. С. 213–214; Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае. С. 178–183.

1140

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1443. L. 7–7 ap. См. также: Сталюнас Д. Роль имперской власти. С. 332–333.

В течение последующих полутора лет высочайшее повеление от 4 апреля 1866 года, весьма произвольно толкуемое в Вильне, служило юридической, с позволения сказать, базой для наступления на католицизм в Северо-Западном крае [1141] . Незадолго до его утверждения, в марте 1866-го, Александр II принял кн. Н.Н. Хованского и, обняв и поцеловав его, со словами «Я вполне убежден теперь, что полонизм – католицизм» [1142] , одобрил план расширения кампании. Нарастание в 1866 году напряженности в отношениях России со Святым престолом, приведшее в конце концов к разрыву конкордата 1847 года, также подогревало антикатолические страсти в Вильне. Цель кампании формулировалась в дружеских беседах, которые нередко велись в присутствии Кауфмана, почти как лозунг: «Мы скоро перебросим папизм за Неман!» «Прием, оказанный Государем Императором князю Хованскому… дал толчок деятельности мировых посредников, почти все бросились обращать крестьян к православию, и постоянно поступают требования о закрытии костелов…» – говорилось в одном частном донесении в III Отделение в июне 1866 года. «Обращение стало чем-то вроде steeple-chase (англ. скачки. – М.Д.): исправники, посредники, становые, все пропагандировало и присоединяло к православию», – вспоминал позднее И.А. Шестаков, виленский губернатор в 1868–1869 годах [1143] .

1141

Оговорка об «особо важных причинах» санкционировала закрытие приходов даже в случае обращения меньшинства прихожан в православие, так что упразднение храма часто становилось инструментом давления на еще остающихся в католицизме прихожан.

1142

ОР РГБ. Ф. 120. К. 18. Ед. хр. 69. Л. 3 (копия письма С.А. Райковского М.Н. Каткову от 11 марта 1866 г.).

1143

Владимиров А.П. История располячения западнорусского костела. С. 67; ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 39. 1864 г. Д. 82. Л. 43; РО РНБ. Ф. 856. Ед. хр. 5. Л. 329.