Русский полицейский рассказ (сборник)

I

Смеркалось. Было приблизительно часов 7 вечера теплого июньского дня. В екатеринодарском городском полицейском управлении шли обычные вечерние занятия. Обыденная тишина нарушалась только равномерным поскрипыванием перьев писцов и изредка зычным голосом секретаря, делавшего кому-либо указания или замечания. Не работалось канцелярии. Уж очень заманчиво заглядывал в открытые окна чудный летний вечер, с едва уловимым ветерком, приятно щекотавшим разгоряченные лица писцов и далеко уносившим их мысли от лежавших перед ними бумаг. Под окнами туда-сюда сновали прохожие, и их веселый говор и смех как бы еще более подзадоривали к лени, притупляли энергию к обыденной работе и манили смешаться с этой пестрой толпой, забыть повседневные заботы, служебные неприятности и хоть немного пожить для себя шумной уличной жизнью. Помощник полицмейстера Григорий Спиридонович Журавлев на занятия еще не приходил. Он любит перед занятиями побродить по шумным улицам города и предпочитает по уходу канцелярии позаниматься один; не раздражает его тогда уличный шум и не отвлекает внимания от запутанной подчас канцелярской переписки. В ожидании его прихода прогуливается по коридору дежурный чиновник – молодой еще человек, – поправляя то портупею, то револьверный шнур.

«Скорее бы уж приходил, что ли, – с досадой думает он, – будь бы я на месте помощника полицмейстера, ни за что бы не стал заниматься в такой чудный вечер, и кому что докажешь? Как будто от того, что не придешь лишний раз на занятия, пострадает государство, – философствовал про себя молодой полицейский чиновник. – Ведь вот Григорий Спиридонович, славный, сердечный человек, – продолжал он далее, – а вот своим рьяным отношением к службе обязательно наживет неприятностей со стороны г. г. освободителей, – мало разве косились они еще в бытность его приставом. Вот, например, хотя бы те, что сейчас сидят в дежурной комнате, присланные из тюрьмы для освобождения, ишь какие у них рожи, „кирпича просят“, – вспомнил дежурный выражение одного городового и мысленно расхохотался». Тут звонок прервал его мысли, и быстро пробежавший отворять дверь дневальный доложил:

– Их выс-дие г. помощник полицмейстера.

Дежурный еще раз оправился, снял правую перчатку и пошел навстречу Григорию Спиридоновичу, с рапортом. В дверях показался мужчина лет 40–45, выше среднего роста, крепкого телосложения, плотно остриженный, в пенсне. Одет он был франтовато, и хорошо сшитый китель обрисовывал его стройную фигуру. Вошедшего можно было назвать красивым мужчиной. Слегка разрыхленные к концам усы и небольшая эспаньолка оттеняли его мужественное, покрытое легким загаром лицо, серые с большим разрезом глаза не лишены были добродушия и легкого юмора, хотя и смотрели с серьезной сосредоточенностью.

– Г. помощник полицмейстера, за время дежурства по полиции никаких происшествий не случилось, арестованных столько-то, – бойко отрапортовал дежурный чиновник и, пожав руку Григория Спиридоновича, проводил его до кабинета, докладывая о прибытии из тюрьмы арестантов для освобождения.

– Политические? – отрывисто спросил Григорий Спиридонович, усаживаясь за стол.

– Так точно, 9 человек.

– Фу ты, какая масса, – проговорил Григорий Спиридонович, вытирая платком вспотевший лоб и посматривая на часы. – Без 20 минут 8, будьте добры приказать привести их ко мне, отпущу; да нужно будет пройти в театр, а то полицмейстер сегодня занят и просил заменить его, так как, вероятно, будет начальник области.

– Слушаю, сию минуту распоряжусь, – ответил дежурный чиновник и вышел из кабинета.

Григорий Спиридонович вынул из кармана серебряную папиросницу и, достав папиросу, закурил. Не нравилось ему это сидение в душной канцелярии. Долго прослужив приставом и вообще по наружной службе, Г. С. плохо мирился с канцелярской работой и не любил ее запутанности и волокиты.

– То ли дело наружная служба: разнообразие, новизна впечатлений, – часто говаривал он, – а ты вот кисни тут, когда в городе изо дня в день усиливается террористическая деятельность «товарищей», с которыми нужно бороться не только словом, но очень часто и делом.

Беззаветно любил Григорий Спиридонович полицейскую службу и являлся одним из лучших ее представителей. И вот почему-то, сидя теперь в своем служебном кабинете, вспомнилось ему его детство в обедневшей дворянской казачьей семье, годы учения, военная служба в одном из казачьих кавалерийских полков и затем полицейская. Много трудов и неприятностей принесла последняя Григорию Спиридоновичу. Правда, как у публики, так и у начальства он был на лучшем счету, но слишком много обязанностей взвалили на него за последние 1905 и 1906 гг. в бытность приставом 1-й части, и много успел нажить он врагов среди «товарищей». Все-таки, несмотря на все это, ему никогда не приходила в голову мысль переменить род службы, да и как менять – жена, трое детей.

Вот он сейчас только получил письмо от старшего сына, юнкера Елисаветградского военного училища. Сын Коля, это гордость Григория Спиридоновича; много трудов было положено на его образование и воспитание, и вот, наконец, этот Коля приедет теперь офицером. Гордостью забилось сердце Григория Спиридоновича. Правда, осталось еще двое, ну да Валентин в 1-м классе реального учится, авось кончит, хотя и ленится, а дочь Тося в институте идет хорошо.

– Однако что же это я замечтался, – прервал свои мысли Григорий Спиридонович, – пора в театр, – да и жена там же ожидает.

Минут через 10 Григорий Спиридонович отпустил арестованных, подписал нужные бумаги, подошел к телефону.

– Соедините, пожалуйста, с театром, – попросил Григорий Спиридонович.

– Готово, – ответили с центральной станции.

– Театр, будьте добры, попросите к телефону дежурного помощника пристава, – и Григорий Спиридонович повесил слуховую трубку в ожидании прихода к аппарату дежурного помощника пристава.

II

В летнем городском театре только что раздался 2-й звонок, призывающий публику занять места. Пестрая, разнообразная толпа публики из цветника при театре хлынула к входам, оживленно болтая, перекидываясь остротами и толкая друг друга, так что дежурному помощнику пристава приходилось неоднократно просить не толкаться и не толпиться, – но публика мало обращала внимания на слова блюстителя порядка. Какое ей дело до всяких замечаний. Большинство пришло после трудового дня отдохнуть и провести время в свое удовольствие, вдоволь насладиться красотою вечера и посмотреть веселую комедию. Мало-помалу публика все-таки успокоилась и заняла свои места.

– Ваше благородие, вас просят к телефону из полиции, – сообщил негромко капельдинер стоявшему еще у входа в театр дежурному помощнику пристава. Последний – молодой человек, лет 23–25. Раскланявшись с проходившей в это время женой помощника полицмейстера и поговорив с нею, он неторопливо, закурив папиросу, пошел к телефону.

«И какого черта им нужно, – выругался мысленно помощник пристава, – как только начало пьесы, что-нибудь случится».

– Что угодно? – спросил он недовольно, прикладывая телефонную трубку к уху.

– Говорит помощник полицмейстера, это вы, Леонид Григорьевич?

– Так точно, я, желаю здравия.

– Ну, что у вас новенького, – начальник обл. в театре?

– Пока еще нет, – но, говорят, будет.

– А жена, Елена Ивановна, в театре?

– Так точно, я сейчас имел удовольствие раскланиваться с ней.

– Отлично, я минут через пять буду, – помощник полицмейстера дал отбой.

Это хорошо, подумал, идя от телефона, помощник пристава, будет Г. С. – значит, поужинаем вместе после театра. Этот помощник пристава был слабостью Григория Спиридоновича, с одной стороны, потому, что последний был товарищем его отца, и с другой – потому что он был действительно порядочный молодой человек с некоторым образованием и воспитанием, что, к слову сказать, не особенно часто встречается в нашей полиции.

– Хороший вечерок сегодня, – обратился помощник пристава к одному из знакомых.

– Да, – ответил тот, – настолько хороший, что не хочется идти в театр.

– Даже при нашей суровой службе, и то невольно ударишься в поэзию.

– Ха-ха, – рассмеялся знакомый, – это верно, вы обратите внимание, как луна-то светит, что называется, во всю ивановскую.

– Ну, я-то, признаюсь, не особенно люблю эту глупую штуку, она вечно сует свой нос куда не следует, в особенности на приятном свидании с какой-нибудь канашкой, – заметил помощник пристава, и оба дружно рассмеялись.