Русский транзит-2 (Образ зверя)

– Ну-с, а теперь приступим к заключительной фазе нашей сделки. Давай, подписывай, дядя. Люди миллионы теряют, а какая-то тля, букашка, пыль дорожная лежит у них на пути.- Тональность монолога просителя разительно изменилась: в воздухе по-грозовому сильно запахло рукоприкладством.

Юрьев колебался. Конечно, он давным-давно подписал бы уже эти злосчастные бумажки, если бы не предупреждение слепой Параскевы из которого следовало только одно: до тех пор пока он не поставил своего автографа под липой у него остаётся шанс отыскать сына.

В гостиную спустился Марсель. На его обычно улыбающемся лице появилось тревожное выражение.

– Ну как, договорились? Нет? Да подпишите же вы наконец!
– обратился он к Юрьеву.-Ведь джентльмены выкуп за вас заплатили, и, судя по тому, как стремительно покинули нас люди в фуражках,-деньги были немалые.-При этом кожаные джентльмены довольно ухмыльнулись.

– Не могу, Марсель, рука не поднимается.

– Ну как же вы не можете?! Люди за вас отдали свои деньги. Бабки! А впрочем, как хотите,- устало сказал Марсель,- я уезжаю сейчас по делам, так что вы тут без меня договаривайтесь. Только попрошу вас, друзья,- обратился он к кожаным ребятам,- поинтеллигентнее, так сказать, не ломая мебели. Этот человек близкий друг Николая Алексеевича. Надеюсь, вы все поняли?-И Марсель улыбнулся, глядя на почтительно застывших джентльменов.

– А я что, с ними останусь?
– возопил Юрьев.

– Не беспокойтесь. Ведь я предупредил их. Теперь они знают, кто ваш ангел-хранитель... И потом, мы находимся в доме Николая Алексеевича, поэтому не думаю, что здесь уместны какие-либо резкие движения и грубые слова. Николаю Алексеевичу это может не понравиться... Все, оставляю вас, и, пожалуйста, разбирайтесь поскорее с вашими бумагами. Да, совсем забыл: пусть победит дружба!
– Марсель стремительно вышел, и оторопевший от неожиданного поворота событий Юрьев остался наедине с двумя грозными истцами.

Охранники и обслуга исчезли. Правда, за окном в беседке кто-то маячил с винтовкой под мышкой.

– Вот, подписывайте, теперь нам с вами тут никто не помешает,-вновь перешли на "вы" зловеще улыбающиеся просители.

Юрьев взял акт с экспертным заключением и всмотрелся в документы - это были как раз те, которые ему предлагал подписать директор.

– Откуда они у вас?

– Директор ваш дал, очень просил, чтобы мы на вас надавили: у него ведь здесь тоже свой интерес есть - в академики побыстрее хочется... Так что, сами видите, скольким людям жизнь портите своим упрямством. Только и всего: черканул автограф - и отдыхай себе, пивко потягивай. Менты побожились вас не трогать. Конечно., за такие бабки... Теперь они могут вообще дело замять: повесят его на какого-нибудь бомжа да и траванут его дихлофосом. А в прокуратуре с этим делом даже разбираться не станут. Мало, что ли, у них там своих "зачем" и "почему"? Ведь алкаш - он ничто, так, мусор, грязь и дерьмо подвальное. Правильно?

С тяжелым вздохом Юрьев вложил в разбитые пальцы правой руки авторучку, протянутую ему одним из джентльменов, и нашел свою фамилию под актом. Напротив фамилии был еще кусочек белого поля, но вокруг все уже было расписано.

Покачав головой, он поднес перо к бумаге... и вдруг, сам не желая того, провел длинную извилистую черту поперек текста.

– Ты что, падла, сделал? Ты, говнюк?
– заорали в голос джентльмены, и один из них закатил Юрьеву такую затрещину, что тот упал со стула, сжимаясь в комок и закрывая лицо руками в ожидании очередных побоев.- Тащи его к креслу скорей, сделаем этой гниде физиотерапию, а потом яйца отрежем. .

Юрьев попытался кричать, когда молодые люди поволокли его к журнальному столику, но, получив увесистый удар в солнечное сплетение, секунд на тридцать потерял дар речи. "Теперь точно убьют",-только и успел подумать он.

Петя Счастливчик, как всегда, находился в лаборатории. Он имел такую неприятную для начальства привычку - Допоздна засиживаться за рабочим столом с разваленными по нему бумагами: перепечатками из иностранных журналов, данными последних экспериментов и собственными гениальными умозаключениями.

Часов с девяти вечера, выставив за дверь последнюю лаборантку, с робкой девичьей мольбой во взоре застегнувшей на пышной груди скромную блузку, он после непродолжительного отдыха с восьмикилограммовыми гантелями обычно принимал здесь друзей, приходивших с водкой в дипломатах или с радостно щебечущими подругами, влетающих в лабораторию с вином в кульках.

Веселенькая оргия с хохотом и слезами, протяжным пением и половецкими плясками в безобразном виде на приборном столе длилась до утра. И всегда на удивление свежему Петеньке (или Петюнчику, Петрухе, Петру - в зависимости от пола и контингента расслабляющихся) приходилось расталкивать гостей часов в семь, чтобы до прихода начальства, которое имело пренеприятнейшую привычку ни свет ни заря заявляться на работу, на скорую руку упаковать их всех, еще совсем теплых, в нательное белье и выставлять за двери с пиджаками под мышками, а бутылки прятать в свой рабочий стол...

Окурки он обычно оставлял в пепельнице на столе, чтобы все видели, как много и напряженно прошлой ночью трудился Петя Счастливчик. Мужики-сослуживцы крепко жали ему руку, а немногочисленные женщины глубокомысленно перемигивались, особенно тогда, когда в пепельнице у Петюни обнаруживались бычки с двумя, а то и тремя тонами губной помады на фильтрах.

А Петя, всем приветливо улыбающийся, ждал, когда его наконец вызовет шеф в маленький отдельный кабинетик, чтобы похвалить или в острой дискуссии не согласиться с его, Петиными, выводами, тянущими как минимум на какую-нибудь солидную научную премию.

Мало того что Петя был многопьющий, он еще был и очень веселый. Его любимой шуткой было предложить вновь входящему своей "водки". "Не желаете ли водочки?" спрашивал он и подходил к огромной бутыли в плетеной корзине, на которой его рукой было выведено: "Царская водка. Возьми с собой большую крепость. Выпил-и порядок".

Под надписью был нарисован орел с двумя клювастыми черепами. На орла указывала стрелка, которая представляла собой фразу:

"Вино - враг ума!"

Петя наливал из бутыли в стакан парящую жидкость и, затыкая нос, крутил стакал в руке, словно собираясь выпить его. Присутствующие замирали, а Петя, покачав головой, мол, выдохлась монополька, выливал ее в мойку, из которой вдруг начинала расти пузырчатая лава окисленного органического соединения. Все визжали от восторга...

У Пети было много подруг, грустных и веселых, маленьких и высоких, по-спортивному подтянутых и хрупких, то есть очень женственных. Но ни с одной из них он никак не мог совпасть, прилепиться, чтобы уж навеки вместе по жизни... Что и говорить, все эти легчайшие созданья в шуршащих шелковых платьицах и белоснежных блузках, распахнув свои души и радостно трепеща крыльями, летели на негасимый огонь грандиозной Петенькиной личности. Они сыпались на него откуда-то из самого космоса со счастливыми улыбками, находя в Петеньке то, что искали всю свою жизнь. Они приходили к нему, чтобы отдать ему все то, что у них было, и даже больше... Но ничего этого Петеньке было не надо. Он довольствовался малым, ну, самым что ни есть необходимым, извлекая из этих волшебных встреч лишь чистейшую физиологию.

И они уходили от него навсегда. Уходили, заламывая пальцы рук и кусая губы. Они Рыдали и были готовы проклясть Петеньку, но тот смотрел на них своими невинными смеющимися глазами, и они смирялись. Они хлопали дверью, унося в сердце неутоленную любовь к этой захватывающей дух глыбе космических страстей, к этому порой почти жестокому, но чистому ребенку, в котором просто и быть не могло тепла домашнего очага, в котором блуждали лишь вольные ветры, постепенно переходящие в ураганы...

Да, что и говорить, Петя любил женщин. Но более Петя любил свою биологическую науку!