Русский узел. Стихотворения и поэмы

Отцепленный вагон

Усыпил нас большой перегон, Проводник и кондуктор исчезли. Говорят, отцепили вагон На каком-то безвестном разъезде. Мы, не зная, из окон глядим. Только поезд пройдет вдоль разъезда, Нам покажется — мы не стоим, А безмолвно срываемся с места. Только он промелькнет — обнажится То же зданьице, поле окрест. То умчится, то снова примчится Наш вагон на пустынный разъезд. 1968

«Закрой себя руками: ненавижу!..»

Закрой себя руками: ненавижу! Вот бог, а вот Россия! Уходи! Три дня прошло. Я ничего не слышу И ничего не вижу впереди. Зачем? кого пытался удержать? Как будто душу прищемило дверью. Прислала почту — ничему не верю! Собакам брошу письма — растерзать! Я кину дом и молодость пропью, Пойду один по родине шататься. Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться Над тем, что говорил тебе: люблю. Три дня, три года, тридцать лет судьбы Когда-нибудь сотрут чужое имя. Дыханий наших встретятся клубы — И молния ударит между ними! 1968

Урод

Женщина, о чем мы говорили! Заказали скверное вино. И прижались в этом зимнем мире Так, что место заняли одно. Только шли минуты год за годом, Каждый душу сохранить хотел. И с одра морщинистым уродом Встал, как лишний, след от наших тел. Нацепил пальто и хлопнул дверью, И открылся перед ним простор. Род людской, наверно, будет верить, Что его количество растет. 1968

Снег

Зимний час. Приглушенные гулы. Снег идет сквозь людей и сквозь снег. Облепляет ночные фигуры, Замедляет наш яростный бег. Друг у друга не просим участья В этой жизни опасной, земной. Для старинного смертного счастья Милый друг возвратится домой. Долго пальцы его ледяные Будут ключ запропавший искать. Дверь откроют навстречу родные, Молча снег он начнет отряхать. Будет долго топтаться пред светом. Будут ждать терпеливо его. Обнажится под тающим снегом Пустота — никого! ничего! 1968

Змеиные травы

Мчался поезд обычного класса, Вез мечты и проклятья земли. Между тем впереди через насыпь Серебристые змеи ползли. Людям снилась их жизнь неуклонно, Снился город, бумаги в пыли. Но колеса всего эшелона На змеиные спины сошли. Все сильней пассажиров шатало, Только змеи со свистом ползли. Незнакомая местность предстала, И змеиные травы пошли. Канул поезд в пустое пространство, И из вас никому невдомек, Если вдруг среди мысли раздастся Неизвестно откуда — гудок. 1968

Кольцо

Вспомни старый трамвай! Среди лязга и пыли Он летел по кольцу — колесо в колесо. Ты сходил, он сходил, вы куда-то сходили, Вы трамвайной судьбы размыкали кольцо. Вы клубились по жизни, теряя друг друга, Рты и души кривила вам ярость борьбы. Но остался один, не сорвавшийся с круга, Не постигший разогнутых линий судьбы. Каждый день, каждый час вы сменяли друг друга. Вот твоя остановка. Приехал, вставай! Показалось, что не было жизни вне круга, Человеку, водившему этот трамвай. Показалось, что в мире всегда он пребудет, Этот замкнутый путь, этот бег без конца. Но трамвай изломался, стал пылью. А люди И не знали о том человеке кольца. Между тем говорили, что каждое утро Где-то в городе кружится некий старик. Остановится, пальцем поманит — как будто Что-то хочет сказать, изо рта только скрип. И нелепым волчком он упал среди улиц, Притворился ли мертвым иль кончил свой век? Но его башмаки на ногах шевельнулись, Поднялись и продолжили прерванный бег. Башмаки! В эту чушь ни один не поверил. Самый храбрый слегка изменился в лице. Башмаки? Подтащил башмаки и примерил И пошел против воли метаться в кольце. Ты кричала, любовь! Он тебя не услышал. Неизменному другу не подал руки. Растворился, исчез, но из круга не вышел. И продолжили дьявольский бег башмаки. 1968

Перевертень

Извратил он и слово и дело, И насмешка была такова, Что от легкости мысли и тела Он ногами залез в рукава. Может быть, над людьми посмеялся, Опрокинул и душу и смысл, В рукавах пиджака затолкался, Словно дьявол, низринутый вниз. И мелькает по низкому свету Вверх ногами бегущий пиджак. По его пятипалому следу Тут и там прорывается мрак. 1968

Имя

Как смутны леса на закате! Мгновенья уходят за край. И кто-то невидимый сзади Затмил мне глаза: угадай! Но света осталось немного. Я вспомнил густые леса, Где в храме забытого бога, Подкравшись, закрыла лоза. 1969

Ночь

Ночь!.. Опасайся мыслей С песьими головами. В душе горят, не мигая, Зеленые лица сов. И тело стоит отдельно — Не прикоснись руками, Когда идет по восьмерке Стрела мировых часов. Глухие ночные звуки Из жизни стирают память. Что различить ты хочешь? Звук? Уже нет его. Руки протянешь — воздух Отхватит тебя с руками. Бросишь целую гору — Днем не найдешь ничего. Днем здесь была долина. Сейчас без следа и знака. Лес, существа ночные, Деревья молчат, скрипя. Что уловить ты хочешь? Спичку зажги — из мрака Все чудовища мира Ринутся на тебя. Я знаю, что среди мыслей Такие вдруг выпадали, Мне лучше б не видеть света И жизни вовек не знать! Четыреста карабинов В своих пирамидах спали. Один карабин не выдержал, Забился и стал стрелять. 1969

Памяти космонавта

Шел ты на землю с расчетом железным. Только увидел ее — Поторопился… И стало небесным Тело земное твое. Где ты? Оплывшую груду металла В землю твой друг опустил. Весь ты зарыт. А чего не хватало, Черный металл возместил. 1969

«И снился мне кондовый сон России…»

И снился мне кондовый сон России, Что мы живем на острове одни. Души иной не занесут стихии, Однообразно пролетают дни. Качнет потомок буйной головою, Подымет очи — дерево растет! Чтоб не мешало, выдернет с горою, За море кинет — и опять уснет. 1969

«Слезы текучие, слезы мигучие…»

Слезы текучие, слезы мигучие… Больно, о больно глядеть! Что-то такое в вас есть неминучее. Взял да забросил я сеть. Но тяжело ее было вытаскивать, Видно, что чем-то полна. Вытащил рыбку и стал ее спрашивать, Только немая она. 1969

Поэт

Спор держу ли в родимом краю, С верной женщиной жизнь вспоминаю Или думаю думу свою — Слышу свист, а откуда — не знаю. Соловей ли разбойник свистит, Щель меж звезд иль продрогший бродяга? На столе у меня шелестит, Поднимается дыбом бумага. Одинокий в столетье родном, Я зову в собеседники время. Свист свистит все сильней за окном — Вот уж буря ломает деревья. И с тех пор я не помню себя: Это он, это дух с небосклона! Ночью вытащил я изо лба Золотую стрелу Аполлона. 1969

Диван

Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая. Сны не сбылись, от прошедшего нет и следа. На полуслове за чашкою русского чая Нечто иное увидел и смолк навсегда. Пушкин забыт. Чаадаева помнить не надо. Только хозяин показывал гостю порой Старый диван — две отметины круглые рядом, — Это сидели друзья, прислонясь головой. Часто хозяин, пустым восклицаньем задетый, Гостя одергивал: «Тише, они говорят!» Умер и он, роковой не дослушав беседы… Только однажды ворвался как буря солдат. Облако пыли взметнул в тишине именитой Нищий хозяин, учитель отца своего. Рухнул на барский диван и заснул как убитый. Вмятины встали, чтоб не тревожить его. 1969