Ряженые. Сказание о вождях

И услышал слова, меня огорошившие: — У нас нет факса.

— Как?! У Бориса Николаевича нет факса?!.

Меня охватило чувство, которое впервые ощутил, когда был зеком в мордовском лагере: апеллируешь к мертвой машине, которой до человеческой крови нет никакого дела. На мгновение даже растерялся. Затем пришел в ярость. В такие минуты остановить меня не просто…

…Схватил такси, и к Дому медиков на улице Герцена, где предстоит вечер памяти академика Сахарова. Пять лет минуло со дня его смерти. Я — в зал, прошу разрешения выступить вне очереди. Бас у меня, как видите, густой, хрипловатый, чуть форсирую голос, — только глухой не услышит… Сообщил залу о «федеральных» войсках, которые стягиваются к Грозному, и кровь прольется с минуты на минуту.

— …Андрей Дмитриевич Сахаров, — продолжаю, — был человек, о котором рискованно говорить, что он сделал бы в этом случае то-то и то-то. Но в случае с Чечней, с нависшей войной, когда войска подошли к Грозному и вот-вот начнется резня, совершенно ясно, что бы говорил и делал Андрей Дмитриевич… Я по должности и по совести должен туда ехать. Сейчас. Немедленно. А я никак не могу связаться с Президентом. Не могу даже отправить ему по этому поводу факс. У всех факс есть. А у Президента России нет. Может быть, сбросимся нашему Президенту на факс?! Он так ему нужен в эту минуту…

Первым приблизился к краю сцены министр иностранных дел Андрей Владимирович Козырев и положил на нее зеленую бумажку, и эта кучка довольно быстро росла.

Еще не кончился вечер, Козырев окликнул меня, сказал, что знает, как найти связь.

— Сергей Адамович, я вышел на Сосковца.

— В Доме медиков есть спецсвязь?

— Да нет, по простому телефону. По автомату.

Неисповедимы пути Господа. А телефона, те более. Так мне впервые удалось связаться хоть с кем-то, кто координировал дела, связанные с Чечней.

Сосковец так радушно отвечает:

— Сергей Адамыч. Голуба. Что-то мы долго с вами не виделись… Вы не можете меня найти? Вот неудача. То я тут, то я там… Ну, что у вас за дело?

— Я в Грозный хочу лететь.

— Когда?

— Сегодня уже поздно. Как можно раньше завтра.

— Хорошо… — И уж вовсе подобрел: — Остальное, Сергей Адамыч, беру на себя. Можете не беспокоиться…

И, в самом деле, все шло как по маслу… целых полдня. В Чкаловской, на том военном аэродроме, с которого Юрий Гагарин взлетел в последний раз, двое учтивых генералов жали нам руки. Проводили до самолетного трапа. А машина «люкс». Для правительственных персон. Летающий штабной салон. Диваны кожаные, столы широкие. Над ними — карты. Признали «думцев», значит… С недоумением вижу, огромный самолет — пуст. А генералы торговались с нами, как купцы из пьесы Островского! За каждого человека… Разрешили лишь по одному от каждой партии…. Но не начинать же вчерашний скандал заново!

Поднялись в воздух, принялись толковать о том, куда, в каком порядке двинемся, когда приземлимся в Беслане. Вдруг открывается кабина пилотов, выходит командир корабля, молодой еще, форма как у штабных, новехонькая, объясняет нам невозмутимо, что мы сейчас примерно над Воронежем…

— …И поворачиваем назад…

— В чем дело?! — вскричали мы хором.

— … Сообщают, что в Беслане обледенела посадочная полоса, и самолет не сможет сесть… Правда, меня это удивляет, я пилот такого-то класса, мне разрешено сажать и в этих условиях… Но тут вероятно опасаются за ваше здоровье…

— Большевики! — вырвалось у Тиграна с отвращением. — Их стилек…

— На дворе разгул демократии, а ты… — язвительно начала осторожная Елка.

— Молодожены, заткнитесь! — пробасил Геша. — Юрыч, вперед!

«Опасаются за наше здоровье…» — мрачно повторил я про себя, догадываясь, что забота Сосковца о нас еще не исчерпала себя до конца… Теперь уж как не понять, там началась или вот-вот начнется резня. Преступники в свидетелях не нуждаются… Тут я совсем остервенел «Уйду туда хоть пешком, — говорю своим «думцам». — Сегодня уйду, а вы как хотите…»

Созвонились с аэродромом Внуково, откуда есть рейсы на Северный Кавказ. По счастью, оказались билеты на Минеральные воды. Спасибо министру Козыреву и его последователям: денег как раз хватило. На всех…

Из Минеральных Вод связался с Назранью, со старым приятелем ингушским Президентом Аушевым… Аушев тут же прислал машину, нас помчали по разбитым горным дорогам со скоростью «неотложки». Вопреки саботажу и государственных, и военных чинов, мы были в Грозном в тот же день.

Война уже шла. Позиционная, если такое определение хоть что-то говорит о городе, в котором многоэтажные дома вдруг взлетают в воздух, оседают и рассыпаются. Идет уничтожение мирных жителей…

Вместе с шоферами-добровольцами помчались на грохот разрывов. Заставали горящие руины, трупы. Отправились по больницам, моргам. Сами открывали двери моргов, пересчитывали убитых. Вонь от разложения и карболки невыносимая. Документов при жертвах никаких. Спрашивали, а это кто? А этот русский мальчишка? В кулаке у него авоська зажата…

Никто ничего не знал. Никакой статистики жертв, никакого учета потерь, судя по всему, еще не велось. Мы — единственные и весьма нежеланные свидетели. Снова и снова мчим на взрывы. Лежат под руинами чеченские женщины, дети трех-пяти лет. Много задавленных бетонными обломками российских старух. Иные в окровавленных платках, повязанных по обычаю русских деревень, под подбородком. Вокруг вой родных, соседей, плач. Спрашиваю у дворника-чеченца, откуда здесь так много русских старух?

— Наши спасают свои семьи — вывозят в аулы, — ответил дворник. — А вашим старухам в Чечне податься некуда, у них тут родных сел нет…

— А что же наши офицеры?! — выдохнула Елка. — Как бы ничего не замечают?… — Лицо Елки вытянулось в таком ужасе, что Юра пропустил полстраницы текста, чтобы тут же ответить ей:

— … «Российские офицеры чувств своих не скрывают: «Это чудовищная глупость! — говорят. — Зачем нас пригнали сюда? Мы прежде служили с ними в одной армии…» А полковник, если не ошибаюсь, его фамилия Кантарин, командир дивизии, стоявшей на «передке», тот просто набросился на меня: «Вы депутат Думы? Что вы делаете здесь?! Смотрите, как мы роем окопы? Ваше место там. Вы обязаны настоять на срочном слушании в Думе. Чтобы законодатель потребовал немедленного отвода войск.»

Когда добрался до дивизии Кантарина вторично, она называлась уже иначе: честного и прямого полковника отозвали.

Штаб российских войск был в Моздоке, с трудом узнал телефон командующего. Разговор был таким:

— Убирайтесь отсюда, пока наши офицеры с вами не расправились!

— С кем я говорю?!

— Это вам знать ни к чему! — И с издевкой протянул: — Па-три-оты!.. — И бросил трубку.

Таких «патриотов» вокруг Елки, на философском факультете МГУ, видно, было немало, она всплеснула руками и заплакала. Яша принес на подносе чай с домашним пирогом, она отмахнулась нетерпеливо, мужчины хлебнули по глотку, и Юре дружно: — Дальше!

«— …Вернувшись из Моздока, мы со своим соседом Орловым до утра глаз не сомкнули, вспоминали о злобном штабном патриотизме в крови до локтей. Что это, в самом-то деле? Остатки угара «первые среди равных»? Комплекс неполноценности армейской провинции?.. Это эксплуатируется сейчас во всю… Пришли к выводу: бешеный «патриотизм» и штабных, и спец-подразделений МВД, если это не чистый карьеризм, не возможность пограбить, «разжиться», то обычная, подогреваемая властями ксенофобия. Основа-то биологическая. Незнакомое, чужое грозит опасностью. Бей первым… Не глупым человеком был Август Бебель, назвавший патриотизм «последним прибежищем негодяев…» — Юра перелистал сразу несколько страничек, бросил насторожившейся Елке. — Ухожу от палаческой фактологии карателей из МВД к главному: «— Теперь уже трудно сказать, кем из «думцев» и офицеров толковали, спорили — под завывание свирепого в предгорье зимнего ветра или дальний грохот артиллерии, продолжал Юра, поглядывая на Елку с состраданием («Ох, не для женских ушей этот святочный рассказ…»), — Но вот как забыть: тема наших жарких споров в Грозном была тогда одна-единственная: как вляпалась Россия в Чечню? Неужто Борис Ельцин не читал, хотя бы в школьные годы, русскую классику, Льва Толстого, Лермонтова, и даже никогда не слыхал по радио пушкинских стихов о русско-чеченском «доброжелательстве»: