Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— Здравствуй, сынок! Надолго к нам?

И снова — ножом по сердцу. Как скажешь, что на день всего отпустили?

— Слава Богу! — долдонят они, как и Половинкин. — Хоть денек, да твой.

Мать засуетилась, захлопотала.

— Пошли в дом! Голодный, сына? Я как чувствовала. Блинов напекла ржаных, твоих любимых. Помнишь мои блины?

Как забудешь? Ночами запах снился.

Однако отец ее остановил.

— Погоди с блинами. Пойду, соберу баб, мужиков. Столы на улице накроем, на всю деревню. Максимка вернулся, радость-то какая! Надо отметить по-человечески.

— Пойдем-ка, Максим, — потянул Соколова за рукав Половинкин. — Без нас тут разберутся.

И они пошли в Горячий лес к роднику, возле которого каменной громадой высилось изваяние коня. Об этом роднике Максим в той жизни слышал от стариков и, конечно, не раз пытался отыскать его с мальчишками, но — тщетно. Старики утверждали, что найти родник может только святой человек, блаженный или юродивый.

— Нашли? — радостно спросил Соколов.

— Не мы. Это на земле один святой человек, блаженный, родник разыскал. Только коньковским родник не нужен оказался, вот и вернул его Господь обратно.

— Жалко! — опечалился Соколов.

Он зачерпнул воды, умылся. И почувствовал: что-то происходит с его лицом. Раглаживаются морщины, наливаются соком губы, кровь ударяет в щеки. Зрение обострилось так, что стал он видеть каждый листочек, травиночку, и не просто видеть, а как-то любовно замечать, так что и понять было нельзя, как же он раньше без них жил.

— Ну, вот ты и помолодел! — засмеялся Половинкин. — Смотри, по девкам не побеги! Прасковья тебе потом зенки выцарапает!

— Прасковья? Где она, Прасковья? — снова загрустил Максим. — Когда я снова ее увижу?

— О том Господь знает.

— Вот ты говоришь: Господь, Господь! — с обидой сказал Соколов. — Вас-то Он хорошо устроил! А что мне, капитану советской милиции, на вашем свете делать? Не было у меня ни мысли, ни времени, чтобы в церковь сходить помолиться. И не умею я это. Скажи: в воскресенье трудиться грех?

— Грех, — согласился Василий Половинкин. — На земле грех.

— Во-от! А у меня в воскресенье самое горячее дежурство. Потому что пьянки — раз, поножовщина — два, в универмаге никого, кроме сторожа глухого, — три.

— Господь все видит.

— Он видит, да я не вижу! Мы все там не видим! Отсекли в нас это, вырезали, как аппендицит, кому с наркозом, кому — ржавым сапожным ножом! Что же, все мы, советские люди, получаемся полные уроды и недоумки и дружной толпой в ад отправимся?

Они помолчали.

— Не могу понять, Василий, — снова заговорил Соколов, — почему тебе такая поблажка вышла? Нет, ты не подумай, я не в обиде, я за тебя рад. Но все-таки — объясни! Может, за ногу твою тебя простили? Может, грешил ты на земле меньше, чем я?

— И нога ни при чем, и грешил я не меньше твоего, — возразил Половинкин. — Я ведь, Максим, когда в Город перебрался, то Василису свою подумывал бросить. Нашлась одна вдовушка, небогатая, с отдельной квартирой… Но спас Господь! А сюда я попал благодаря Василисе. Это вы на земле думаете, что она дурочка, сумасшедшая, а на самом деле ее Господь от соблазнов мира укрыл и великой молитвенницей за души наши поставил. Вот она меня первого у Бога и вымолила, голубушка моя ненаглядная!

— Муж через жену спасется, — вспомнил Соколов.

— А?

— Это я так. Еще скажи: как вы живете, что делаете? Крепко стоит колхоз? МТС восстановили? Школа работает?

Половинкин засмеялся.

— Нет здесь никакого колхоза, Максим. И МТС нет. А школа? Вот она… смотри вокруг! Тут тебе и класс, и доска, и учитель.

— Понял. Значит, никакой цивилизации? Каменный век? Ни электричества, ни телевидения?

— Золотой век! Золотой, Максим! Неужели ты еще не догадался, что в мужицкий рай попал, о котором каждый крестьянин втайне мечтает, кем бы он по жизни ни был, хоть генеральным секретарем КПСС? Но этот рай не навсегда. Однажды для каждого из нас наступит Ночь, и отправимся мы сквозь тьму и холод к Богу ответ держать. А пока работаем и молимся, молимся и работаем. Готовимся к ответу. Вот и вся школа.

Соколов слушал его молча. Потом сказал быстро:

— А Лизавета? Она… здесь?

Заплакал Половинкин. Потемнело его лицо.

— Нет нашей Лизоньки, — прошептал Василь. — И никто не знает, где она, даже Василиса не знает. Похитил кто-то Лизину душеньку, враг человеческий похитил.

— Ничего, — уверенно сказал Соколов. — Кажись, появился человек, который и вражине рога свернет, и Лизавету из плена выручит.

— Это кто? — удивился Половинкин.

— Хрен в пальто. Внук твой, ясно?

В уже подступающей темноте Максим короткой дорогой, напрямки, бежал к речке Красавке. Неужто подвел он Шамиля? Ох, влетит небесному воину от его начальства! Ночь опускалась быстро, как бывает в конце лета в этой лесостепной, но причудливо холмистой полосе России. Кажется, только-только полыхал закат — и уж не видать ничего вокруг. Лишь звезды горят сумасшедшие, как в планетарии.

Соколов думал, что татарин ждет его с нетерпением, но ошибся. Голый, оставив на берегу белые порты и рубаху, Шамиль верхом на коне купался в реке, являя вместе с жеребцом единое диковинное тело. Соколов не стал окликать татарина, сел на ствол прибрежной ветлы, росшей параллельно земле.

Ах, какой чудесный день! Благодарю Тебя, Господи! Ведь в самом деле — милость оказал! Теперь куда бы ни послали, вечно будут перед его глазами родные лица. Вечно будет плакать в душе гармонь Анастаса-пасечника, а на губах гореть вкус его меда.

— Вернулся? — спросил Шамиль, выходя из воды.

Соколов поднял на него глаза и обомлел. Перед ним стоял не Шамиль, но прекрасный отрок с красным конем. Освещенные последними, жарко алыми лучами августовского заката, они пламенели на фоне бледневшего неба и словно бросали вызов всему, что расстилалось вокруг и недавно казалось Соколову самым прекрасным на свете. Вдруг и речка с ее петлистыми, поросшими красноталом берегами и сладкой тинистой водой, и бесконечные медоносные поля, источавшие дурманящий запах даже ночью, и загоревшиеся теплые огни родной деревни — все показалось Соколову ничтожным перед этой торжественной и какой-то нездешней красотой.

— Ты кто? — спросил он.

— Я Небесный Воин, твой ангел-хранитель. Ты что же, не поверил мне?

— Теперь верю, — прошептал Максим.

— А это красный конь. На нем святой Георгий облетал Россию, и там, где ступала нога коня, пробивался святой родник, который ты нынче видел.

— Верю, — шептал Соколов.

— А это, — грозно продолжал отрок, перстом показывая на него, — твоя гордая маленькая душа, которая ныне же должна идти к Богу, хотя не знает ни единого слова, чтобы держать ответ перед Ним.