Рядом с Джоном и Йоко
Шрифт:
У нас с Йоко разный багаж знаний, но мы оба нуждаемся в таком вот общении. Мне не нужны маленькие элитарные группки последователей или знатоков моего творчества. Мне интересно рассказывать обо всем, чем я занимаюсь, максимально широко, и рок-н-ролл — это именно то, что нужно, насколько я могу судить. Так что неважно, работаю я с Полом, или с Йоко, или с Боуи, или с Элтоном, — все имеет одну цель: самовыражение и общение. Надо быть как дерево, цветущее, увядающее и снова цветущее. Поэтому я никогда не смог бы биться на тему «этот альбом хуже того, эта песня хуже той, эта роза не такая, как тюльпан, который не такой, как маргаритка». Это все не имеет значения.
Говорят, что, когда расцветает один цветок, начинают цвести и все остальные — и вот уже повсюду весна.
Так и есть.
Кажется, что в песне Йоко Hard Times Are Over на заднем плане поет церковный хор.
А
После записи они поблагодарили Бога, нашего сопродюсера Джека Дугласа, поблагодарили нас за то, что мы дали им работу, а мы поблагодарили их. И это было очень похоже на то, что я слышал в церкви, — о госпеле мне рассказывал Фил Спектор, и я всегда хотел пойти и послушать, но мне было слишком страшно. В той записи я подошел к церкви на максимально близкое расстояние, и это было прекрасно.
Обычный рабочий день со всей его рутиной — прийти в студию, записаться, уйти из нее, — но там были эти дети, еда и печенье и песнопения типа «Славьте Господа». Великолепно. Запись того госпела и включение его в песню стали главными событиеми дня.
На Double Fantasy я заметил таинственный и волшебный маленький звуковой коллаж между твоей песней Watching the Wheels и очаровательной, в стиле 1930– х, Yes, I’m Your Angel Йоко.
Такое ощущение, что можно расслышать голос уличного торговца, звуки конного экипажа, затем захлопывается дверь, и слышны несколько музыкальных фраз — скрипка и фортепиано, — доносящихся откуда-то из ресторана.
А я тебе расскажу, что это. Один из голосов — мой. Я бормотал: «Благослови тебя Бог, чувак, спасибо тебе, подай мне грошик, у тебя такое счастливое лицо» — это то, что говорят английские нищие, клянчащие милостыню. Так что ты слышишь мое бормотание. А еще мы там воссоздали звуки того, что мы с Йоко называем «клубнично-скрипичной комнатой» — кафе Palm Court в отеле Plaza. Нам нравится случайно забрести туда, послушать скрипку и выпить чашечку чая с клубничным вареньем. Это романтично. А теперь представь всю картину в целом: вот уличный проповедник на углу Гайд-парка — парень, который просто наблюдает, как вертятся колеса. И люди бросают монетки в его шляпу — мы сымитировали это в студии, наши друзья пришли и побросали в шляпу мелочь, — и он говорит: «Спасибо, спасибо», — а затем ты садишься в кэб и едешь уже по Нью-Йорку, и заходишь в отель, а там играют скрипки и женщина поет о том, что она ангел.
В Yes, I’m Your Angel Йоко поет, что она в твоем кармане, а ты — в ее медальоне, а потом песня перетекает в Woman, которая очень похожа на стихи трубадура, написанные для средневековой дамы.
Woman появилась потому, что одним солнечным днем на Бермудах я внезапно понял, что женщины для нас делают. Не просто о том, что моя Йоко делает для меня, хотя я думал об этом со своей точки зрения… но ведь любая правда универсальна. Я внезапно вспомнил все эти игры и уловки — не историю, шовинизм и все то, о чем говорят феминистки, но то, что я принимал как должное, поскольку нас всех так воспитали. Женщины — действительно другая половина неба, как я шепчу в начале песни. Это либо «мы», либо вообще ничего. Песня ровно такая, какой пришла ко мне, я не пытался выделываться или умничать, и она напомнила мне битловскую запись — я называю это «битлджоновой» штукой. Хотя я совсем об этом не думал, она получилась очень битловской. Я писал ее так же, как много лет назад писал Girl. Меня будто затопило ею, и она получилась. Woman — это повзрослевшая Girl.
Я знаю, что Йоко очень интересуется египетским искусством и древностями и что у вас дома есть небольшая коллекция. И вот, возвращаясь к «другой половине неба»: любопытно, что в египетской мифологии небом была богиня Нут, а землей — бог Геб. А ведь в песне Yer Blues ты поешь: «Моя мать была небом, мой отец был землей».
Но я и Йоко называю «мамой», типа, как наш избранный президент [Рональд Рейган] называет «мамочкой» свою жену. Специально для тех, у кого нет детей и кому это кажется странным, скажу, что, когда дома ребенок, совершенно нормально так обращаться друг к другу. Йоко зовет меня «папочкой» — и тут можно, конечно, вспомнить Фрейда, — но это связано еще и с тем, что так меня зовет Шон. Периодически я называю ее «мамой», потому что вообще-то я зову ее матерью-настоятельницей — сверься с гребаными записями «великолепной четверки» Beatles, песня Happiness Is a Warm Gun.
Она — мать-настоятельница, мать-земля, она мать моего ребенка, моя мать, моя дочь… Как и большинство отношений, наши развиваются на множестве уровней. И в этом нет никаких глубокомысленных странностей.Люди вечно судят и критикуют или же концентрируются на том, что ты пытаешься сказать на одном маленьком альбоме, но для меня это работа всей жизни. От мальчишеских стихов и картинок до смерти — все это часть одного большого труда. И я не должен заявлять, что альбом — часть чего-то большего: если это не очевидно, то забудь. Но я оставил маленькую подсказку в начале Double Fantasy — колокольчики на (Just Like) Starting Over. Начало альбома — это колодец желаний Йоко. И это похоже на вступление к Mother с моей части альбома Plastic Ono, где тоже был медленный похоронный звон. Немало времени заняло добраться от того погребального колокола к колодцу желаний. И в этом связь. Для меня вся моя работа — одно целое.
В Woman ты также поешь о том, как Йоко позволила тебе выразить свои потаенные чувства, а затем благодаришь ее за то, что она «показала тебе смысл успеха».
Я не говорю, что успех знаменитого художника или звезды — это плохо, и не говорю, что это великолепно. Дело в том, что песня Working Class Hero, которую никто так и не понял, должна была получиться сардонической. У нее нет ничего общего с социализмом, она о том, что «если ты этого хочешь, то окажешься на моем месте и станешь точно таким же — парнем, подвывающим на пластике, о’кей? И если ты хочешь этого, то вперед». Потому что, будучи успешным, я бывал счастлив и несчастлив, и, когда про меня никто не знал в Ливерпуле или Гамбурге, я тоже бывал счастлив и несчастлив. Но Йоко рассказала мне, что такое настоящий успех — мой успех как личности, успех наших отношений с ней и ребенком, моих отношений с миром… и каково это — чувствовать счастье сразу после пробуждения. Это не имеет ничего общего с рок-машинерией и прочим.
Кем я должен быть — каким-то мучеником, не имеющим право на богатство? Разве они меня критиковали, когда я играл в Beatles ради одних только денег? Я вспоминаю прошлое — вокруг нас крутилось много бабла, и я кучу потратил, веселился по полной, и теперь мне уже никуда от этого деться, вспомнить хотя бы тот психоделический «роллс-ройс»! Но по незнанию я кучу денег потерял и раздарил — из, возможно, неуместной тяги к благотворительности, не знаю. Так почему же они нападают на меня сейчас за то, что я зарабатываю? Потому что нас связывают с радикализмом, феминизмом и антивоенным движением. Чтобы выступать против войны, необходимо быть бедным? Да в Палате лордов полно социалистов, о чем они? В смысле, если им нужен бедняк, пусть идут за Иисусом. Тем более, он не просто бедный, но еще и мертвый!
Какой-то мудак недавно написал обо мне материал в номер Esquire. [Жесткий текст журналиста Лоуренса Шеймса вышел в ноябре 1980 года. Шеймс пишет: «Я искал Леннона, который вечно был в каждой бочке затычкой и оскорблял всех одним своим присутствием. Мой Леннон был едким клоуном, человеком, делавшим экстравагантные ошибки и обладавшим колоссальной жизнестойкостью, большим ребенком, часто — жалким искателем правды, чей болезненный, чокнутый, искренний и параноидальный облик стал эмблемой и совестью его эпохи… Найденный мною Леннон оказался сорокачетырехлетним бизнесменом, который много смотрит телевизор. У него 150-миллионный счет в банке, ребенок, которого он обожает, и жена, которая вмешивается в его телефонные разговоры… Это правда, Джон? Ты что, всерьез сдался?»] Этот парень полтора года убил на ловлю блох. Я тут дымлюсь, записывая пластинку, а этот мудила блох выискивает. Да какого хрена, чувак, о чем ты? Я что, должен рабов купить? Шлюх? (Смеется.) У этих людей в мозгах помойка, они продают журналы, товары, которые люди не могут позволить себе купить, которые им не нужны и которые приходится менять раз в три месяца… и в чем они меня обвиняют? Этот парень относится к тому типу людей, которые когда-то тебя любили, а теперь ненавидят, — отвергнутым любовникам. Я даже не знаком с этим кретином, но у него была какая-то иллюзия, с которой ему пришлось расстаться, и теперь он ненавидит другую иллюзию. Он в принципе пишет о том, чего никогда не было, все это только в его голове. Может, он вообще пишет про Грету Гарбо, а?
Критики со своими иллюзиями, которыми они оплели артистов, — они же все как идолопоклонники. Как те детишки в Ливерпуле, которые любили нас, пока мы были там. Многие из них на нас плюнули, когда мы стали известными в Манчестере, так ведь? Они подумали, что мы продались. Потом обиделись уже все англичане, поскольку мы прославились в… какого хрена? Они любят кого-то только тогда, когда он рядом, а когда он поднимается выше, им ничего не остается, кроме как закидать его дерьмом. Такое ощущение, что они могут создавать и уничтожать других людей. Но они не могут. Мне не может быть все время по пути с ними, и я не могу снова стать двадцатипятилетним. Я не могу быть даже таким, каким был пять минут назад, поэтому не хочу тратить время на то, чтобы понять, что они собираются сказать или сделать. Большинство из них в два раза младше меня и в 1970-х еще пешком под стол ходили. Им нужны мертвые герои типа Сида Вишеса или Джеймса Дина. А мне неинтересно быть долбаным мертвым героем. Так что забудем про них, забудем.