Рыбалка в Америке
Шрифт:
Хозяйка домика вернется только осенью. Лето она проводит в Европе. Вернувшись, она будет приезжать сюда раз в неделю — в субботу. И никогда не останется ночевать, потому что чего–то боится. Есть в домике что–то такое, что нагоняет на нее страх.
Пард с подружкой спят в комнате, малышка в подвале, а мы на воздухе под яблоней: просыпаемся с первым лучом — посмотреть, как он поднимается над сан–францисской бухтой, засыпаем опять, снова просыпаемся на этот раз для того, чтобы могли произойти странные вещи, засыпаем еще раз уже после того, как они происходят, и просыпаемся вновь — посмотреть, как солнце выходит из бухты.
Потом мы опять
Мы идем в домик, где начинался двухчасовый хохот, который мы почему–то называем завтраком. Мы сидим кружком и очень медленно приводим себя в чувство, обращаясь с собой как с хрупким фарфором, потом наконец, допиваем последнюю чашку последней чашки последней чашки кофе, после чего наступает время подумать об обеде или отправиться на Фэрфакс в «Гудвилл» [44]
44
Название сети магазинов, торгующих подержанными вещами.
Так мы и живем в калифорнийских кустах над Мельничной Долиной. И если бы не эвкалипт, могли бы разглядывать сверху местную главную улицу. Машину пришлось поставить в сотне ярдов от домика и ходить к ней по темной, как туннель, тропинке.
Если бы все немцы, которых Пард застрелил во время войны из пулемета, вдруг выстроились в своих мундирах вокруг домика, мы бы, наверное, занервничали.
По тропинке сквозит теплый и сладкий черничный запах, а у мертвого неотмщенного дерева, словно мост перегородившего тропу, собираются перепела. Иногда, проходя по тропе, я пугаю перепелов. Не специально — просто, когда я иду, они поднимаются в воздух. Очень красивые птицы. Паруса–крылья уносят их на холм.
О, так вот кто рожден для счастья! Существо, что вырыватся из шотландского ракитника и поднимается над перевернутой вверх колесами машиной, ржавой среди желтой травы. Вот это, с серыми крыльями.
Две недели тому назад на рассвете я спал как обычно под яблоней и вдруг услышал, что ко мне рвется лай собаки и стук копыт. Конец света? Вторжение русских на оленьих ногах?
Я открыл глаза и увидел, как прямо на меня несется олень. Это был самец с огромными рогами. За ним гналась полицейская овчарка.
Рравваффак! Шшшшпамхпамхпамхпамхпамхпамх! ПАМХ! ПАМХ!
Олень не собирался сворачивать. Он бежал, хотя с тех пор, как он меня увидел, прошла секунда или две.
Рравваффак! Шшшшпамхпамхпамхпамхпамхпамх! ПАМХ! ПАМХ!
Когда он пролетал мимо, я мог протянуть руку и коснуться его шкуры.
Олень обогнул дом, описал дугу вокруг туалета, собака не отставала. Они скрылись на противоположной стороне холма, оставив на траве и кустах развевающиеся ленты туалетной бумаги.
Потом появилась самка. Она бежала в том же направлении, но гораздо медленнее. Наверное, у нее в голове росла клубника.
— Эй! — закричал я. — Стоп! Хватит! Я не продаю газеты!
Олениха остановилась в двадцати пяти футах от меня и свернула за эвкалипт.
С тех пор они приходят каждое утро. Я просыпаюсь за минуту до их появления. Я просыпаюсь, чтобы их встретить — так же, как раньше я встречал рассвет. Точно зная, что они уже в пути.
ПОСЛЕДНЕЕ УПОМИНАНИЕ О КОРОТЫШКЕ
РЫБАЛКЕ В АМЕРИКЕ
Последний день осени выпал на субботу, и в церкви святого Франциска устроили фестиваль. Было жарко, и чертово колесо поворачивалось в воздухе, словно термометр, согнутый в окружность и наделенный музыкальным слухом.
Все это вместе относило нас в прошлое — в то время, когда была зачата наша дочь. Мы тогда только переехали на новую квартиру, и там еще не успели подвести свет. Нас окружали нераспакованные коробки с вещами, а свеча горела в блюдце так, словно в него налили молока. Тогда мы это и сделали, и до сих пор уверены, что правильно.
Друг спал в соседней комнате. Оглядываясь назад, я надеюсь, что мы его не разбудили, хотя с тех пор он засыпал и просыпался много сотен раз.
Все время беременности я непонимающе таращился на то, как растет этот человеческий узел и не мог даже подумать, что дитя, там находящееся, когда–нибудь встретит Коротышку Рыбалку в Америке.
В субботу вечером мы пошли гулять на площадь Вашингтона. Мы опустили малышку на траву, и она сразу побежала к Коротышке Рыбалке в Америке, сидевшему в тени деревьев у памятника Бенджамину Франклину.
Он прислонялся спиной к тополю, что рос у правой руки памятника. На сиденье его инвалидной коляски расположилась чесночная колбаса и хлеб так, словно это была витрина какого–то странного гастронома.
Малышка решила стащить у Коротышки Рыбалки в Америке кусок колбасы.
Он сперва встревожился, но увидав ребенка, сразу успокоился. Он стал уговаривать девочку подойти поближе и сесть к нему на безногие колени. Она пряталась за коляской, выглядывая оттуда сквозь железные прутья и цепляясь ручкой за колесо.
— Иди сюда, маленькая, — говорил он. — Иди посмотри на старого Коротышку Рыбалку в Америке.
В эту минуту памятник Бенджамину Франклину вдруг стал зеленым, как сигнал светофора, а малышка заметила на другом конце парка песочницу.
Песочница выглядела явно привлекательнее, чем Коротышка Рыбалка в Америке. И колбаса девочку больше не интересовала.
Малышка решила воспользоваться преимуществом, которое давал ей зеленый свет, и побежала через лужайку к песочнице.
Коротышка Рыбалка в Америке смотрел ей вслед так, словно между ним и девочкой вдруг разлилась река, становившаяся теперь все шире и шире.
МИР РЫБАЛКЕ В АМЕРИКЕ
В прошлом году перед самой пасхой в Сан–Франциско устроили демонстрацию борцов за мир рыбалке в Америке. Напечатали тысячи красных плакатов и сами же расклеили их на своих иностранных машинах и на разных символах международной коммуникации, вроде телеграфных столбов.
На плакатах было написано: МИР РЫБАЛКЕ В АМЕРИКЕ.
Затем компания студентов–коммунистов и старшеклассников–коммунистов покинула Саннивэйл — коммунистический рассадник, расположенный в сорока милях от города — и вслед за коммунистическими вождями и их примарксизнутыми детьми двинулась маршем на Сан–Франциско.