Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Капитан милиции Степан Кратов слышал эти слова, но не обиделся. За многолетнюю службу в международном аэропорту он привык, что публика здесь не такая, как на каком-нибудь Казанском вокзале, где Степан работал раньше. Гордая, занозистая! Качают права по малейшему поводу. Интеллигенты. Сколько ж он их перевидал, боже ж ты мой! И как же они все похожи! Вот и этот, профессор каких-то гребаных наук, такой же петушок. Попетушись, петушок! Ты, главное, не нервничай. Надрался с незнакомым американцем в соплю, опозорил, понимаешь, отечество в глазах мировой общественности — будь добр, проследуй в кабинет для составления протокола. А шуметь будешь, можем тебя и в клеточку посадить… Очень любил Степа Кратов такие минуточки. Ради них, можно сказать, и служил. На переднем, можно сказать, рубеже отечества.

Как и предсказал Барский, американский паспорт Джону вернули, а самому Барскому указали на «газик».

— Что-то не в порядке с документами, капитан?

Кратов с нежностью посмотрел на Барского. Ну, точно — петушок! Ах ты мой дорогой!

— Документы, гражданин, ваши в полном порядке. С моральным обликом у вас форменный непорядок. Вы читали постановление правительства о борьбе с пьянством?

— Я пил в американском самолете, — напомнил Барский.

— А в нетрезвом виде находитесь на советской земле, — подхватил Кратов. — Парадокс!

Петушок начинал надоедать Кратову. Капитан легонько, так, чтобы этого не заметили иностранцы, подтолкнул его к машине. С таким расчетом подтолкнул, чтобы тот проехался задницей по грязной боковине. Он и проехался. Капитан даже засмеялся от удовольствия. Ай как нехорошо, гражданин! Такой пьяный и такой грязный!

— Капитан, — ледяным голосом вдруг произнес Барский. — Даю тебе десять минут. Свяжись с Егоровым и сообщи о моем задержании. После того, что Егоров тебе скажет, извинишься передо мной по всей форме. Не уложишься в десять минут, пеняй на себя.

— Почему Егоров? — сразу заволновался Кратов. — Это не наше ведомство.

Тем не менее проворно нырнул в машину, переговорил по рации и вернулся красный и злой. Барский стоял неподвижно и грозно, как Командор.

— Накладочка вышла, — процедил Кратов, — не предупредили. Виноват.

— В чем? — с ленцой в голосе спросил Барский.

— В том, что был с вами груб.

— Дайте мне ваш носовой платок.

Кратов с недовольным лицом протянул Барскому свежий носовой платок, утром выглаженный супругой. Лев Сергеевич тщательно вытер грязь с шортов, скомкал платок и небрежно сунул капитану в карман.

— Благодарю, — царственно сказал он. — Кстати, голубчик, — голос Льва Сергеевича понизился до шепота, — надеюсь, тебе сказали, что меня встречает сам… (он что-то шепнул Кратову на ухо). Нет?! Безобразие! По правде говоря, капитан, в нашем ведомстве бардака не меньше, чем в твоем.

Обращение на «ты» понравилось Кратову. «Ничего мужик, — подумал он. — Козел, конечно, как все гэбэшники. Но этот — ничего».

— Еще раз связаться с Егоровым? — дружеским тоном спросил он.

— С ума спятил? У Егорова могут быть свои планы. Но думаю, подстраховаться нелишне. Пусть твои орлы и ты лично — слышишь, лично! — сядут вдоль дороги, где потемнее, в кусточках. Там мокро, неприятно, я понимаю. Но что делать? Такая у нас с тобой служба, офицер.

Кратов с тоскливой ненавистью смотрел в сторону.

Наблюдая сцену у самолета, Половинкин решил было, что Барского встречает важная персона. Вместо этого из старенького «жигуля» вылез пожилой мужчина с приветливым лицом, одетый в кожаную потертую куртку. Он обнялся и трижды поцеловался с Барским.

— Узнаю Петровича! — смеялся Лев Сергеевич. — Ни на секунду не оставит своего железного Росинанта.

— Так ведь распотрошат, Левочка! — оправдывался Петрович. — Все снимут: фары, стекла, бампер, колеса…

— Стоп! — взмолился Барский. — Знакомьтесь. Джон Половинкин — русский американец. Прилетел в Россию учить нас уму-разуму. А это мой добрый сосед и автомобильный гений Семен Петрович.

— Корчмарев, — прибавил мужчина и протянул руку.

Половинкин проснулся оттого, что льющиеся через окно солнечные лучи нажгли ему щеку. Он потянулся, но не спешил открывать глаза. Так он просыпался в Питсбурге — от нежного солнечного ожога на щеке, бесконечно потягиваясь, но не открывая глаз, пока отец Браун с Долли (просто Долли, как Джон называл свою приемную мать) не войдут в комнату, не коснутся прохладными губами горячей щеки и не скажут в один голос:

— Happy morning, darling! [3]

3

Доброе утро, милый!

Это была их игра. Джон должен был вслепую сказать, чей поцелуй был первым. Если он угадывал, они хлопали в ладоши. Это предвещало удачный день.

В квартире было тихо и пусто. На кухне Джон нашел клочок бумаги:

«Милый Джонушка! Меня срочно вызвали в институт. Вздумаете прогуляться по Москве, обратитесь к Корчмареву, он живет в квартире напротив. Никто лучше него не знает Москвы. Все в квартире в вашем распоряжении. Еда и водка в холодильнике. Барский».

От слова «водка» Джона едва не стошнило. Он попытался вспомнить вчерашний день и поклялся себе больше никогда не пить. Однако настроение было испорчено.

В коридоре послышался шум. Дверь открыли ключом. В квартиру вошла неестественно красивая женщина в черном деловом костюме. Не обращая внимания на смущенного Джона, она сердитым жестом пригласила в квартиру двух хмурых, с похмельными лицами рабочих в синих халатах. Те прошли в кабинет и вынесли буфет старинной работы.

— Но Льва Сергеевича нет дома, — с тревогой сказал Джон.

На этот раз он удостоился взгляда.

— Я знала, — язвительно произнесла она, — что это животное водит сюда своих учениц, грязных шлюх, но раньше не замечала интереса к толстым смазливым мальчикам. — Выносите! — коротко приказала рабочим женщина и посмотрела на Джона так, что он понял: прикончит, если он вздумает ей помешать.

Вернувшись в кабинет, Джон послонялся из угла в угол, рассеянно полистал раскрытую на столе книгу. В глаза бросились слова: «… лишним в этой чужой взрослой игре». Что-то знакомое… Ах да! Он подошел к окну. Солнца не было и в помине. Из-за мутного стекла на него нагло наваливалось серое отвратительное утро, похожее на рабочих, что выносили буфет. На душе стало муторно. Джон открыл окно, и его оглушил рев машин, еле ползущих в пробке, изрыгавших сиреневый зловонный дым, который смешивался с низкой небесной хмарью. По широким тротуарам пешеходы двигались быстрее автомобилей, не шли, а бежали, машинально расходясь со встречными и не замечая их. У Джона закружилась голова.