Русский мир. Часть 1

Даже в заидеологизированные времена советского социального оптимизма критиканство пробивало себе дорогу в широкие массы через популярные во всех слоях общества анекдоты (заметим, что, когда после начала перестройки стало модно ругать всех и вся, жанр политических анекдотов довольно быстро умер).

Но ни один самый суровый критик не был так суров к России, как русская интеллигенция. Солженицын объяснял это следующим образом: «Чем крупнее народ, тем свободнее он сам над собой смеется. И русские всегда, русская литература и все мы, – свою страну высмеивали, бранили беспощадно, почитали у нас все на свете худшим, но, как и классики наши, – Россией болея, любя…»¹³⁹

Нередко критические отношение во взглядах интеллигенции превалировало, доходило до одержимости, возводилось в культ. В. Г. Белинский заявлял: «Отрицание – мой бог», таким образом превращая критику в своего рода религию.

3. Русскую интеллигенцию характеризует отсутствие конкретных задач и целей. Ей несвойственны практические действия. Именно поэтому настоящие революционеры не принадлежат к разряду интеллигенции. Ни смена власти, ни государственный переворот, ни революция ее не интересуют. Если критика правительства ведется для достижения одной из вышеуказанных целей, значит это уже не интеллигенция.

Идеи и концепции – вот основное содержание ее деятельности. Причем, как правило, отвлеченные и оторванные от жизни. Троцкий, иронизируя, называл взгляды русской интеллигенции «коралловыми украшениями», подчеркивая их декоративный, оторванный от реальности, бесполезный характер. Он писал: «…позже, когда идеи перестали быть коралловыми украшениями, а стали для интеллигенции пружинами действий, иногда героически-самоотверженных, – и в эту более зрелую эпоху наша историческая бедность создала колоссальное несоответствие между идейными предпосылками и общественными результатами интеллигентских усилий. Вбивать часами гвозди в стенку стало как бы историческим призванием русской интеллигенции»¹⁴⁰.

4. Когда же, по иронии истории, ее идеи принимают реальный характер и воплощаются в жизнь, интеллигенция всегда теряется, не может приспособиться к обстоятельствам, это всегда вызывает ее кризис или даже крах. Особенно заметно это проявилось в двух российских революциях, а потом, много позже, с началом перестройки. Первую революцию в России, начавшуюся в 1905 г., нередко называют интеллигентской, такую большую роль сыграла последняя в создании благоприятных условий для нее. В значительной степени именно критика интеллигентами существующего порядка подготовила общественное мнение к революционным переменам. Но реальность оказалась далекой от абстрактных умопостроений.

Хорошо эту ситуацию описал Г. Федотов: «…интеллигенцию разлагала ее удача. После 17 октября 1905 г. перед ней уже не стояло мрачной твердыней самодержавие. Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. За что бороться: за ответственное министерство? за всеобщее избирательное право? За эти вещи не умирают. Государственная Дума парализовала парламентаризм и отбивала, морально и эстетически, вкус к политике. И царская, и оппозиционная Россия тонула в грязи, коррупции и пошлости. Это была смерть политического идеализма»¹⁴¹.

Не случайно появившийся в 1909 г. небольшой сборник «Вехи» стал событием в жизни страны, общественного движения и истории русской интеллигенции. Авторы поставили задачу подвести свого рода итог произошедшему, разобраться в проблеме «интеллигенция и революция». Один из авторов, философ С. Н. Булгаков, выражая общую позицию «веховцев», как их называли, подчеркивал, что именно «интеллигенция была нервами и мозгом гигантского тела революции. В этом смысле революция есть духовное детище интеллигенции, а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией»¹⁴².

После выхода сборника разразилась буря, ставшая отражением, с одной стороны, отсутствия единства в рядах интеллигенции, а с другой – ее неспособности справиться с реальной жизненной ситуацией. Сборник атаковали со всех сторон, справа и слева, свои и чужие, революционеры и консерваторы. Л. Н. Толстой писал о том, что содержание сборника носит в основном отрицательный, разоблачительный характер, в нем нет позитивной, творческой программы, которая бы отвечала на исконно русский народный вопрос: «что делать?»¹⁴³ В. И. Ленин резко критиковал идею о решающей роли интеллигенции в революции, считая ее главной движущей силой пролетариат и беднейшее крестьянство. Председатель Совета министров П. А. Столыпин выразил свое мнение следующим образом: «Появление такого сборника, как «Вехи», есть акт бунтовщический и дерзко революционный в том своеобразном духовно-умственном царстве, которое именуется русской интеллигенцией, и его революционная сила направлена против тирании того идола, которому приносилось столько человеческих жертв, имя же которому политика»¹⁴⁴. Пролетарский писатель М. Горький в частном письме называл «Вехи» «мерзейшей книжицей за всю историю русской литературы»¹⁴⁵. Многоречивые же статьи самих представителей интеллигенции заполнили страницы российской прессы того периода.

5. Важной чертой русской интеллигенции, тесно связанной с уже упоминавшимися, является ее бескорыстность. В ее деятельности, разоблачениях и критике действительности нет личной заинтересованности, а есть искренняя вера в то, что именно таким образом можно улучшить жизнь. Если правительство критикуется с целью захвата власти, это уже совсем другая история. Писатель и публицист А. Н. Радищев, которого часто называют первым русским интеллигентом, начал свое знаменитое и очень критическое по отношению к российской действительности «Путешествие из Петербурга в Москву» фразой: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвленна стала».

Пусть результаты критики оказывались далеки от идеала, но поползновения были благородными. Об этом несоответствии горько писал Н. А. Некрасов: «Суждены нам благие порывы, / Но свершить ничего не дано».

6. Русская интеллигенция всегда прозападно ориентирована (даже так называемая славянофильская ее часть). Стремление найти положительные образцы в других странах – явление универсальное и нормальное, однако нигде оно не доходило до такой крайности (Россия – страна крайностей), порой до полного отрицания возможности собственного развития. Достаточно обратиться к одному из первых и вполне невинных (по современным меркам) трудов, рассматривающих судьбу России с позиции интеллигенции. Речь идет о знаменитом «Философическом письме» П. Я. Чаадаева: «…мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно. Это – естественный результат культуры, всецело основанной на заимствовании и подражании. У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса… Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». Суровый и довольно безысходный для России приговор.

Интересно, что в силу особенностей своей натуры русский интеллигент, оказавшись заграницей, всегда испытывал разочарование («верность» Западу сохранили те, кто восхищался им сидя дома), включая в поле своей критики и новое место жительство. Горько разочаровались в Европе два политических эмигранта-западника середины XIX в. А. И. Герцен и В. С. Печерин. А вот славянофил-неинтеллигент Н. В. Гоголь так до последнего дня и боготворил Италию.

Философ С. Н. Булгаков писал об интеллигенции: «Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый»¹⁴⁶.

7. Отличительная черта русской интеллигенции – ее изолированность от общества. Она существует как бы между правительством, по отношению к которому находится в постоянной оппозиции, и народом, благо которого, как правило, является ее целью и который вместе с тем остается непонятым ею. Известный острослов граф Ф. В. Ростопчин якобы так оценил восстание декабристов: что во Франции «чернь» учинила революцию, чтобы сравняться с аристократией, а у нас вот аристократия устроила революцию в интересах черни. Некрасов включил эту фразу в поэму «Русские женщины»: «В Европе сапожник, чтоб барином стать, / Бунтует, – понятное дело! / У нас революцию сделала знать: / В сапожники, что ль, захотела?» Взгляды интеллигентов, радевших о благе народа, оставались непонятыми не только в правительственных кругах, но и вызывали подозрение в самом народе, не понимавшем этих «умничающих» и чуждых ему дворян и разночинцев.