Русский сыщик И. Д. Путилин т. 2

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — живо ответил Бахрушинский.

Коленкоровый платок

— Это их собственный дом? — спросил Путилин, когда мы остановились перед отличным каменным особняком близ церкви Иоанна Предтечи.

— Нет-с, это дом их тетки, петербургской богатейки.

Дверь нам открыла женщина довольно старая, понурого вида, одетая во все черное.

— Здравствуйте, Анфисушка, дома ваши-то?

— Дома-с... — ответила черная женщина. — Пожалуйте.

— Так вы скажите самой-то, что приехал, дескать, Сила Федорович с двумя промышленниками об деле поговорить.

Мы быстро разделись и вошли в зал.

Тут не было той кричащей роскоши, что у Бахрушинского, но, однако, и тут все было очень богато.

Не успели мы присесть, как дверь из какой-то соседней комнаты распахнулась, и вошла девушка.

Очевидно, она не ожидала нас встретить здесь, потому что громко вскрикнула от удивления и испуга.

Одета она была довольно странно и необыкновенно. Длинный, светло-лилового цвета бархатный сарафан-летник облегал ее роскошную, пышную фигуру. На груди сверкали ожерелья из всевозможных драгоценных камней. Руки были все в кольцах. А на голове — простой коленкоровый белый платок, низко опущенный на лоб.

Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.

— Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажись, вас напугали? — направился к ней Бахрушинский. — Нешто Анфисушка не предупредила? Мы — к мамаше, по делу торговому. Позвольте представить вам незваных гостей.

Путилин, назвав себя и меня вымышленными купеческими фамилиями, низко и почтительно поклонился красавице в сарафане.

— Очень приятно... — раздался ее певучий, несколько вздрагивающий голос.

Она была еще в сильном замешательстве.

Путилин, удивительно ловко подражая купеческому говору и даже упирая на «о», стал сыпать кудреватые фразы.

Я видел, что он не спускает пристального взора с лица красавицы, но главное — с ее белого коленкорового платка на голове.

— Эх-с, Аглая Тимофеевна, сейчас видно-с, что вы с Волги-матушки, с нашей великой поилицы-кормилицы!

— Почему же это видно? — усмехнулась молодая Обольянинова.

— Да как же-с. Я сам на Волге живал. Где в ином месте можно сыскать такую расчудесную женскую красоту? Вы извините меня. Я человек уж не молодой, комплиментом обидеть не могу. А потом, и наряды-с: у нас теперь в Питере все норовят по-модному, а вы-с вот в боярском сарафане. Эх, да ежели бы к нему кокошничек вместо белого платочка...

Быстрым, как молния, движением девушка сорвала с головы коленкоровый платок.

Я заметил, как сильно дрожали ее руки.

— Извините... я совсем забыла, что в утреннем наряде щеголяю...

Глаза ее сверкнули. Губы тронула тревожная усмешка.

Черная женщина, Анфисушка, явилась и доложила, что «сама» извиняется, что за недомоганием не может нас принять.

— Ничего-с, в следующий раз завернем! — проговорил Путилин.

Когда мы вышли, он обратился к Бахрушинскому:

— Вот что я вам скажу: дело ваше — далеко не легкое. Однако надежды не теряйте. Помните только одно: вашего сына надо как можно скорее отыскать. Он — в серьезной опасности.

Возвращаясь к себе, Путилин был хмур, задумчив.

— Белый или черный... черный или белый... Гм... гм... — вылетали у него односложные восклицания.

Я не говорил ни слова. Я знал привычку моего друга говорить с самим собой.

— Скажи, пожалуйста, — вдруг громко обратился он ко мне, — тебе никогда не приходила мысль, что черный ворон может обратиться в белого голубя?

Я поглядел на Путилина во все глаза.

— Бог с тобой, Иван Дмитриевич: ты задаешь такие диковинные вопросы...

Путилин — московский гастролер

На другой день, часов около четырех, ко мне приехал Путилин. В руках он держал чемодан, под шубой я заметил дорожную сумку через плечо.

— Я не мог предупредить тебя раньше, потому что был занят по горло. Если тебе улыбается мысль совершить со мной одно путешествие...

— Куда?

— В Москву. Но торопись. До отхода поезда остается немного времени.

Я наскоро уложил чемодан, и через час мы сидели в купе первого класса.

Утомительно долгой дорогой (тогда поезда ходили куда тише, чем теперь) Путилин не сомкнул глаз. Просыпаясь, я заставал его за просматриванием каких-то бумаг-донесений.

Откинувшись на спинку дивана, он что-то бормотал про себя, словно заучивая нужное ему наизусть.

— Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич... — несколько раз обращался я к нему.

— Некогда, голубчик! Надо зубрить особую тарабарщину.

— Скажи: мы едем по этому таинственному делу исчезновения сына миллионера?

— Да. Ах, кстати, я забыл тебе сказать, что сегодня по этой дороге, но ранее нас, проследовали знакомые тебе лица.

— Кто именно? — удивился я.

— Старший приказчик Бахрушинского и красавица в бархатном сарафане с белым платочком на голове.

— Как? Откуда ты узнал это?

Путилин расхохотался:

— Прости, ты говоришь глупости! Какой же я был бы сыщик, если бы не знал того, что мне надо знать?

— И причина их внезапного отъезда?

— У первого — желание как можно скорее спасти от опасности своего молодого хозяина, у второй... как бы тебе лучше объяснить? — ну, загладить промах с белым коленкоровым платочком, что ли...

— Стало быть, этот приказчик будет помогать тебе в деле розыска молодого Бахрушинского?

— О да! И очень... — серьезно проговорил мой друг. — А теперь не мешай мне, спи.

Сквозь полудремоту, овладевавшую мною от мерного покачивания поезда, до меня доносилось бормотание Путилина:

— «По пиво духовное...» «По источника нетления...»

«Что за чертовщину он несет!» — неотвязно вилась около меня докучливая мысль.

Подъезжая к самой Москве, Путилин сказал:

— Из многих дел, свидетелем которых ты был, это — одно из наиболее опасных. Если меня не разорвут в клочки — я окончательно уверую в свою счастливую звезду.