Русский полицейский рассказ (сборник)

– Не-е-т, брат, шалишь! – вновь закипел Свешников. – Этот номер не пройдет!.. Я вам покажу тысячи!.. Будете помнить Свешникова!.. Я урядника… да что урядника – всю полицию на ноги подыму!.. Не-е-т!

При напоминании о ненавистном уряднике старшина вздрогнул.

– Зачем урядника?.. Для чего урядника?.. – воскликнул он. – А я, по-твоему, что такое, смитье, [22] что ли?.. Э-э нет, сват, ты не забывай, что я с-т-а-р-ш-и-н-а – вот оно что, н-а-ч-а-л-ь-с-т-в-о, а не какая-нибудь дрянь! А то урядник!.. Да я только гукну, и таких молодцов соберу, что всю воровскую шайку как мокрым рядном накрою!.. А ты – урядника!.. Вот не понимаю!

22

Смитье – мусор, навоз.

И он с недоумением пожал плечами.

– А оно и впрямь дело, – подумал вслух Свешников, – обойдемся и без полиции – я и своим людишкам крикну, в огонь и воду полезут.

Касторкин, тоже недолюбливавший урядника, поддержал предложение старшины.

«Постой же, крючок, – ехидно думал в это время Брус, – я тебе нос утру и посмотрю тогда, чья будет Варюша!»

И самый адский план «упечь» соперника уже зароился в голове отставного техника. Он уже предвкушал свою победу: вот он задерживает разбойников, урядника гонят по шеям, а он получает губернаторскую благодарность, а то и медаль, а там… там!..

Широкая улыбка осветила его некрасивое рябое лицо, глазки заискрились, и он даже лихо притопнул ногою и щелкнул пальцами.

Тут уже пришлось недоумевать его собутыльникам, но Брус разрешил их сомнение, загадочно проговорив:

– Такую, други мои, иллюзию выдумал, что ай-люли малина!

Свешников, видя уверенность друга, начал успокаиваться, и приятели, опорожнив несколько графинчиков, разработали весь план кампании и заранее торжествовали победу, решив для крепости дела устроить засаду у креста в 6 часов вечера.

А между тем «услужающая девчонка» Приська летела во все ноги к уряднику с наскоро написанной записочкой от Варюши Свешниковой «Другу сердца – милому Вольдемару», в которой она подробно описывала ему все происшедшее в их доме.

– Ах ты, старая кочерыжка! – мурчал себе под нос по адресу старшины урядник, с трудом разбирая каракули любезной. – Ну, спасибо, Варюша, – выручила!

И, хлопнув себя по коленке, он весело сверкнул красивыми глазами и принялся за чистку револьвера, напевая вполголоса:

Все говорят, что я ветрена бываю,Все говорят, что любить я не могу,А я про всех, я про всех забываю. —Ах! Одного-то я забыть не могу!

III

Как ни старался кнутом хлопец, как ни семенила лошадка, а путь от станции к желанной цели начинал казаться Прутикову чем-то бесконечным. Хорошо еще, что поддевка и боты были теплы, да мороз еще пощипывал за щеки, а то просто хоть плачь. Долго ныряли сани по ухабам с. Поганки, несколько раз подвергаясь нападениям Жучек и Шариков, и наконец, проехав хлебозапасный магазин, вынырнули в поле.

Ноги у Льва Эразмовича занемели, спина болела от частых толчков о твердую грядку саней, и вообще он чувствовал себя очень скверно и проклинал в душе свое «инкогнито».

Но вот, наконец, вдали показались высокие тополя сада баронессы, из-за которых гостеприимно светились окна большого господского дома.

Хотя при виде столь отрадной картины Прутиков и ожил духом, но занемевшие ноги давали себя знать, и он решил поразмяться.

– А ну стой, брат! – решительно заявил он вознице, для внушительности ткнув его слегка в шею.

– Т-п-р-р-у! – откинулся тот назад, сдерживая разбежавшуюся лошаденку.

– Постой!.. Погоди!.. – пыхтел Прутиков, с трудом освобождая затекшие ноги из целого вороха соломы.

– Да воно ще не экономыя, – изумлялся возница, поправляя съехавшую на нос шапку.

Но Прутиков ничего ему не ответил. Он с трудом встал на ноги и, бережно держа дорогой сверток, покачиваясь из стороны в сторону, заковылял по дороге.

Возница потянул за ним.

Так Прутиков прошел несколько шагов. Большая развесистая верба над самой дорогой с крестом под нею невольно привлекла его внимание, но только что он остановился возле креста и хотел было спросить возницу о причине постановки последнего, как вдруг сзади на него набросилось несколько человек и дюжие руки сдавили его всего как в клещах.

– Держи их!.. Вяжи!.. Вяжи крепче!.. Стой, не бей!.. Бонбу то, бонбу, братцы, осторожнее!.. Не торкай ее – легче!.. – кричали кругом.

Возница пытался было бежать, кричать, но моментально был повален и связан, получив и на свою долю немало тумаков.

Первое время Прутиков совершенно растерялся, но затем спохватился и сунул было руку в карман за револьвером, однако движение это не ускользнуло от нападавших, и он был тотчас же обезоружен.

– А-а-а! – задыхался от злобы Свешников, подлетев на санках к задержанным. Он с кулаками ринулся было на них, но «пан-отец» [23] уже пришел в себя от охватившего его восторга и, став впереди скрученных веревками преступников, выставив вперед руки, уговаривал свата:

23

Так в Малороссии называют старшину, старосту, а иногда и старшего в семье.

– Полно, полно, сват, – теперь они мои арестанты, и я за них отвечаю!.. Не надо трогать – не по закону!

Чувствуя боль во всем теле, но видя, что тут какое-то недоразумение, Прутиков наконец заговорил:

– Постойте!.. Да вы с ума сошли!.. Да как вы смеете?.. – задыхался он. – Знаете ли вы, кто я?

– Эге, брат, – захохотал перед его носом старшина, – знаем, приятель, знаем! Больше уже не будешь разбойничать!

– Да я вас туда упеку!.. Я вас под суд!.. Мерзавцы!.. Разбойники! – захлебывался от негодования Прутиков, чувствуя, как сильно врезались ему в руки веревки.

Свешников опять было подскочил с кулаками, но старшина остался себе верен:

– Пуд, отступись! – важно скомандовал он. – Господа понятые, сади оспопирателей в сани и вези в правление, а бонбу я сам понесу!

Распоряжение его было исполнено скоро: Прутиков и не перестававший всхлипывать возница были усажены в сани и под конвоем шести дюжих молодцев-рабочих Свешникова направились обратно в правление. За ними торжественно шествовал герой-старшина, бережно неся в руках крафтовское изделие – «бонбу», а весь кортеж замыкал Свешников, державшийся, впрочем, от старшины на почтительном расстоянии.

Прутиков ехал молча. Душившая его злоба улеглась. Он был подавлен, уничтожен, удручен. Тело его все болело, руки мучительно ныли и затекали, а сознание того, что близкое счастье столь ожидаемого свидания исчезло, мучительно надрывало его сердце, и он сам не замечал, как слезы, одна за другою, скатывались по его выхоленным щекам.

Возница жалобно хныкал, шморгал носом и поминал ежеминутно то «родненьку-матыньку», то «Мыколу-угодничка».

Торжественный въезд в село, благодаря темной ночи и не раннему времени, мало кем был замечен, но, тем не менее, когда кортеж приближался к волостному правлению, порядочная толпа «граждан» уже сопровождала его, держась подальше, ввиду заявления старшины, что он несет «бонбу».